Дочки-матери - Знаменская Алина. Страница 30

В свежепокрашенной безликой комнате детприемника Юля чувствовала себя неуютно. Милиционер, ее ровесник, разговаривал не то чтобы грубо, но он единственный, пожалуй, чувствовал себя в этой ситуации комфортно. Остальные — и пойманный в ее саду мальчишка, и женщина-воспитательница — чувствовали себя не в своей тарелке.

— Так, значит, зовут тебя Александр Морев… — повторял милиционер, постукивая по столу гелевой ручкой.

Пацан неопределенно мотнул головой.

— Значит, родители твои умерли, определенного места жительства ты не имеешь…

— Почему это? Имею. Я в этом доме родился. Мы тут жили всегда.

— Ты мне сказки не рассказывай, Морев, — оборвал его, милиционер. — Нашел причину из приюта бегать. Дом ваш по документам принадлежит другим людям. У него теперь другие хозяева. Понял?

Мальчишка вновь неопределенно дернул головой.

— А чем же ты питался все это время, Саша? — не без участия поинтересовалась воспитательница и, не дождавшись ответа, сочувственно подсказала: — Воровал?

Мальчишка упрямо дернул головой.

— Машины мыл на заправке. Я не вор.

Милиционер шумно вздохнул, всем своим видом доказывая, что не верит пойманному ни на грош.

— А это что?

Милиционер выложил на стол пачку газет, обнаруженных в бане. Мальчишка скользнул взглядом по газетам и отвернулся.

— А я почем знаю? Газеты какие-то…

— Да не какие-то! “Какие-то…” — В голосе милиционера проступили угрожающие нотки. — Отмалчиваться вздумал? Тут дело нешуточное, Морев! В колонию захотел?

— За что в колонию? — Детский рот распахнулся, обнажив два беззащитных заячьих зуба.

— За то! В газетах сообщения все сплошь с мест боевых действий! Может, ты юный пособник террористов?

Страж порядка прищурился и перегнулся через стол к “юному пособнику”. Тот изумленно смотрел на милиционера. Затем его головенка стала поворачиваться к женщинам все с тем же выражением изумления на лице. У Юли мурашки побежали по спине. Ей захотелось вмешаться, сказать что-нибудь, но горло перехватил спазм. Воспитательница, вероятно, почувствовала что-то подобное и поспешно заговорила:

— Саша, ты лучше все честно расскажи. Все как есть. Ты еще маленький, тебя могли обмануть, запугать, мы все понимаем…

Милиционер заслонил собой окно, ухватился за подоконник. Он смотрел на мальчика, сведя брови к переносице.

— Мы тебе поможем, — лепетала воспитательница, оглядываясь на милиционера, — но ты должен все рассказать.

По мере ее лепета глаза Саши Морева наливались прозрачной влагой. Юля инстинктивно полезла за платком, уронила сумку, и этот негромкий звук заставил всех вздрогнуть, а мальчика буквально подбросил вверх.

— Дураки вы! — заорал он, и две огромные слезищи выкатились и побежали по щеке. — У меня брат в Чечне служит! Вот вернется он и дом наш отсудит назад, узнаете тогда!

Голос его, ставший тонким, срывающимся от слез, неприятно резал слух.

— Тихо, тихо, — властно оборвал его милиционер. — Это что-то новенькое. Какой еще брат?

— Старший! — с вызовом заявил пацан, грозно шмыгнув носом.

— Поэтому ты заметки о солдатах собираешь? — все тем же сочувственным тоном и с выражением страдания на лице спросила воспитательница.

У Юли противно заныло в животе. Мальчишка справился со слезами и теперь с вызовом взирал на взрослых.

— Ладно, Морев, это мы выясним, — тоном, не предвещающим ничего хорошего, объявил милиционер. — Можешь идти.

— Может, и правда у него есть брат? — засомневалась Юля. — Хорошо бы написать ему, чтобы он забрал мальчика. Все-таки приют не самое лучшее место…

Милиционер захлопнул папку с документами и развалился на стуле, насколько тот позволял это сделать.

— Вы, дамочка, не берите в голову. От квартиранта нежелательного мы вас избавим. А остальное уж наша забота.

У Юли от его слов вновь мурашки поползли по спине.

— Но все-таки… Что же теперь с ним будет? Куда его?

— По возрасту он подходит в интернат. Но предстоит еще выяснить насчет Чечни. Не нравится мне все это… У них у всех одна песня: тетя в Киеве, брат в Чечне… Лишь бы бродяжничать.

Юля покинула приемник-распределитель с дурным чувством. И пока она шла на вокзал, и пока ехала в холодной грязной электричке, чувство, что она что-то сделала не так, не покидало ее. А дома ее ждал сюрприз — в гости приехала мама. Свет горел во всем доме, на столе высилась горка пирожков.

— Мама, а где теперь этот мальчик? — подступила к ней дочь. — Его родителей нашли? Нет? А как же он теперь?

Юля едва сдержалась, чтобы не сказать дочке что-нибудь резкое. А тут еще мать со своими расспросами.

Пришлось рассказывать про квартиранта. Пока говорила, перед глазами стояли его влажные глаза и два зуба, торчащие лопатой.

А утром, едва проснулись, Оля предложила:

— Мама, давай Саше пирожков отвезем.

Юля простонала. Села на кровати и в упор посмотрела на дочь. В зеленых Олиных глазах стояло что-то невозможное. Ей жалко всех — кошек, собак, дождевых червяков, бабочек… Если теперь каждый день будет начинаться с этого бездомного мальчишки, Юля просто не выдержит.

— Нас туда не пустят, — буркнула она, натягивая халат.

— А мы очень попросимся, мам. Я скажу…

— Нет! — вскрикнула Юля, ненароком наступив на котенка. — Чтобы я больше не слышала от тебя об этом мальчишке! Он вор и врунишка! Все!

Олины глаза наполнились обидой, девочка отвернулась к стене.

Чувство смутной вины, непонятное, навязчивое, возвращалось к Юле в течение двух следующих недель. А когда она стала забывать о случившемся инциденте, пришло письмо. Письмо сразу показалось Юле странным. Украшенное несколькими печатями, оно оказалось без марки, и адрес на нем был написан незнакомым размашистым почерком. Адрес стоял Юлин, а на месте адресата значилось: Мореву Александру.

Юля принесла письмо в дом и долго рассматривала. На месте обратного адреса стоял штамп главного командования внутренних войск. Со странным холодком в душе Юля надрезала конверт и извлекла из него сложенную вчетверо гербовую бумагу. Текст на ней был отпечатан на машинке.