Пожар страсти - Плейн Белва. Страница 32

– Где вы научились шить?

– Меня научила бабушка. Она родилась в 1910 году. И умеет блестяще делать все – готовит обед, печет печенье, вяжет ковры.

– У меня была такая прабабушка. Я ее не знал, равно как и вторую. Но та была совсем иной. Она работала вместе с мужем в самом первом магазине Р. Дж. Миллера. У нас есть выцветшая фотография этого магазина в Оксфилде, сделанная в 1879 году. Супруги стоят у входа, а неподалеку – двухместная коляска с откидным верхом. Улица в самом центре Оксфилда, широкая и страшно грязная. Интересно, что они сказали бы, увидев улицу сейчас? – Уилл усмехнулся. – Говорят, они были прекрасной парой. Чем внимательнее изучаешь генеалогическое древо, тем более добродетельными кажутся твои предки.

Он стал рассказывать о том, как развивалось дело. Гиацинта с интересом слушала его. Дочь химика, жившего на жалованье, и жена доктора, она почти ничего не знала о бизнесе и связанном с ним риске.

Мало-помалу Гиацинта успокоилась. Уилл рассказал ей о том, что много путешествовал, видел Бирму и Тибет, но в отличие от других не хвастал этим, а держался очень скромно.

Возвращаясь через город, они прошли мимо витрин магазина Миллера, мимо улицы, где находился остов сгоревшего здания Арни.

– Я случайно оказался здесь в то утро, – сказал Уилл. – Зрелище было страшное. Собралась толпа, приехали машины «скорой помощи». Из разбитых окон вырывались огромные языки пламени. Говорят, это был поджог.

– Я не знала.

– Это было почти новое здание, несравнимое с расположенными старыми, по ту сторону площади, – это ведь настоящие ловушки в случае пожара. Они внушают беспокойство. Если бы это зависело от меня, я бы снес их и построил новые, оборудовав соответствующей защитой. Но многие люди не хотят расставаться со старым и привычным.

Всю оставшуюся часть пути Гиацинта почти не слушала его. Ей казалось, что над ее головой занесен меч.

У двери Уилл взял Гиацинту за руку.

– Я хотел бы снова увидеть вас, – сказал он, – но не смею проявлять настойчивость. Надеюсь, скоро ваш развод останется позади.

– Я тоже надеюсь.

– Я уезжаю в Нью-Йорк и увижусь с вами по возвращении.

Глядя, как он удаляется, Гиацинта снова подумала: какой-то молодой девушке повезет.

«Но я уже не увижу его. Уилл наверняка думает, будто я хочу этого, но это не так. Я не хочу никакого мужчину, никакого вообще и никогда».

Гиацинта накрывала рождественский стол с таким старанием, словно давала официальный обед на двенадцать персон. Четыре свечи окружали подарок от Арни – розовые и красные гвоздики в роскошной серебряной чаше. Молоко для детей было налито в винные бокалы. Она следовала семейным традициям во всем – от фарфора до орехов и фиников.

Нарядно одетые, все заняли свои привычные места. Джерри и Эмма, гордая и счастливая в своем новом розовом платье, сели слева от Гиацинты, а Францина – справа. Лишь состав семьи изменился. Стул Джима стоял возле стены. А стул, на котором в прошлом году сидел Джеральд, занимал Арни, делавший все возможное, чтобы атмосфера была праздничной и теплой.

Гиацинта тоже прилагала все усилия к тому, чтобы избавиться от щемящего ощущения безвозвратно уходящего времени: ведь через несколько дней все закончится. Веселье было наигранным. Прошедшие две недели она обманывала себя, изображала радость, занималась приготовлениями, покупала подарки, пекла и готовила, даже открыла две двери в спальни, прежде запертые. Начался снегопад, и Гиацинта купила новые санки, в том числе и для себя. Они отправились кататься, взяв с собой сандвичи и какао в термосе. Гиацинта даже разговаривала с детьми и при этом не плакала. Если уж этого до сих пор не произошло, она не расплачется и тогда, когда наступит время прощания.

Эмма громко сообщила:

– Во Флориде не идет снег. Мама, слышишь меня? Я сказала, что во Флориде снег не идет.

– Это все знают, – заметил Джерри.

– Ну и что?

Прошлым летом Эмма либо расплакалась бы, либо возмутилась, услышав подобную реплику. Сейчас она выразила презрение. Если вы не видите ребенка каждый день, ждете встречи с ним недели и месяцы, то заметите, как он изменился.

– Как поживает Чарли? – спросила Гиацинта.

– Он больше не делает пипи в доме. Папа научил его это не делать.

Гиа бросила взгляд на Францину. Странно, но дети очень редко вспоминают отца, однако всякий раз при его упоминании выражение лица Францины меняется. Зная ее живой характер, нетрудно заметить, что она притихла. И хотя Гиа надеялась, что мать все-таки поддержит разговор, молчание на этот раз нарушил Арни:

– Расскажи о моей новой лошади, Джерри.

– О да! Это теннессийский скороход. Видели бы вы, какой он огромный! И знаешь, какого окраса? Пегий! То есть с пятнами. Коричневые пятна на белом. Я не могу на нем ездить, он слишком велик. Но дядя Арни учит меня ездить на пони.

– Няня иногда берет меня на конюшни, – вставила Эмма. – И тогда я могу покататься. Папа туда не приходит. Он любит свою лодку. Он катает нас на лодке. У нее есть паруса.

– Здорово. – Гиацинта улыбнулась. «Лодки и лошади, – подумала она. – Они лишь величиной отличаются от игрушек. Мы оба покупаем любовь. Но ни слова не говорим против Джеральда. Не отравляем детей. Это только причинит им боль. Все элементарно. Францина тоже это понимает».

– Когда ты поедешь с нами во Флориду, мама? – спросила Эмма. – Я скучаю по тебе.

– Эмма плакала, – сказал Джерри. – Я не плакал, потому что старше, и потом объяснил ей, что мы можем сюда приехать и навестить тебя. Так сказал папа.

Но тут Эмма взвыла:

– А почему? Почему мы должны приезжать сюда, чтобы увидеть маму?

Никто из взрослых не поспешил с объяснением. Наконец Францина сказала:

– Видишь ли, бабушка больна, и мама должна остаться с ней.

– Бабушка тоже может приехать во Флориду.

– Нет, Эмма. Она слишком стара.

– Ну тогда ты с ней оставайся. Я хочу, чтобы мама приехала во Флориду.

«Ну почему бы ему не умереть? – подумала Гиацинта. – Вот умер бы – и оставил всех нас в покое. Так нет же, он намерен жить до ста лет. Значит, тогда должна умереть я…»

– Думаю, ты добиваешься развода, – заметил Джерри.

– Ты прав, – отозвался Арни так спокойно, словно развод – простое и обыденное дело.

– У многих детей из моего класса, – важно сообщил Джерри, – родители в разводе. Но они живут со своими матерями. А отец приезжает навестить их.

Арни кивнул.

– Поскольку вы можете видеть их обоих и все счастливы, нет причин для беспокойства.

Эмма широко раскрыла глаза, губы у нее задрожали.

– Ты счастлива, мама? Неужели ты не хочешь жить в нашем доме?

«В нашем доме… Как на это ответить?»

– Мы можем иметь два дома, жить по очереди в каждом и быть счастливыми.

«Как мне это сделать? Еще минута – я и сломаюсь».

Францина словно поняла, насколько Гиацинта близка к этому, и, поднявшись из-за стола, бодрым голосом проговорила:

– Дети, мы обсудим это позже. А сейчас доставайте из холодильника торт, он сверху полит шоколадом и взбитыми сливками, и его нужно съесть сейчас. Так что каждый из вас возьмет свою тарелку и поможет мне очистить стол. Ваша мама готовила, а теперь наша очередь.

Сидящая напротив окна Гиацинта увидела при свете уличного фонаря, что пошел мокрый снег.

– Снег! – воскликнула она и вскочила из-за стола, надеясь совладать со слезами. Она поняла, что Арни хочет помочь ей. В нем трудно заподозрить такую деликатность, однако он проявлял ее уже не впервые.

Десерт был превосходный – все было сделано по рецептам из бабушкиной книги. Все молча с аппетитом и удовольствием ели. И лишь Францина едва прикоснулась к нему. Когда с тортом покончили, она сказала:

– Гиацинта, сегодня был длинный день, сейчас уже поздно. Поднимись наверх с Джерри и Эммой. Вам есть о чем поговорить. А я пока уберу.

Это означало: поговори с ними о разводе. Я не могу этого сделать, потому что ничего сама не знаю об этом.