Мост бриллиантовых грез - Арсеньева Елена. Страница 63

– Помоги мне, – вдруг прошептал Илларионов умоляюще. – Помоги и мне, и себе. Скажи, что я должен сделать, чтобы у тебя получилось? Ну что…

Была тайна. Ее нельзя было выдавать. Но Эмма подумала, что эта тайна уже стала достоянием других женщин, иначе… иначе все было бы иначе! Ну а раз так, почему не открыть ее заодно и Илларионову? Ведь иначе Эмма его потеряет! А он еще нужен…

– Скажи, что ты сразу понял, что я тебя хочу, что ты не знаешь, как это делается! Скажи, что для тебя это в первый раз! Скажи, что ты боишься… боишься…

Илларионов глубоко вздохнул, приподнялся над ней на руках. Эмма не смотрела на него – зажмурившись, она вызывала в памяти другое лицо, другой голос, запах другого тела. И слова, которые мог сказать только тот, другой!

Она подсказывала – Илларионов покорно повторял. И шепот его, в первое мгновение принужденный, становился все жарче по мере того, как разгоралось в любовной горячке тело Эммы. И когда она в самый сладкий, самый заветный миг стиснула его, сжала, сдавила своими напрягшимися мышцами, он хрипло выкрикнул что-то бессвязное, уткнулся лбом в ее плечо и забился в судорогах и стонах вместе с ней. А она кусала губы, чтобы не выдать себя окончательно, чтобы не выкрикнуть то любимое имя, которое вырывалось у нее в такие мгновения…

В навалившемся полубеспамятстве-полусне Эмма с трудом осознавала, что Илларионов не разжимает объятий, хотя оба они уже лежали обессиленные, мокрые, опустошенные, ни на что больше не способные… только на то, чтобы медленно возвращаться к жизни. Губы его бродили по ее шее, щеке, виску.

– Ну ладно, – хрипло выговорил наконец Илларионов, – ладно. На первый раз прощается, но второй раз запрещается. Я благодарен ему за то, что мы вместе смогли доставить тебе удовольствие. Но теперь я буду делать это сам, один, без посторонней помощи. И тебе придется привыкнуть к тем словам, которые я тебе буду говорить. И если я захочу сказать, что это не я – робкий мальчишка, а ты – глупая беспомощная девчонка, что не нужно меня бояться, что больно только в первый раз, – значит, я это скажу. Поняла?

– Ты можешь говорить, что хочешь, – пробормотала Эмма, – Но что значит – первый раз, второй раз? Ты что, решил ввести это в привычку?

– А ты против? Погоди-ка.

Он резко встал, и Эмма сжалась в комок от внезапно нахлынувшего холода. Ну да, ведь здесь, на шестом этаже, нет центрального отопления, а электрический калорифер такой слабенький, что толку от него нуль. На улице же хоть и солнце, но до тепла еще далеко.

Как тепло ей было рядом с Илларионовым, как тепло!

Он огляделся:

– А холодильник где?

– Нету у нас никакого холодильника, – ответила Эмма. – А что, ты хочешь виски со льдом? Льда нету. И виски тоже.

– Не хочу я никакого виски, с чего ты взяла? – засмеялся Илларионов. – Я пить хочу. Водички минеральной не найдется?

– Нету минералки, извини, – вздохнула Эмма. – Ни «Перье», ни даже какой-нибудь самой простенькой, в пластиковых бутылках. Впрочем, вы, миллионеры, воду из пластиковых бутылок не пьете, судя по художественной литературе.

– Я только пиво не пью из пластиковых бутылок, потому что это пойло для свиней и немытых плебеев, – насмешливо посмотрел на нее сверху Илларионов. – А впрочем, я вообще не люблю пиво. А насчет воды… Где-то я читал, не помню где, будто только те брезгливо заявляют, что не могут пить минералку из пластиковых бутылок, кто еще некоторое время назад даже представить себе не мог, что вода бывает не только из-под крана. Гениальное клеймо для пижонов, правда? Ну так вот – я не пижон.

Он подошел к раковине и напился прямо из-под крана, совершенно не стесняясь, что стоит голый, что Эмме видно его утомленное естество и сильно поросшие волосами бедра, что она с любопытством разглядывает его мохнатые ягодицы и сильные стройные ноги. Сверху он был гладкий-гладкий, словно из мрамора выточенный, а внизу волосатый. Как такие существа назывались у греков и римлян? Сатиры? Силены? Да уж…

Эмма вспомнила, как его шерсть щекотала ей ноги, и ее зазнобило. Потянула на себя покрывало, однако Илларионов в это время подошел со стаканом воды:

– Пить хочешь? Нет? – Сунул стакан на шаткий столик (в этой комнатушке все было на расстоянии вытянутой руки!), снова упал рядом, обхватил Эмму руками и ногами, сунул ее голову себе куда-то под мышку, завернулся вместе с ней в покрывало и даже на голову его натянул.

– Слушай, я намерен кое-что уточнить, – сказал он, сплетая ее пальцы со своими. – Ты не замужем?

– Нет, – удивленно хотела было приподняться Эмма, но Илларионов не пустил. – Я же тебе говорила, что мой муж умер в том купе, в котором ехал ты.

– А, ну да… Значит, это все правда, что ты говорила?

– В каком смысле? – Она опять попыталась привстать, и опять ничего не вышло.

– В том смысле, что все фокусы с твоим сынулей не были предлогом, чтобы познакомиться со мной?

Да, сейчас глоток воды ей бы очень пригодился. А лучше два или три – в горле мигом пересохло, прямо до боли.

– Что? – жалко прохрипела Эмма.

– Да нет, я смеюсь! – Илларионов чмокнул ее в лоб. – Ты могла бы что угодно сказать, наврать про высадку инопланетян, к примеру, которые хотят меня похитить, чтобы завладеть моей кредитной картой или коллекцией моих натюрмортов. Кстати, ты любишь натюрморты?

– Ну, не слишком, разве только с фруктами, цветами, золотистым вином в стеклянных бокалах и красивыми серебряными тарелками, – призналась Эмма. – А с убитой дичью, или ломтями серого хлеба, или с кусками мяса – терпеть не могу. А вообще-то мне пейзажи больше нравятся.

– Это печально, потому что мне как раз нравятся натюрморты. Причем именно те, которых ты не любишь. Ладно, я их перевешу из столовой куда-нибудь в кабинет, куда тебе доступ будет закрыт. Теперь такой вопрос. Твой сын логически мыслить способен?

– Ну… наверное, – пробормотала совершенно сбитая с толку Эмма. – А что?

– А то! Он думает, что я убил его отца… Что, кстати, я с ним сделал? Зарезал, застрелил?

– Отравил.

– Круто! Ай да я, ай да я, ай да выдумка моя… А причина, как я понимаю, остается неизвестной… Ну так вот, твой сын не решит, будто я отравил его папу ради того, чтобы завладеть его женой и королевой? Ну как тут не вспомнить «Гамлета» опять? Над шекспировскими страстями принято смеяться, но их еще никто не отменял, ведь природа человеческая не изменилась с тех времен. Рядом с нами и Гамлеты, и Ромео с Джульеттами, и Ричарды Третьи, и Отелло… Думаю, даже и леди Макбет найдешь не только в Мценском уезде!

Леди Макбет? Почему вдруг о ней?..

– Мы же с тобой не были знакомы в Нижнем… – залепетала Эмма. – Почему же он должен так решить?

– Вроде мы не были знакомы, – кивнул Илларионов. – Иначе бы я не прошел мимо тебя, это уж я гарантирую. Кстати, а почему так случилось, что твой мальчишка… Как его зовут, кстати?

– Роман.

– Почему Ромка убежден, что я убил его отца, а ты, как мне кажется, в этом не убеждена? Ты меня от него спасала… И вообще, вряд ли ты стала бы спать с убийцей своего мужа!

Вряд ли, да?..

– Видишь ли, согласно экспертизе, Валерий умер естественной смертью.

– То есть как? – От изумления Илларионов разжал объятия. – Но почему же Роман гоняется за мной с пушкой?

О Господи! Эмма не ожидала такого допроса с пристрастием, когда ехала на Лонгшамп, решив подцепить Илларионова на крючок полуправды! А теперь не то она тащит добычу на берег, не то добыча затягивает ее в воду.

– Послушай, тут есть вещи, о которых я не могу тебе рассказать. Ты просто не поймешь.

– Погоди, погоди! – Илларионов сел. – Это две большие разницы: или ты не можешь рассказать, или я не способен понять. Все-таки, прежде чем считать меня таким уж толстокожим дебилом, попытайся прояснить ситуацию.

– Не могу. – Эмма услышала, что в ее голосе снова зазвенели слезы. И это была не игра. Она чувствовала себя сейчас такой несчастной, такой усталой, что и впрямь готова была заплакать снова. Ничего удивительного. Столько времени приходилось быть как кремень, держать себя в руках до такой степени, что зубы скрипели! Думала, что слезы у нее уже иссохли, словно вода в колодце, которым давно никто не пользовался. Ан нет, оказалось – только зачерпни! И еще эти его намеки на будущее, которые она не знает как воспринимать… Это у него манера шутить такая, что ли? – Не могу я тебе ничего объяснить! Да и нет смысла.