Тунеядцы Нового Моста - Эмар Густав. Страница 77

— Я? — лицо девушки исказилось… — Я его ненавижу. Это человек без сердца, глупец, эгоист, я ненавижу его за все оскорбления, нанесенные мне его женой. Скажу тебе правду, Жак, я не буду счастлива, пока не разорю его, не обесчещу, не покрою позором и не предам в руки палача. Он бросил шпагу, сказав, что моя голова принадлежит палачу и что если он убьет меня, то совершит воровство; вот мы и посмотрим, кто из нас первый, он или я, погибнет от руки человеческого правосудия.

— Слава Богу, Диана! Вот какой я хочу всегда тебя видеть. Милосердный Бог устроил землю так, что люди и животные только для того и живут, чтобы делать друг другу зло. Будем же делать зло. Мы одиноки в этом обществе, которое нас отталкивает и презирает. Оно объявило нам войну, будем же воевать без сожаления и страха. Мы только отплачиваем той же монетой. Когда будем богаты, будем любимы и уважаемы всеми, нас не спросят, откуда у нас богатство и не запачканы ли наши руки в крови. Помни, сестрица! Золото смывает все; могущество оправдывает все.

— Я вижу, Жак, что ты все тот же верный друг, на которого я могу рассчитывать в данную минуту.

— О да, и днем, и ночью, и везде! К тому же, — прибавил он, смеясь, — я кровожаден, когда голоден, и в ту же минуту, если бы у меня не было денег, я продал бы душу сатане за одну простую котлету… Лишь бы побольше!

— Это полезно знать! — сказала она, пригрозив ему пальцем. — Вот признание, которым я сумею вовремя воспользоваться.

— О чем ты говоришь?

— Но… о том, что ты сейчас сказал.

— О, я несчастный!.. — вскричал он комическим тоном. — Я выдал самую громадную тайну; вот что значит не есть сорок восемь часов; голову совсем потеряешь. Да послужит тебе это уроком, Диана, чтобы ты не задумала когда-нибудь уморить меня голодом. Чтобы я был вполне надежен, я должен хорошо поесть.

— Ты очень мил, Жак; умеешь смеяться и шутить в самых затруднительных обстоятельствах. За это я тебя в самом деле очень люблю мой милый брат!

— А я-то? Не составляем ли мы вдвоем всю нашу семью?

— Это правда и очень выгодно для нас обоих.

— Да, потому что части наши будут больше, когда придется делить состояние.

— Э! Да ты ничего не забываешь.

— Нужно все помнить, Диана; это лучшее средство не дать себя обмануть. Правда твоя!

В эту минуту в комнату торжественно вошел Лабрюйер и громко доложил, что кушать подано.

Граф подал руку сестре, и они вошли в столовую в самом приятном настроении.

Ужин длился довольно долго.

Девушка ела немного, зато граф уплетал за троих и, казалось, никак не мог наполнить свой пустой желудок; если бы сестра не заставила его встать из-за стола, он остался бы до утра.

Но у Дианы были свои планы, которых она не теряла из виду.

— Ну, — сказал он, вставая и выпрямляясь, — теперь я себя чувствую гораздо лучше. Как странно, что немного пищи совсем изменяет мироощущение человека! Нужно испытать это на себе, чтобы понять.

Войдя в комнату сестры, он расположился в мягком кресле, как человек, намеревающийся отдохнуть.

Девушка искоса следила за всеми его движениями, но не сделала никакого замечания.

— Вот так! — объявил он, устроившись в кресле и вздыхая. — Пусть молния теперь убьет кого хочет, я пальцем не пошевелю для его спасения.

— Жак, — произнесла, смеясь, Диана, — оглянись на часы.

— Ах, мне так хорошо! Видишь ли, Диана, я, как змей; после еды мне нужно спокойно посидеть; я, знаешь ли, так хорошо поел, что нуждаюсь в отдыхе.

— Не будем шутить, Жак; я говорю очень серьезно.

— Ах, Боже мой! Не укусил ли тебя тарантул, моя бедная сестра?.. Не думаю я, чтобы ты хотела меня заставить встать раньше, чем через три или четыре часа. Если бы ты знала, как мне хорошо тут сидеть!

— У тебя ли еще Крез? — спросила девушка, не обращая на его слова никакого внимания.

— Крез, моя лошадь?

—Да.

— Ах! Бедное животное, мы уже давно его съели.

— Съели?

— Увы! Да, и с седлом. Чем же я мог бы кормить беднягу? У меня ведь не хватало и для себя самого.

— Это правда! — засмеялась Диана. — Ну, ты купишь себе другую лошадь, вот и все.

— Благодарю тебя, Диана. Вот это мило с твоей стороны; будь спокойна, есть одна лошадь, за которой я уже давно слежу. Завтра моим первым делом будет пойти ее купить.

— Нет, не завтра, — возразила сестра.

— Но ты понимаешь, если я опоздаю…

— Теперь не больше двух часов…

— О! Это все равно…

— Иди же и купи ее сейчас…

— Что? Что такое? — вскричал он, вскакивая с места. — Что ты говоришь? Пожалуйста, не шути…

— Ты знаешь, Жак, что я никогда не шучу, когда дело идет о серьезных вещах, — сухо отвечала девушка.

— Ого! — воскликнул он, широко открывая глаза. — Значит, мы опять дошли до серьезных дел?

— Увы! Да, мой бедный Жак! Ты думаешь, что люди, которых ты знаешь и которые снабдили нас деньгами, сделали это из одного внимания и расположения к нам?

— О! Я никогда этого не думал, Боже сохрани!

— Так чему же удивляться? Ведь ты знаешь так же хорошо, как и я, что мы всегда должны быть готовы?

— Увы! Да! И так ты думаешь?

— Что ты должен торопиться ехать…

— Но куда же, Боже мой?

— О, будь спокоен, я пошлю тебя недалеко!

— Но все-таки нужно ехать?

— Разумеется.

— Куда же?

— В Сен-Жермен. Слушай хорошенько, брат, потому что, повторяю тебе, дело очень серьезно.

— Хорошо, хорошо, не нужно предисловий, признаюсь, они меня очень пугают.

— Изволь, я скажу коротко. Весьма важно, чтобы отец Жозеф получил письмо, которое я напишу до пяти часов. Это письмо будет заключать в себе важную государственную тайну. Не забудь, что, исполнив это поручение, ты можешь получить богатство.

— Ладно! — произнес он недовольным тоном. — Сколько раз бегаешь за богатством, а его все не поймать.

— Этот раз верь тому, что я говорю, Жак; от тебя будет зависеть его схватить.

— Хорошо, увидим.

— Иди купи лошадь и, главное, возвращайся скорее.

— Ты больше ничего не имеешь мне сказать?

— Нет. Я напишу письмо, пока тебя не будет дома.

— Увы! Мне было так хорошо.

Он встал, взял свой плащ и вышел, но сейчас же вернулся.

— Мне вспомнилось, — сказал он, — ведь чтобы купить лошадь, нужны деньги.

— Разумеется.

— А у меня их нет.

— Это правда, я и забыла, прости меня, добрый Жак. Боже мой! Как я рассеянна!

Открыв шкатулку, она достала сверток золотых и подала брату.

— Вот, возьми.

— Что это?

— Двойные пистоли.

— Сколько?

— Сто.

— О! Тогда…

Он горделиво вышел, напевая вполголоса куплет какой-то гривуазной песенки.

Двадцать минут спустя граф де Сент-Ирем входил, высоко подняв голову и звеня шпорами, в дом Дубль-Эпе.

Хозяин очень кстати был дома.

— Эй ты! — крикнул граф, обращаясь к слуге. — Иди скажи хозяину, что граф де Сент-Ирем оказывает ему честь своим посещением.

Слуга почтительно поклонился и исчез. Почти в ту же секунду явился Дубль-Эпе.

— Друг мой, — обратился к нему граф, — мне говорили, что у вас есть продажная лошадь, серая в яблоках, принадлежащая одному дворянину, имени которого я не припомню.

— Да, есть, господин граф… Султан, испанский жеребец трех лет, желаете вы его видеть?

— Я его знаю, мне хотелось только спросить…

— К вашим услугам, ваше сиятельство. Не угодно ли вам попробовать славного испанского вина?

— Ничего не имею против, мой милый. Дела делаются глаже и лучше, когда их поливают. Только я должен сознаться, что предпочитаю португальские вина.

— У меня есть и португальские, ваше сиятельство; в том числе херес де ла фронтера, который я был бы счастлив вам предложить как знатоку; я уверен, что вы останетесь им довольны.

— Вот как! Херес — отличное вино. Посмотрим его, попробуем!

Дубль-Эпе подал знак; слуга побежал и через минуту вернулся с тремя запыленными бутылками и двумя хрустальными стаканами, поставил все это на стол и вышел из комнаты.