Второе пришествие инженера Гарина - Алько Владимир. Страница 29

Шельга поморщился, как на некоторую бестактность:

– К счастью, или к несчастью (покажет следствие), они вряд ли были дилетантами. Слишком, слишком, как концы в воду, уважаемый Алексей Семенович.

– Странно тогда, кому он так понадобился, чтобы рисковать… пойти на кражу… – Хлынов пребывал как бы в некоторой творческой прострации. – Я так, признаюсь, числил себя в авангарде физических проблем, но ничего не смог бы предложить по связи с М. Жаль, жаль, что по-настоящему так ни у кого из нас (ученых мужей) не дошли до него руки. А теперь, возможно, элемент навсегда потерян для науки.

Шельга смотрел на товарища и только изумлялся: вот ведь умный человек, а дальше двух сосенок леса не видит. «Ученая» ли это заносчивость?

– И все-таки, Алексей Семенович, давайте пройдемся еще раз по технологической цепочке. Чем больше связей, тем лучше. Будет с чем работать по ассоциации…

Они проговорили до обеда, по существу дела и так, между прочем. Затронули в самых общих чертах перспективы атомной энергетики, поговорили об элементах трансуранового ряда, об ученых кавендишсткой лаборатории. Но Хлынов не был бы самим собой, если на выходе из конференц-зала не преподнес бы «штучку».

– Как, по-вашему, Василий Витальевич, какова температура дверной ручки, за которую вы только что брались? – в проблематике атомного ядра, конечно, – досказал он.

Шельга вспомнил прикол, известный ему еще со времен реального училища в Ярославле.

– Я так полагаю, господин учитель, что температуре окружающей среды, насколько это было принято в наши годы…

– А вот и нет, – довольный рассмеялся Хлынов, – если мы продолжим тему в принятой нами системе ядерных взаимоотношений. С чего бы, действительно, ей таковой и быть. Ведь температура – это энергия от некоторого суммарного движения молекул, составляющих то или иное тело; но в самом атомном ядре подобные перемещения запрещены, – по причине отсутствия оных. Это скорее будет абсолютно жесткое тело, при t равной – 273 градуса по шкале Кельвина, или холода мирового пространства. И все же вам – «удовлетворительно», Шельга, за то, что хоть это помните из курса физики.

– Ну, сдаюсь, – и Шельга протянул на прощание руку. – Было крайне интересно, и всего вам наилучшего в работе, Алексей Семенович. Больших творческих успехов. По делу или так – свидимся. – Хлынов кивнул, смотря куда-то позади Шельги.

*** 38 ***

Что касается конкретно по «делу», то Шельга почерпнул из этого разговора много полезной и нужной информации. В особенности это касалось эффекта свечения, сопровождающего радиоактивные вещества и наведения подобного в рудах, богатых слюдой, фосфором, солями некоторых металлов. Здесь было за что зацепиться. Наиболее любопытным с этой точки зрения представлялось сообщение о поисках в горах Швабских Альб, в окрестностях городка К., некоего ученого секретаря, барона фон Балькбунда, по результатам которых было установлено, что в день исчезновения этого несчастного, в горах наблюдалось странное свечение, с последующей страшной грозой и грязевыми потоками. Если катастрофические последствия этого прошли как-то вскользь сознания кадрового разведчика, то за таинственные огоньки он ухватился. «Никогда не замеченное прежде в этих местах», – отчеркнул Шельга в газетном сообщении, – из той кипы иностранной периодики, что просматривалась в подведомственом ему отделе. Беседа с Хлыновым позволила ему расставить некоторые ориентиры, и явление эманации заняло в этом ряду не последнее место. Предоставлял повод к размышлению и сам политический фактор, – Германия, вот страна, как никакая другая, заинтересованная в милитаризации своей экономики и в новейших военных исследованиях. Где, как не в этой стране, могли быть те заказчики, которые пошли бы на все, ради создания некоего чудо-оружия, одним из компонентов которого стал бы элемент М или его производные.

По этим соображениям, в окрестностях городка К. была проделана немалая разведка, собраны самые любопытные и внешне противоречивые сведения о таинственных работах в предгорье Швабских Альб, и даже установлена слежка за некоторыми из сотрудников этой фальшивой геофизической лаборатории. Много смущал, как казалось, частный характер этих работ, разбросанность в заказах на материалы, отсутствие серьезной охраны объекта, и более всего – неуемный и даже интернациональный характер главного (возможно) руководителя этого проекта, не имеющего ни дома, ни семьи, мотающегося из страны в страну (Германия, Швейцария, Чехословакия, Бельгия) на автомобилях разных марок, останавливающегося, где ему заблагорассудится, и при всем том, человека скрытного и осторожного. Тем не менее, достаточно скоро были установлены места наиболее им посещаемые, и даже выявлена связь откровенно не рабочего характера. Как и водится, это оказалась женщина. «Ага. Он человек, и ничто человеческое ему не чуждо», – так мог бы перетолковать эту информацию Шельга (вполне в духе классиков научного коммунизма). И вот за домом по улице Риволи, швейцарского города-курорта Лозанны, была установлена слежка. Сделать это было тем более не трудно, что Швейцария к – 32 году все еще оставалась открытой, гостеприимной страной, со всеми экстравагантными превратностями модных курортов.

Выяснилось, что связь эта скорее все запутывала, чем разъясняла. Агентура донесла, что дама, к которой временами заезжал этот подозрительный геофизик (автомобили марок «ситроен», «джип»), элегантна, красива, бальзаковского возраста, т.е. слегка за тридцать, с повадками и манерами Маты Хари (особый раздел предвидения, что и будет разъяснено в дальнейшем); ведет чрезвычайно замкнутый образ жизни, мало куда выходит из дома, преимущественно на почтамт, где содержит абонентский ящик, по пути заходит в кондитерскую, и очень редко – спускается к набережной. Это было все, или почти все, что удалось выведать об этой особе, и вряд ли какая знатная маркиза времен якобинского террора вела бы себя более нелюдимо и скрытно. Здесь было слишком много тайны и слишком много чего-то личного, чтобы считать эту связь заурядным фактом любовной интрижки. Складывалось мнение, что для руководителя государственного «атомного проекта», жизнь этого человека была слишком частной и беспокойной, а связи неопределенными. Как-то мало это походило на педантичного немецкого ученого, усердно работающего день-деньской и рвущегося под вечер к милой, отцветающей Гретхен, кушать тяжелую яичницу с ветчиной, отслеживать гимназические штудии своих отпрысков и раз в неделю посещающего Берлин, с отчетом о проделанной работе. Оставался, правда, еще некто и очевидно также ответственный – за эти скрытные работы: застенчивый необщительный субъект, характерно семитской наружности, проживающий с сестрой уединенно, на окраине К., снимающего там целый дом, увлекающийся игрой на скрипке, и редко, за исключением известных вылазок в горы, куда-либо выходящий. Были еще немногие рабочие, привозимые невесть откуда, работающие короткими вахтами по двое-трое суток и так же увозимые в разное время неизвестно куда. Налицо, бросалось в глаза, замкнутость, скрытность, и при всем том – некая лихорадочность и даже бесшабашность всего трудового процесса. Это-то и смущало Щельгу. Отсюда и его метод проб и ошибок: публикация газетных «уток», отслеживание (качество и характер) грузов, так или иначе доставляемых в городок. Отсюда и изумление Гарина на явную фальсификацию его мнимого разоблачения.

Между тем, первые ответные ходы на выступку с аукционной распродажей вещей «ранней» Зои уже обозначались.