Роза Йорков - Бенцони Жюльетта. Страница 35

Ладонь Уоррена с такой силой опустилась на стол, что лежавшие на нем папки подпрыгнули.

– Никто не смеет указывать мне, в чем состоит мой долг, господин Морозини! Виновный есть виновный, каков бы ни был его титул! Но до тех пор, пока я не буду убежден в своем праве предъявлять обвинение и не обеспечу себе тылов, я поостерегусь посягать на супругу пэра Англии и буду действовать с удвоенной осторожностью, поскольку приближаюсь к королевскому окружению. Не забывайте, что Сент-Элбенсы – близкие друзья принца Уэльского!

– Ага! Вот вы и проговорились, господин шеф полиции! Люди из Букингемского дворца, вот в чем все дело! Но послушайте теперь меня! Мы вам все рассказали, и мне надоело служить вам подопытным кроликом... с которым вдобавок плохо обращаются. С вашего позволения, я отправляюсь спать. Разбирайтесь сами с вашими Сент-Элбенсами, китайцами, алмазами и вашей королевской семьей! Спасибо за грог! Ты идешь, Адальбер?

И, не дав своему сопернику вымолвить ни слова, Альдо вылетел из кабинета. Видаль-Пеликорн едва успел удержать дверь, иначе она с треском захлопнулась бы у него перед носом. Адальбер счел необходимым пробормотать какие-то туманные извинения сидевшему неподвижно птеродактилю, который словно бы только что вышел из рук таксидермиста. Затем Адальбер бросился вслед за другом, но возмущенный Альдо припустил с такой скоростью, что нагнать его удалось только на улице.

Морозини пребывал в такой ярости, что Адальбер счел за лучшее сначала усадить его в такси, а уж затем попытаться успокоить. Что оказалось совсем нелегко: кипя от негодования, Альдо со свойственным итальянцам темпераментом прохаживался в самых сочных выражениях по поводу сомнительной истории зачатия и рождения всех англичан вместе взятых и шефа полиции Уоррена – особо.

Наконец Альдо остановился, собираясь перевести дух, и тогда Адальбер, терпеливо дожидавшийся конца бури, ласково спросил:

– Ты закончил?

– Ничего подобного! Я могу до утра это повторять! Нет! Это просто бесчестно, это отвратительно, это мерзко...

Он уже снова набирал обороты, но Видаль-Пеликорн заставил его замолчать, грубо прикрикнув:

– Это совершенно нормально, тупой и упрямый итальянский мул! Этот человек – полицейский и вдобавок высокого ранга. Он служит своей стране и должен уважать ее законы.

– И это беззаконие ты называешь уважением к законам! Предоставить свободу действий преступнице-англичанке и посадить за решетку несчастную невинную жертву, чье единственное преступление в том, что она – полька, как ты – француз, а я – итальянец! Даже если мы будем во все горло кричать о той правде, что нам известна, нас никто не будет слушать. Вот что такое хваленый английский закон!

– Полиция, знаешь ли, ведет себя совершенно одинаково и в Париже, и в Риме, и в Венеции, тебе это хорошо известно! Так что перестань выпускать пар и успокойся!

– Я не выпускаю пар! Меня просто до крайности возмущает, как обошлись с теми сведениями, которые мы сообщили. И ты еще хотел, чтобы я ему рассказал о холодильном шкафе Фэррэлса! Да он просто обозвал бы меня сумасшедшим.

– И вовсе я не хотел, чтобы ты ему об этом рассказывал. Но тебе известно мое мнение об этой дурацкой истории.

– Ничего она не дурацкая!

– Погоди! Ты убедишься! Я тебе докажу!

– Адаль! Пощади!

Больше в эту ночь из Адальбера нельзя было вытянуть ни слова. Что же касается Морозини, то едва ли не впервые в жизни он по-настоящему рассердился. Но поскольку было уже около трех часов утра, то Адальбер не стал придавать этому слишком большого значения. Ему слишком хотелось спать, чтобы обращать внимание на перепады настроения друга. Единственное, о чем он всерьез пожалел, так это о том, как быстро отказался Альдо от всех своих благоразумных решений относительно леди Фэррэлс. Поистине итальянцы становятся непредсказуемыми, стоит им поддаться чувствам!

Было около девяти часов утра, когда такси доставило Морозини к главному входу музея Виктории и Альберта, который открывался только в десять. Однако Альдо счел, что посещение музея будет для него прекрасным оправданием, если какой-нибудь шпик Скотленд-Ярда по-прежнему ходит за ним по пятам. Что может быть естественнее для культурного венецианца, чем отправиться полюбоваться великолепной коллекцией итальянской скульптуры, хранящейся в этом музее?

Но оказалось, что музей закрыт. Альдо изобразил разочарованного посетителя, посмотрел на часы и прогулочным шагом, глядя по сторонам, дошел до ближайшей церкви, выстроенной в стиле итальянского Возрождения, где надеялся увидеть Ванду.

В этой церкви князю бывать еще не доводилось, и он не мог не отдать должное ее великолепию: изнутри она вся была отделана разноцветным мрамором. Церковь была достаточно просторной, но народу в ней было немного, и Альдо не составило труда отыскать ту, ради которой он пришел: стоя на коленях, Ванда принимала причастие.

Альдо прочитал короткую молитву и сел на скамью возле мраморной пьеты, ожидая конца мессы. Долго ждать не пришлось: в этом храме мессу служили каждые полчаса.

И тем не менее Альдо пришлось набраться терпения. После мессы Ванда еще долго молилась, а когда наконец поднялась с колен, то только для того, чтобы пойти за свечкой, которую она поставила перед Божьей Матерью с мертвым Христом на коленях, возле которой как раз дожидался ее Альдо. Он заметил, что лицо польки залито слезами, но, поскольку никто больше не молился перед прекрасной копией замечательного творения Франческо Франчини, Морозини подошел к ней. В другом притворе начали служить новую мессу, и этот придел в самом деле оказался идеальным местом для разговора.

Увидев стоящего позади нее князя, Ванда жалобно, как затравленная мышка, вскрикнула и подняла к нему такое несчастное, залитое слезами лицо, что Альдо невольно заволновался.

– У вас что-то случилось, Ванда? – спросил он сердечно. – Может, дурные вести от леди Фэррэлс? Пойдемте присядем, – предложил он, указывая на скамейку между стеной и исповедальней. – Здесь мы сможем поговорить спокойно.

Ванда позволила отвести себя к скамейке, невольно обрадовавшись, несмотря на все свои горести, дружескому участию. Ее жизнь в доме покойного сэра Эрика, наполненном жгучей ненавистью секретаря, была, очевидно, не сладкой. Усадив польку на скамейку, Альдо взял ее за руку и почувствовал, как холодна ее кисть даже под нитяной перчаткой.

– Расскажите мне все! – попросил он. – Вы ведь знаете, что можете мне довериться и что я хочу вам помочь.

– Знаю, знаю, господин Морозини, и так рада вас тут встретить! Бедный мой ангелочек! Она так несчастна! Ей все хуже и хуже в этой тюрьме. А когда я вчера ее увидела, она была белая как мел, прекрасные ее глазки покраснели и сама она дрожала, будто листок. Она не выдержит и заболеет, я уверена! Подумайте сами: быть запертой в четырех стенах и сквозь страшную решетку видеть кусочек серого неба, это ей-то, которая привыкла жить на вольном воздухе и не может обходиться без прогулок по парку, без тенистых садов! Она тает, как свечка, дорогой князь! Истает и умрет прежде, чем наступит суд!

И Ванда зарыдала, молясь сквозь всхлипы Богородице и своим польским святым. Зная, что слезы и молитвы всегда действуют благотворно, Альдо терпеливо ждал, когда несчастная женщина успокоится. Он и сам понимал, что Анелька сделала плохой выбор, надеясь, что тюрьма послужит ей убежищем. Она была слишком молода и не могла знать, что такого рода ловушки, раз захлопнувшись, открываются с большим трудом.

– А вам не кажется, – начал он наконец, – что Ладиславу Возински пора уже и объявиться? Чего он ждет, этот рыцарь без страха и упрека? Ждет, пока судьи нахлобучат парики, облачатся в красные мантии и примутся решать, заслуживает ваша хозяйка веревки или нет? Если вы ее любите и имеете хотя бы самое отдаленное представление о том, где находится этот рыцарь, скажите мне немедленно. В ближайшие дни станет уже поздно!

– Я не знаю! Клянусь вам Пресвятой Девой Марией, которая сейчас слышит меня. И если вы застали меня в слезах, то только потому, что мне очень страшно! И если бы я знала, где он находится, я бы сама отправилась к нему, чтобы рассказать, что терпит овечка моя несчастная, потому что он-то все представляет себе по-другому. Газеты теперь ничего не пишут, и он, должно быть, считает, что полиция продолжает его искать. И поэтому ему кажется, что лучше пока прятаться...