Дневник Васи Пупкина - Экслер Алекс. Страница 14

Так что мы весь день сидели и дулись, но чтобы девушки, которые толпами ходили вокруг клуба, ничего плохого не подумали, врубили "Purple" на полную мощность. Сработало, кстати, на все сто. Девушки часами сидели под окнами и благоговейно слушали нашу "репетицию". Некоторые даже плакали от счастья. Да и начальник был очень горд, что пригласил такую крутую группу, поэтому периодически обходил вокруг клуба и говорил: "Тс-с-с-с", девушкам, заявляя, что они мешают нам репетировать.

16 июля: Я вытащил свою счастливую карту! Сегодня начальник пришел к нам в барак и спросил – кто умеет фотографировать и печатать фотографии? А у меня папик этим делом сильно увлекается и вечно дома печатает портреты мамика и Мурзика. У него даже два портрета второе место на каком-то конкурсе заняли: "Мамик со скалкой и мясо", а также "Мурзик и Сало". Разумеется, я ему всегда помогал в этом нелегком деле (хотя попробовал бы я отказаться), так что с полным на то правом считал себя фотографом. Этот факт я и постарался довести до сведения начальника. Тот меня погладил по голове, сказал: "Ай, маладца!", выдал ключ от фотолаборатории и сказал, что я могу проводить там столько времени, сколько считаю нужным.

Фотолаборатория, между прочим, представляла собой небольшой флигелек с кроватью и всяким оборудованием, который стоял на отшибе лагеря. Представляете, какой подарок судьбы я получил? Разумеется, я сразу побежал к Людке и предложил вместе со мной осмотреть мое новое обиталище. Людка как-то сразу заразилась моим возбужденным состоянием, мы с ней взялись за руки и побежали к флигелю.

А там – такая интимная обстановка! Темное помещение, кровать. И все это на меня так подействовало, что я взял и поцеловал Людку прямо в губы… Она так обалдела! Но драться не стала. Просто было видно, что это у нее – первый раз в жизни. Людка только заявила, что удивлена моим скоростным напором, и что я, как она догадывается, совсем не мальчик.

– А то, – гордо сказал я. – У меня тесная сексуальная партнерша в городе осталась. Только мы с ней – свободные люди и друг другу доверяем.

– Ну и катись к своей сексуальной партнерше, – разобиделась Людка.

– Да ну, Люд, ты не думай, – заторопился я. – Теперь ты моя девушка. А про нее я забуду прямо сейчас. Вот хочешь, даже забуду, как ее зовут. Как там ее? Мила? Марина, Элеонора…

– Сережа! – со злостью сказала Людка, выскочила из лаборатории и хлопнула дверью.

Чего она раскипятилась? А ну ее! Я же – барабанщик знаменитого ансамбля "Птеродактиль", бывалый мужик и полновластный хозяин отдельной фотолаборатории с кроватью. Теперь все девчонки – мои. Нечего и волноваться.

30 августа: Вот и лето прошло. А я за все это время к дневнику так и не прикоснулся. Да и когда… Утром репетиция. Днем – послеобеденный сон (ясное дело, после ночных бодрствований все днем спали, как убитые; молодняк специально приводили к нам в барак, чтобы они полюбовались как большие дяди (в их, конечно, понимании) дрыхнут, как сурки, без всякого на то принуждения.) Вечером – или наш концерт (что бывало нечасто), или дискотека, или кино. Ночью – фотолаборатория, где действительно приходилось много чего проявлять и печатать, чтобы начальник ключи от нее не забрал.

Ну и параллельно всякие спортивные мероприятия, конкурсы, викторины и так далее. Параллельно – это потому что вся эта радость нас миновала стороной. Мы работали. В смысле, репетировали. Как ни странно, дело шло на лад, и мы разучили довольно много песенок. Звучало, конечно, довольно паршиво, но поклонницы многого и не требовали. Лишь бы у нас в руках были инструменты, да из колонок что-нибудь доносилось. А что-то оттуда безусловно доносилось, если было электричество.

Поэтому все члены ансамбля "Птеродактиль" просто купались в лучах обожания поклонниц, использую их любовь не без пользы для себя: рубашечку постирать-погладить, сбегать куда-нибудь чего-нибудь принести и так далее. Один я был гордым рыцарем, принадлежащим только Людке. Это, конечно, в те дни, когда мы с ней не ссорились. А когда ссорились, я выбирал первую попавшуюся поклонницу и гордо дефилировал с ней по лагерю, вызывая зубовный скрежет у остальных парней и бешеный взрыв ревности у Людки. Собственно, на это и было рассчитано. Людка обычно выдерживала не больше пары часов, а затем подбегала к нашей парочке, шлепала мне по лицу газетой в знак примирения, шептала поклоннице, что ей отсюда следует немедленно исчезнуть со скоростью H 2 0 или E=MC 2 быстрее, чем она сейчас ее порвет, как Шарик фуфайку… После чего поклонница без звука удалялась, потому что все знали, что я – Людкин мужик. Каждая из них надеялась, что в какой-то момент Людкина обида превысит ее ревность, но этого никогда не происходило.

А уж когда я сделал настолько красивый жест… Рассказываю по порядку. Было у нас очередной выступление. То ли второе из тех пяти, которые мы дали за лето, то ли третье. Играем себе играем, народ танцует, начальник улыбается в густые усы и периодически всплакивает (уж больно он гордился нашим ансамблем.) Наконец, заиграли одну песню, где моя партия ударных начинается в самом конце, потому что почти вся песня исполняется Толяном под гитару. Кстати, на него надо было посмотреть в этот момент. Когда мы играли всем ансамблем, Толян как-то терялся в общей массе. А тут… Все внимание только на него. Толян настолько преображался, что даже казался выше ростом и с более приличной прической. Он закрывал глаза, поднимал подбородок наверх и так печально и нежно выводил слова песни, что сам же начинал пускать слезу, как какой-то паршивый Хулио, в том числе и Иглесиас. Поклонницы просто выли от восторга во время этого сольного выступления.

Но в этот раз я испортил Толяну всю картину. Как только он начал свой гитарный перебор и пустил первую летнюю слезу, я спустился со сцены, величественно прошел через весь зал, властно и очень корректно пригласил Людку на танец (у нас как раз кино показывали из жизни английских лордов, и я потом чуть ли ни неделю отрабатывал движения.) Девчонки уже обзавидовались все, но я сделал больше! Когда мы с Людкой вышли на середину зала, я небрежным движением поднял ее на руки и стал танцевать с ней на руках (это была моя личная идея; ни в каком фильме я такого не видел.) Вот тут от восторга и зависти взвыли просто все: и девчонки, и парни.

Главное, вроде ничего особенного. Людка была очень миниатюрной и легкой, так что держать ее на руках особенного геройства не требовалось. Но жест был безусловно красивый. Кроме нас, кстати, никто танцевать так и не пошел. Толян, разумеется, почувствовал, что первый раз со времен премьеры песни в его исполнении зал не благоговейно смотрит на него, внимая божественному голосу и мелодичному гитарному перебору, а смотрит на меня с Людкой, бешено завидует и шушукается. На Толяна же никто не обращал внимания, так что он был простым звуковым сопровождением. Слеза-то у него в глазу вскипела, но не от неземных чувств и радости, а от предвкушения того, что он со мной сделает после концерта. Но прерывать песню было нельзя, поэтому Толян пел, а мы с Людкой танцевали.

Когда до моего вступления оставался один припев, я осторожно поставил Людку на ноги, вежливо придерживая за локоток довел ее до стула, поцеловал ручку, произнес великосветским голосом: "Прошу извинить, но сейчас мое вступление", после чего поднялся на сцену, сел за барабаны, поднял палочки и… грянул финал песни. Честно говоря, даже у меня самого в груди стало несколько тесно от восторга, который я сам у себя вызвал. Чего уж говорить о Людке и всех остальных.

С Толяном, конечно, был длинный разговор. Но его претензии были смехотворны. Через некоторое время он и сам это понял. Впрочем, мне пришлось обежать три-четыре круга вокруг лагеря, объясняя это все Толяну, который несся за мной с кирпичом… Но в конце концов голос разума восторжествовал, тем более, что кирпич все-таки пролетел мимо меня и разбился об забор. Хотя мне пришлось Толяну дать слово, что больше я себе не позволю подобных эффектных действий во время его сольного выступления. На том и договорились.