Мост бриллиантовых грез - Арсеньева Елена. Страница 61
Этот мифический ревматолог очень развеселил Романа. Вообразить себе Эмму, у которой что-то могло болеть, тем более ноги, или руки, или кости какие-нибудь (что там лечит ревматолог?), Роман просто не мог. Более здорового человека, чем Эмма, он в жизни не видел.
И слава богу! Пусть она будет здоровой, красивой, невероятной, непредсказуемой, загадочной, непостижимой, не такой, как все другие женщины, каких он знает! Их, женщин, много, а Эмма одна. Пусть она будет с ним всегда. Что он без нее? Она для него больше чем мать, гораздо больше. Мать была женщина, не более. А Эмма – центр его вселенной, смысл его жизни. Без Эммы он…
Скорей бы ее увидеть! Роман выскочил из метро на станции «Лепелетье» и пошел было к перекрестку Друо, Лафайет и рю де Фробур-Монмартр, но вовремя спохватился и свернул на улицу Шоша. Нет уж, от бистро «Le Volontaire» надо держаться подальше. Наткнуться на Фанни – этого он хочет меньше всего. Забавно, конечно: Фанни для него – такая же ступенька к Илларионову, как Катрин, однако о Катрин он вытрет ноги – и дальше пойдет, не оглянется, а про Фанни вспоминает со стыдом. Подло он с ней поступил, очень подло! И Илларионов – тоже… Хорошо бы, если потом, когда Роман с Эммой разыщут свои бриллианты и уедут из Парижа (ну, может, не уедут, но уже выйдут из этой игры), так вот, хорошо было бы, если бы Илларионов бросил Катрин и вернулся к Фанни. Она заслуживает всего самого лучшего. И если б Роман только мог…
Стоп!
Он шмыгнул за какой-то автомобиль, пристроившийся к тротуару напротив дома три по рю де Прованс. Ну надо же, только подумал про Фанни, а она уже тут как тут! Вон идет по тротуару мимо их подъезда. Что она здесь делает? Может быть, просто так идет, ведь «Le Volontaire» буквально в нескольких шагах отсюда. А может быть, опять его ищет. Она ведь один раз приходила… Хорошо, что они оба с Эммой тогда были дома, – Фанни убедилась, что он ей не врет, что и впрямь живет там, в комнатке под крышей. Но еще лучше, что они тогда просто сидели и разговаривали, а то ведь всякое могло случиться…
Фанни перешла на другую сторону и скрылась за углом улицы Друо. Конечно, пошла в свой «Le Volontaire». Уф, отлегло от сердца. Хорошо бы с ней больше не встречаться…
Роман выпрямился и принялся выбираться на тротуар из-за своего прикрытия. Он шел между автомобилей самых разных марок, более или менее скромных, более или менее дорогих. И вдруг увидел среди этого однообразно-буржуазного ряда с вызывающим видом короля, только что возведенного на престол, серебристый «Порше»!
Автомобиль Илларионова? Здесь?!
Нет, конечно, Роман не мог утверждать на все сто процентов, что это тот самый «Порше», номера он не запомнил. Таких машин, может быть, в Париже не слишком много, но все же они есть. Однако вероятность того, что здесь вдруг окажется один из этих других «Порше», ничтожна. Ну что им тут делать, скажите на милость? Конечно, может быть, хозяин «Порше» сейчас оформляет страховку какой-нибудь своей собственности в агентстве «Кураж» или мотается по антикварным лавкам, и все же Роман почти не сомневался: Илларионов здесь. Эмма все же смогла его чем-то зацепить! Втерлась в доверие, как и собиралась…
Лучше было бы, конечно, если бы Илларионов оказался еще более доверчив и пригласил ее в гости к себе, в свою квартиру на авеню Ван-Дейк, а там оставил бы ее одну… К примеру, кто-то позвонил бы ему по телефону и надолго задержал… Тогда Эмма своим проницательным взглядом, которым она иглу в яйце видит, как говорят в Нижнем Новгороде, мигом увидела бы, где припрятан некий простенький такой, потертый, невыразительный на первый взгляд очечник, битком набитый бриллиантами. Из-за них он был громоздким, неуклюжим, слишком тяжелым, с ребристой поверхностью, и он вечно распирал карман отцовского пиджака, безнадежно портил все его костюмы.
– Выкинь ты его! – говорили отцу все, кто видел эти его изуродованные карманы. – Купи себе другой очечник. Изящный, стильный, небольшой!
– Я привык к этому, – коротко отвечал отец.
Он всегда ходил в очках, снимал их только на ночь, но и тогда не прятал в очечник, а клал на тумбочку около кровати. Очечник оставался в кармане пиджака, висевшего тут же рядом, на спинке стула.
Даже и Роман в компании с Эммой и мамой не раз пилил отца, чтобы тот выкинул «этот гроб». Разумеется, до тех пор, пока они не узнали, какая в «этом гробу» спрятана захоронка! Между стенками и обивкой, тщательно подобранные один к одному, лежали великолепные камни… У очечника была ребристая поверхность? Еще бы!
Да, отец был великий мастер прятать драгоценности. Вот если бы он спрятал клад капитана Флинта, его в жизни не нашел бы ни одноногий пират Джон Сильвер, ни мальчишка по имени Джим, ни кто-то другой!
Главный вопрос – а нашел ли Илларионов клад не капитана Флинта, а Валерия Константинова?
И еще один вопрос: что теперь делать Роману, если у них дома (в смысле, на этой конспиративной явке под самой крышей!) сидит Илларионов?
Нет, разумеется, ввалиться туда и принять участие в приятной беседе Роману никак нельзя. Хорошая была бы сцена! А, здравствуйте, мсье… рад вас видеть… будем знакомы… да, это я собственной персоной, тот, кто пытался вас пришить на Лонгшамп, а Эмма… я хочу сказать – моя маман, спасла вам жизнь и заставила эвакуироваться… однако сейчас вам бояться нечего, потому что вы у нас в гостях, а жизнь гостя – священна…
Не смешно.
Да, наверх идти не стоит. Надо идти к метро да ехать к Катрин – успокоить ее и продолжать исполнять свою роль. А ночью, может быть, удастся связаться с Эммой и узнать, каким образом Илларионов оказался ее гостем.
Сто-оп… Гостем?
А что, если Эмма, придумывая оправдательную легенду для Романа (мол, ему померещилось, будто хозяин серебряного «Порше» насильно увозит даму), нечаянно предсказала собственное будущее? Вдруг Илларионов и впрямь увез ее насильно, притащил сюда, вызнав этот адрес неведомо как, может быть, побоями? Может, он сейчас там, наверху, избивает Эмму, требуя правды о покушении, сведений о парне, который маячил в салоне с таким угрожающим видом…
При одной только мысли о том, что Эмме грозит опасность, Роман мигом забыл обо всем на свете и кинулся через дорогу. Но только начал набирать код, как дверь отворилась и перед ним предстала грандиозная женская фигура, при виде которой у Романа в сознании почему-то всегда возникал образ некоего чердака, слабо пронизанного светом, проникающим из прохудившейся крыши. Чердак этот уставлен тяжелыми шкафами, сундуками и кофрами, а из них доносится слабый, чуточку приторный запах плесени и пыли, потому что они плотно набиты старой-престарой одеждой: фраками и тяжелыми многоярусными юбками, шелковыми туфельками и кринолинами, какими-нибудь облезлыми эгретками и шелковыми шемизетками с буфами на плечах, пожелтевшими брабантскими кружевами, с которых уже давно осыпалась золотистая пыль, как в любимом стихотворении любимого Романом Гумилева… Словом, перед Романом возникла дама с пятого этажа, бывшая графиня.
– Бонжур, мадам! – торопливо проговорил он, невольно улыбаясь этим воспоминаниям, пытаясь проскочить мимо соседки. Однако она стояла, монументальная, как один из его воображаемых сундуков, шкафов или кофров, неколебимо.
– Бонжур, молодой человек, – процедила графиня. – Как поживаете?
Роман даже запнулся от изумления. Впервые за эти два месяца, что они с Эммой сняли комнатку под крышей, сановная дама удостоила его чем-то большим, чем высокомерный кивок и величественное молчание!
– Все в порядке, спасибо. А вы? – машинально проговорил он, не оставляя попыток ввинтиться в щелочку между дамой и стеной. Однако туда могла поместиться разве что тень бесплотная, а Роман тенью отнюдь не был.
– Все великолепно, благодарю вас. А как здоровье вашей маман? – повергла его своей разговорчивостью в очередной припадок изумления графиня.
– Спасибо, с ней тоже все великолепно, – наконец-то смог выговорить Роман, смирившись с неизбежностью светского разговора. Эта графиня – как та злобная Дева Сфинкс из сказки, которую ему рассказывала Эмма, не пропускавшая путников, если они не ответят на ее вопросы. Тех, кто не мог это сделать, Дева Сфинкс убивала. Ну, так и быть, Роман чуточку потерпит и постарается ответить на вопросы графини. Конечно, она его не убьет, однако Эмма настрого наказывала ни в коем случае не пререкаться ни с кем из жильцов, вести себя тише воды ниже травы, вообще не привлекать к себе никакого внимания.