Последний год - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович. Страница 14

— А так ли? — ядовито прищурился Андрей. — В Петербурге говорят, что и во дворце кое-кто усиленно читает «Колокол». Без удовольствия, конечно. А если читает барин, то почему бы не читать и челяди?

— Тшелядь? — раздумывая, барон опустил тяжелые коричневые веки. — Что это такое?

— Андрей! — быстро поднялась с кресла Лиза и встала между ними. — Ради бога!..

— Погоди, Лиза, — мягко отстранил ее Андрей и обернулся к барону. — Не понимаете? Ну… valet… laguais, — объяснил он по-французски.

— Лакей? Кто лакей? — угрожающе сдвинул брови барон.

Андрей сжал кулаки с такой силой, что на правой руке лопнула белая бальная перчатка. Рукой в лопнувшей перчатке указывая на грудь ротмистра, он сказал громко и отчетливо.

— Я вижу на вас славный боевой орден Владимира с мечами. В боях с какими врагами России заслужили вы сию регалию? В осажденном, кровью истекающем Севастополе? В боях с Шамилем, с персами, с бухарцами? Нет, нет и нет! По мужикам пальба шеренгами! Рота, пли!.. Вот ваши подвиги, господин барон!

На них начали уже оглядываться и прислушиваться. Подруга Лизы, княжна Шихматова, крикнула от соседнего окна:

— Lise, у вас весело? Такой оживленный разговор!

— О, да, мы не скучаем! — беззаботно и весело бросила в ответ Лиза и, тиская руки, бледная от волнения, шептала умоляюще: — Господа… Барон… Andre… Ради бога!.. Такой скандал!..

— Успокойтесь, mademoisell, скандала не будет, — учтиво поклонился ей барон. И, выпятив грудь, вздернув плечи, он шагнул к Андрею. — Вы ответите мне за это, Гагарин!

— Извольте, хоть сейчас! — рванул Андрей с руки лопнувшую перчатку. Он хотел бросить ее барону, но в этот момент в зале кто-то крикнул:

— Карета у главного подъезда!

У главного подъезда имели право останавливаться только экипажи царской фамилии, а приезжал в Смольный обычно царь.

— Приехал государь. Простите, Lise, я обязан быть при особе императора, — поклонился Лизе барон и поспешно отошел, не взглянув на Андрея.

— Бог мой, что ты наделал! Ты грубый, невоспитанный человек! Милый барон был так фраппирован! — Лиза отчаянно приложила к вискам кончики пальцев. И тотчас же деловито и озабоченно спросила: — Как у меня лицо? Пудра нужна? Dieu [29], пудра в дортуаре! А какое ужасное у тебя лицо. Успокойся, и идем встречать государя, — протянула она руку Андрею.

— А я не пойду встречать его, — сказал Андрей. И, отчетливо выговаривая каждое слово, он добавил: — Не хочу видеть этого деспота, мучителя и обманщика народа! Я могу залепить ему пощечину!

— Хорошо. Давайте объяснимся, — с лицом спокойным, холодным и чужим ответила Лиза. — Мне надоели ваши фарсы. Мы разные люди, а с этого часа и чужие люди. — Она помолчала и сказала медленно, раздумывая и что-то для себя решая: — Да. Это конец. Избавьте меня от ваших посещений, писем и прочих знаков внимания. Noti'z bien [30], господин Гагарин.

Она внезапно побледнела, но отошла спокойно, гордая, надменная, неприступная. Андрей долго смотрел ей вслед, пока она не смешалась с толпой институток, взволнованно ожидавших царя. Он не знал тогда, что видит Лизу в последний раз…

…Молчан, лежавший за спиной Андрея, зашевелился, встал и подошел к обрыву, вспугнув чаек, поднявшихся тучей. Они покружились с негодующим писком над Сидящим Быком и улетели к Юкону. А Молчан, стоя на краю обрыва, начал внимательно глядеть вниз, забавно наклоняя голову то в ту, го в другую сторону, будто любуясь открывавшейся перед ним картиной.

Много раз видел Андрей летние стойбища индейцев, и всегда они волновали его своей дикой поэзией. Конические шатры-яххи ттынехов, крытые оленьими шкурами и берестой, отражались в водах Юкона. Здесь же, между яххами, стояли поднятые на шесты легкие берестяные каноэ и многочисленные юкольники — вешала и решетки для провяливания рыбы. Позади яхх нежно зеленел небольшой лесок. Стойбище просыпалось. Засинели уже дымки первых костров, залаяла первая собака. Молчан насторожил уши и, повернувшись к хозяину, припав на передние лапы, прошипел, прося о чем то.

— Хочется дать ей трепку? — слабо улыбнулся Андрей собаке. — Потерпи, сейчас пойдем вниз. Немного нам осталось вспоминать Эх, Молчан, и лучше бы не вспоминать!..

…Вечером следующего дня в полковом офицерском собрании Андрея отозвал в сторону однополчанин и задушевный друг, штаб-ротмистр Талызин. Понизив голос, он спросил:

— Что произошло у тебя вчера на балу в Смольном?

— Не понимаю твоего вопроса. Танцевал с Лизой, комплименты ей говорил. Что я мог еще делать?

— А похуже что-нибудь не говорил?

— Послушай, Вася… Ты, видимо, уже знаешь о моей ссоре с Лизой. Но даже тебе, другу моему…

— Погоди, Андрей. Какая там ссора с Лизой, тут бедой пахнет! А ты не называл Чернышевского лучшим человеком России? Герцена и его «Колокол» не защищал?

Андрей растерянно глядел на друга.

Талызин невесело вздохнул:

— И где? В Смольном! Эх, Андрюша!.. Слушай дальше. Я встретился сегодня с однокашником по юнкерскому училищу. Не больно я его жалую за голубой мундир, он старший адъютант корпуса жандармов, но, сам понимаешь, для нас выгодно иметь знакомого человека в стане врагов, как говорится. И начал он мне такое рассказывать, что пришлось тащить его в ресторацию Излера и мозельвейном накачивать, чтобы окончательно развязать ему язык. А когда накачался, рассказал, что у них в штабе сегодня утром был разговор о тебе. Там все это уже известно. И будто ты признался, что «Колокол» читаешь.

— Этого я не говорил. Я лишь возмутился, когда один негодяй начал клеветать на Чернышевского, на Герцена и на «Колокол».

— Экий ты неосторожный, брат! Сам знаешь, какое сейчас время. Чернышевский в крепости, студенты в матросских казармах под арестом сидят, жандармы остервенели, как собаки на гоне. Нам сейчас надо быть особенно осторожными… А кто этот негодяй?

— Барон Штакельдорф.

— Конногвардеец и флигель? Знаю. По казанской расправе с мужиками знаю.

— Я ему в глаза сказал правду о его Владимире с мечами.

— Ну и прыткий же ты, Андрюша! За один вечер сколько натворил!

— Э-э, ерунда все это! — беззаботно махнул рукой Андрей, но было заметно, что он взволнован.

— Едва ли ерунда. За вчерашний вечер ты нажил двух смертельных врагов: барона и царя. Царек-то наш злопамятен. Не простит он тебе Герцена и Чернышевского.

Андрей обнял друга.

— Вася, мне одно душу гнетет!..

— Знаю, что тебя гнетет, — сказал Талызин, отводя взгляд в сторону. — При разговорах этих и Лаганская была. Но помочь тебе ничем не могу. И дай мне слово — никаких объяснений с нею, пока мы тебе это не разрешим. Надо быть очень осторожным. Сиди смирненько дома и жди от меня известий. Я небесный мундир еще раз прощупаю.

Известия Андрей получил через три дня. Поздно вечером к нему на квартиру явились Талызин и еще три члена их кружка: два офицера артиллериста и чиновник министерства иностранных дел. Все трое были очень молоды, со свежими, розовыми, но серьезными лицами. Судя по строгой осанке, удивившей Андрея, они явились с важным делом.

— Живо одевайся, Андрей, едем! — еще от дверей крикнул Талызин.

— Куда?

Штаб-ротмистр подвел его к окну и, откинув штору, показал две стоявшие у крыльца тройки в наборной сбруе, с медными бляхами и кистями, с колокольчиком под дугой коренников, с бубенцами и лентами на шлейках пристяжных.

— Святки ведь на дворе. Кататься поедем, а потом в Стрельну, к цыганам

— Нашли время! Не шути, Вася!

— Я не шучу, Андрюша. А как иначе проскочить заставу? Полицмейстер поди, отдал уже приказание не выпускать тебя из Петербурга.

— Значит…

— Да. Дело твое доложено шефу жандармов, и пахнет оно каторгой. Ты обвиняешься в сношениях с лондонскими пропагандистами и в распространении в обществе их печатных изданий. В штаб жандармов доставлены «Полярная Звезда» и «Колокол». Те самые, которые ты давал кому-то читать.