Госпожа Абу-Симбела - Жак Кристиан. Страница 50

— Ваше Величество, вы правда любите Рамзеса?

Тень недовольства на мгновение пробежала по лицу Нефертари; радостная улыбка развеяла ее.

— Почему ты сомневаешься в этом?

— При дворе шепчут...

— Двор неутомим, как болтливая сорока, и никому никогда не удается заставить замолчать тех, чья единственная забота состоит в том, чтобы злословить и клеветать. Разве ты об этом не знала до сих пор?

— Да, конечно, но...

— Но я скромного происхождения и вышла замуж за Рамзеса Великого: вот причина этого слуха.

Нефертари посмотрела прямо в глаза Изэт.

— Я полюбила Рамзеса с первой нашей встречи, с первой секунды, как только его увидела, но я не осмеливалась признаться ему. С каждым днем наша любовь становится все сильнее и продлится до тех пор, пока боги не призовут нас.

— Не вы ли потребовали построить храм в вашу честь в Абу-Симбеле?

— Нет, Изэт, это Фараон желает воплотить в камне нерушимое единство царской четы. Кто другой задумал бы такой грандиозный план?

Красавица Изэт поднялась и направилась к низкому столику, на нем были поставлены бокалы.

— Любить Рамзеса — это великое счастье, — продолжила Нефертари, — Я все для него, он все для меня.

Изэт толкнула столик коленкой; оба кубка опрокинулись, их содержимое вылилось на траву.

— Извините меня, Ваше Величество, я взволнованна; будьте добры, забудьте мои нелепые и презренные сомнения.

Император Хаттусили приказал снять военные трофеи, украшавшие приемный зал дворца. Серый и холодный камень, слишком суровый на его взгляд, будет покрыт коврами с геометрическим рисунком и живыми красками.

Одетый в широкое платье из разноцветной ткани, с серебряными колье на шее, с браслетом на левом локте и волосами, стянутыми повязкой, Хаттусили надел шерстяную шапку, принадлежавшую его усопшему брату. Экономный, мало заботящийся о своей внешности, он управлял финансами государства со строгостью до сих пор невиданный.

Самые богатые торговцы в империи следовали один за другим в зал приемов, чтобы вместе с императором установить новые порядки страны. Императрица Путухепа, являясь верховной жрицей, присоединившись к этим переговорам, боролась за сокращение средств на содержание армии. Несмотря на полученные привилегии, торговцы удивлялись этому обстоятельству: разве империя не была все еще в состоянии войны с Египтом?

В соответствии со своими взглядами Хаттусили действовал постепенно и осторожно, множил личные встречи как с торговцами, так и с военачальниками, и настаивал на преимуществе длительного перемирия, никогда не произнося слово «мир». Путухепа предпринимала те же действия в религиозных кругах, а присутствие египетского посла являлось живым доказательством улучшения отношений между двумя враждебными державами. Раз Египет отказывался нападать на хеттов, то и Хаттусили должен был проявить инициативу и действовать так, чтобы прочный мир был, наконец установлен.

Но вскоре грянул гром, разрушив это прекрасное сооружение, построенное из иллюзий.

Хаттусили вызвал к себе Аша.

— Я вынужден сообщить вам о решении, которое я только что принял и которое вы передадите Рамзесу.

— Предложение мира, Хаттусили?

— Нет, Аша. Подтверждение продолжения войны.

Посол был потрясен.

— Отчего такая стремительная перемена?

— Я только что узнал, что Урхи-Тешшуб попросил и получил убежище в Египте.

— Это шокирует вас до такой степени, что вы ставите под сомнение наши соглашения?

— Это вы, Аша, помогли ему выехать из империи и скрыться в вашей стране.

— Разве это не осталось в прошлом, Ваше Величество?

— Я хочу получить голову Урхи-Тешшуба, этот предатель заслуживает смертной казни. Мирные переговоры не будут проводиться, пока убийца моего брата не возвратится в Хаттусу.

— Раз он поселился в Пи-Рамзесе, чего вам опасаться его?

— Я хочу увидеть, как горит его труп на костре, здесь, в моей столице.

— Маловероятно, чтобы Рамзес согласился отречься от своего слова и выдал человека, которому он предоставил свою защиту.

— Немедленно отправляйтесь в Пи-Рамзес, убедите царя и верните мне Урхи-Тешшуба. В противном случае моя армия вторгнется в Египет, и я сам захвачу предателя.

ГЛАВА 46

В сильную майскую жару настало время для сбора урожая. Взмахи серпа отделяли колосья от стеблей, жниво оставалось на месте; сильные и неутомимые ослы перевозили зерно на гумно. Труд был тяжелым, но хватало и хлеба, и фруктов, и свежей воды. И ни один надсмотрщик не осмеливался запретить сиесту.

Это было время, которое выбрал Гомер, чтобы прекратить писать. Когда Рамзес появился в его доме, поэт не курил, как обычно, трубку, сделанную из раковины улитки; одетый в шерстяную тунику, несмотря на сильную жару, он лежал на циновке под лимонным деревом. Под его головой была подушка.

— Ваше Величество... Я не надеялся увидеть вас вновь.

— Что с вами случилось?

— Ничего, кроме преклонного возраста. Моя рука устала, и сердце тоже.

— Почему вы не позвали лекарей из дворца?

— Я не болен, Ваше Величество; не является ли смерть частью всеобщей гармонии? Меня покинул Гектор, мой черно-белый кот. И мне не хватает смелости заменить его другим.

— Вам еще много нужно написать, Гомер.

— Лучшую часть себя я отдал «Илиаде» и «Одиссее». Зачем сопротивляться, если пришел час последнего путешествия?

— Мы вылечим вас.

— Как долго вы царствуете, Ваше Величество?

— Пятнадцать лет.

— У вас еще недостаточно опыта, чтобы суметь обмануть старика, видевшего столько смертей. Постепенно смерть вошла в мои вены, она леденит кровь, и ни один лекарь не сумел бы помешать ее победе. Но есть нечто более важное: ваши предки построили удивительную страну, сумейте ее сохранить. Вы смогли установить мир с хеттами?

— Аша удалось убедить хеттского императора, мы надеемся подписать договор, который положит конец вражде.

— Как легко покидать эту землю, когда установлен мир, после того как, столько написал о войне... Один из моих героев говорит:

— Сегодня я побежденный и стремлюсь во мрак.

— Я прикажу соорудить вам великолепное вечное жилище.

— Нет, Ваше Величество... Я остался греком, а для моего народа другой мир — только забвение и страдание. В моем возрасте слишком поздно отказываться от своих верований. Даже если это будущее не кажется вам радостным, это именно то, к которому я приготовился.

— Наши мудрецы утверждают, что творения великих писателей будут жить дольше, чем пирамиды.

Гомер улыбнулся.

— Жалуете мне последнюю милость, Ваше Величество? Возьмите мою правую руку, ту, которая писала... Благодаря вашей силе мне будет легче перейти на ту сторону.

И поэт мирно угас.

Гомер покоился в земле около лимонного дерева в саване из экземпляров «Илиады» и «Одиссеи» и папируса, описывающего битву при Кадеше. На его похоронах присутствовали только Рамзес, Нефертари и Амени.

Когда Фараон вернулся в кабинет, Серраманна представил ему отчет.

— Никаких следов мага Офира, Ваше Величество, без сомнения, он покинул Египет.

— Мог бы он спрятаться среди евреев?

— Если бы он изменил внешность и добился их доверия, почему бы нет?

— Что говорят осведомители?

— С того времени, как Моисей признан вождем евреем, они молчат.

— Значит, тебе неизвестно, что они замышляют.

— И да и нет, Ваше Величество.