Второе пришествие инженера Гарина - Алько Владимир. Страница 31

Теперь, часто всматриваясь в зеркало, она сомневалась – действует ли она от лица той женщины, которой приказала однажды не быть? Прошлого нет. Будущее не простирается дальше «завтра». Но дальше этого не сбывается даже надежда. Разве история повторяется дважды? Тем более, такая фантастическая, как история ее возвышения и падения. Нет: все было, было. Вот яд, способный убить любое мало-мальски наделенное воображением существо, а не то, чтобы женщину с мечтой и судьбой Афродиты, из пены морской воздвигшую себе Золотой остров, разделивший участь Атлантиды.

Бронзовая мушка, зависшая над левой ее бровью, отвлекла внимание Зои. Ток воздуха из открытого окна доносил запахи цветов, горьких луговых трав. «В принципе, можно прожить и так», – робко поднялось в ней с каким-то мещанским поветрием; но тотчас, одной постановкой головы, мадам Ламоль опротестовала это. «Все было, было и прошло», – вслух проговорила она, испытывая неподдельную тяжесть этих слов; точно припав уже губами к каменной чаше с ядом цукаты. Если у него (Гарина) даже что-то и сладится, и если Роллинг заплатит за все сполна, – все продолжится эта отравленная жизнь, хоть ешь и пей с золотого блюда. «Нет. В одну и ту же реку дважды не войдешь. Я конченая женщина, – опять поднялось в ней. – Трудно даже представить какой-либо адюльтер, – предположим, с принцем крови. Но еще пошлее общество политиканов, «баронов» говядины и свиной тушенки, нефтяных магнатов и прочих с ними», – Зоя передернула плечами от негодования. Тут же припомнился роман с одним сиятельным немецким князем, отпрыском знатного рода, в имении которого, в Южной Моравии, она когда-то гостила. Тогда они с Гариным только-только решились на приезд в Центральную Европу, и приглашение князя (хлебосольного, одинокого аристократа) пришлось как нельзя кстати. Так было ли что у нее с ним? Зоя таинственно строила самой себе глазки в омуте памяти, – не подглядел бы кто! Во всяком случае, полог огромной кровати под балдахином она запомнила. Но дальше – спасительное беспамятство, когда надо забыть и самое себя. Да, да, он (Гарин) тысячу раз прав – один ее нерасчетливый порыв, приступ тщеславия или какая бабья дребедень, и его жизнь повиснет на волоске. Для него-то уж гильотина сыщется. Но что стоит за всей его исступленной работой? Разве можно еще чего-то добиться, после всего уже совершенного им. Не есть ли его труд – род вдохновенного проклятия, сродни сизифову?

Зоя, наконец, на что-то решилась относительно себя. Поднялась в комнату-кабинет. Такое ли уж она отравленное существо? Если ей снятся еще воздушные замки, а цветы приносят ей свой аромат, значит не все в ее крови яд. Смелым быстрым порывом она сбросила с себя на пол черного бархата шлафрок. Осталась в одной тончайше-призрачной сорочке. Недолго думая, за бретельки, словно гадкую гусеницу, сбросила с себя и это. Постояла перед большим зеркалом в обрамлении жарко начищенных плодов и листьев. С озабоченным лицом и шпилькой в губах, раздумывая, чем бы еще дополнить туалет Евы. Прошла в смежную небольшую комнату, где у нее, похоже, был настоящий будуар. Отобрала себе короткую плисовую юбку, белого сукна жилет-пиджачок, натянула перламутровые чулки со «змейкой». Что делать с волосами, надо было еще подумать; по их длине ничего не оставалось, как скрутить их простым узлом и запрятать под беретом. Надела туфельки. Потянулась, было, за своей плоской сумочкой-шкатулкой, нехорошо усмехнулась (улыбкой Медичи), остановила выбор для целей самозащиты на интереснейшем медальоне в форме короткого древнеримского меча на платиновой цепочке. Надела себе на шею. Перебросила в руках ключ, – она была последней, кто сейчас оставлял этот дом (прислуга была отпущена ею с обеда до вечера).

*** 42 ***

Зоя вышла на улицу. Час был послеобеденный. Она смежила длинные ресницы. Солнце слепило, но ветер ласкал лицо. Дуло с низовья, от самого озера. Горный хребет Юры отливал белизной. Ниже его шли пастбищные луга, виноградники. Всего было предостаточно вокруг, и даже в избытке, и даже без нее. Зоя попыталась быть нежной. Вскинула голову, раскованно улыбнулась. Немногие фланирующие прохожие мужчины не преминули оглянуться. Зоя вспомнила: она без своей привычной вуальки… и отстранено потупила взор. Она все шла каскадами ниспадающих улиц – все вниз, как несли ее ноги, не забывая чутко прислушиваться к себе. Иногда, будто в оторопи, она останавливалась: странно, но она так дышала, и силы ее были столь на исходе, точно двигалась она высокогорьем. Срединный город остался много выше, – Зоя вышла к открытой просторной эспланаде ввиду озера. Народу было совсем немного. Все прочие отдыхающие перебрались, кто в рестораны и кафе, где можно было по-настоящему пообедать, кто в свои номера. Зоя ощутила легкую тревогу: здесь было слишком много пространства, которое ей предстояло пересечь. Но куда теперь?.. Она шла так, словно боялась не рассчитать какого-то последнего своего шага. Голова ее кружилась. «Все так, как и всегда», – до ломоты в висках подумалось ей. Увидев неподалеку свободный столик, села. Кажется, здесь даже танцевали. Играла музыка. (Кто-то бросил в автомат монетку). Несколько пар лениво перебирали ногами. К столику Зои подошел гарсон: спросил, что бы она хотела. Она заказала лимонад, бисквиты. Пока прислуга справлялась – ждала, поставив локти на чисто вытертый стол и запрокинув к солнцу ледяной лоб. Теперь Зоя расслышала: играли танго (с тех погибших аргентинских лет – ненавистно). Но вот принесли заказанное. Она отпила из тонкого высокого бокала. Вкусила пирожного. Повеселела. Все пришло к норме. И напиток был неплох, и сладкое не горчило. Но тут же сильнейшее подозрение, что все ведется к некоему ее обману, поразило Зою. Что-то во всем этом было не так. Не могла она – столь изжившая себя, – так легко поддаться этому мороку успокоенности и ограниченности. Словно бы в пику, – к ее столику подошел плотный морской офицер в белом кителе, с нашивками торгового пароходства, с несколько мясистым, но приятного вида лицом. Спросил разрешения присесть. Разрумянившись, положил фуражку к себе на колени. Через короткое время он уже пил херес, не закусывая. Еще через несколько минут снисходительно, но и стесненно, пригласил Зою на танец. Играло пиано, в стиле джазовых увертюр американского блюза, чуть крадучись – ударные инструменты, затем вступил саксофон. Зоя поднялась, медленно, словно испытывая себя, положила красивые руки капитану на плечи, пошла в незнакомом ей танце. Ее стан волновал, чувственная точеная спина струнно отзывалась, ноги в тугих искрящихся чулках – полыхали в голове кэпа. Напряженно, с хрипотцой, он пригласил ее на прогулку. Зоя отвернула лицо. Усмехнулась улыбкой отравительницы. Жемчужные ее зубы вкусили стылого воздуха высокогорья – ее вершины. Она первой пошла на выход. Быстро шла, как в коротком припадке. Капитан отставал, старался попридержать женщину за локоть. Пошли окраинные дома города, далее древнеримские развалины терм и акведука. Все густо поросло плющом и диким виноградом. Капитан тяжелел, плотно припадая к Зое. Одна его рука легла ей на бедро. Он бормотал что-то про свое танкерное хозяйство, брал, как говорится, инициативу в свои руки, притягивая к себе чудную женщину. Зоя воззвала к истинной своей природе. Белый диск далекого не северного солнца выпрыгнул, казалось, из-за края земли, наждачным кругом вгрызся в породу ее сердца. Капитан пошел на приступ. Начал он с Зоиных волос, выбившихся из-под берета, и стараясь поцеловать женщину, запихивал их себе в рот полными пригоршнями; наконец, облапал ее, как девку, ломая стан. Зоя молча, безучастно запрокинула лицо в небо с пусто-расширенными глазами, свободной рукой сорвала с шеи амулет, занесла короткий римский меч над побагровевшим затылком кэпа. Но уже в следующий момент сыскала в себе простую моральную силу оттолкнуть вывернутую в идиотском сладострастии челюсть и, влепив в подглазье три пощечины… вырваться и побежать…

Два каскада улиц она преодолела на одном дыхании. Отдохнув на террасе, прошлась до кабинок высотного трамвайчика, сильно смахивающего на фуникулер. Доехала до своего квартала. Вышла на знакомой ей улице. Здесь она была почти у себя дома.