Страшное гадание - Арсеньева Елена. Страница 57

Марина встряхнулась. Ну, кто про что, а курица про просо! Забралась в чужие комнаты открывать какие-то секреты, а занялась тем, чем вполне могла заниматься и в собственной комнате: мечтать о мужчине, которому она без надобности. Нет, пора уходить.

Она еще раз оглянулась – и тут заметила, что предмет, который она так сосредоточенно, невидящими глазами разглядывала, просто маленькая фигурная стеклянница, стоящая на подоконнике и наполненная чем-то темным. Флакончик изяществом был под стать всему убранству комнаты: причудливо выгнутый, украшенный по широким, округлым бокам маленькими розочками, тоже стеклянными. Отродясь Марина ничего подобного не видела, а потому с любопытством схватила флакон и принялась его вертеть да крутить, и до тех пор докрутила, пока не вытащила пробку. В нос ей ударил крепчайший запах уксуса и чего-то еще, и вроде как лукового отвара, и в то же время жженой пробки. Лекарство, что ли, какое-то? Черное, как деготь. Хотя нет. Марина сунула палец в узкое горлышко и убедилась, что жидкость не черная, а темно-коричневая: таким же стал и палец.

Тьфу, дурость какая! Суется, как дитя малое, незнамо во что! Теперь платком не вытереть – белый платок не отстираешь вовек, и не дай бог капнуть на платье… Обо что бы вытереть? Да вот же! Она шагнула к шкафу и помусолила пальцем по белой царапине на его боку.

Эта царапина раздражала ее просто-таки физически, и Марина с облегчением улыбнулась, увидав, что более ничто не нарушает красоты и гармонии ценного дерева. И в тот же миг она спохватилась: а что подумает Джессика, увидев, что царапина замазана? Сразу поймет: здесь кто-то был без ее ведома. Добро, если устроит выволочку как-нибудь горничной за самовольство. А если догадается про Марину? На воре, как известно, шапка горит; вдобавок чертов палец… Надо его поскорее отмыть. Где тут у Джессики умывальная комната? Не за этими ли шторками? Может быть, там найдется вода.

Марина раздвинула тяжелые складки гобелена, висевшего рядом со шкафом, – и замерла, увидев не альков с принадлежностями для умывания, не глухую, в конце концов, стену, для которой этот гобелен служил украшением, а… а две доски, прислоненные к стене.

В первое мгновение она вообще не поверила своим глазам. Потом Марина подумала, что каким-то образом все же попала в комнату Джаспера, а ей лишь почудилось, будто к Джессике. Это ощущение было настолько сильным, что она принялась внимательно рассматривать гобелен. Нет: у Джаспера рыцарь ехал к своей прекрасной даме, а здесь во множестве рассыпаны огромные, просто большие и совсем маленькие букеты цветов. Между двумя половинками такого букета Марина и стоит сейчас, тупо озираясь. Ну, разумеется, это не комната Джаспера: мебель другая, все другое. Только потайной ход такой же.

Ну что ж, надо полагать, он не хуже того, прежнего.

Марина шагнула вперед, раздвинула доски и выбралась в узкий темный коридорчик. Сделала пятнадцать шагов, тщательно считая их и держась за стенку, чтобы не заблудиться, когда перед ней возникло другое отверстие. Сунулась туда – и вот он, рыцарь, вот она, девица, вот камин, вот кушетка, огромный письменный стол – покои Джаспера! Кальян со зловещим опиумным зельем Марина не обнаружила, да и недосуг ей было искать, потому что и Джаспер, и Джессика могли воротиться в любую минуту, а Марине еще предстояло добежать до башни, там все обследовать, вернуться сюда и уйти незамеченной, не через одну, так через другую комнату.

Надо было спешить! Марина принялась ощупывать стены, отыскивая коридор к потайной лестнице, да так и замерла.

Спешить-то спешить… но куда? Тьма-тьмущая, ни зги не видно, да и полыхай все огнями, разве отыщет Марина ход, по которому шла только один раз в непроглядной черноте? А вдруг их тут десяток, этаких коридоров? Что же ей, блуждать часами, а то и сутками, пока случайно не ткнется лбом в перекладину, под которой обнаружится узкий, будто крысиная нора, переход в башню? Обнаружится! Ждите, ждите! Сам он не обнаружится – его надо найти. И надо знать, где искать. А Марина не знает. В прошлый раз ее вел Макбет. Марина на всякий случай покискала несколько раз, но то ли кот и впрямь был слишком далеко, то ли без практики перестал понимать русский язык, – так или иначе, он не отзывался. Идти предстояло одной. Или… не идти?

Марина зажмурилась, отчаянно ища решение, и тут же воображению ее представилось, как она сворачивает не на том повороте, спускается не по той лестнице, протискивается не в тот лаз – и уже не в силах более найти обратного пути, и бродит, бродит по бесконечному темному лабиринту, оглашая его стенаниями, может быть, стократно минуя какой-нибудь спасительный выход, о котором не имеет представления… бродит, мечется, падает без сил… и умирает в конце концов от голода, жажды, отчаяния, и ее исчезновение навеки остается загадкой для всех, подобно исчезновению злополучного сэра Брайана. Но будет ли Десмонд так по ней убиваться, как убивалась по своему жениху Урсула, – это еще вопрос! Едва ли. Пожалуй, он ее довольно быстро позабудет, а поскольку станет теперь свободным, женится на какой-нибудь благородной даме, которая будет снисходительно смотреть на его шалости с горничными. На той же Джессике, в конце концов! Да, он вполне может жениться на милой, хорошенькой Джессике… если только сначала его не постигнет та же участь, которая постигла Алистера.

Неизвестно, какое чувство, ревность или страх за Десмонда, оказалось подобным стреле, однако Марине словно бы сердце пронзило. Хватаясь за стену, истово считая до пятнадцати и ежеминутно боясь сбиться, она вернулась к щели, ведущей в комнату Джессики, влетела туда, едва не забыв поставить доски на место и замаскировать складками гобелена, а потом выскочила в коридор и понеслась прочь.

Нет, в башню она будет искать другой путь. В конце концов, раздобудет какой-нибудь тесак, тяжелый нож, еще что-то в этом роде и расковыряет окно, ведущее на галерею. Или допытается у болтушки Глэдис, где могут храниться ключи от башни, и попытается выкрасть их. Так или иначе, она что-нибудь да придумает. Постарается придумать! Но это потом. А пока она не сможет вздохнуть спокойно, если не увидит хотя бы издали Десмонда и не убедится, что с ним все в порядке.

Он поехал, очевидно, по сельскохозяйственным угодьям, думала Марина, галопом слетая по лестницам и рысью перебегая лужайку. Надо поскорее переодеться в красивую синюю амазонку (благо карман в ней уже починен) и отправиться покататься верхом. В конце концов, ей этого никто не запрещал. Она поедет по той дороге, по которой обычно ездит Десмонд, и будет просто удивительно, если они не встретятся. Совершенно случайно, разумеется. Надо, чтобы ей оседлали другого коня, не вороного, на котором она ездила в последний раз. Ничто не должно напоминать Десмонду о том печальном дне, когда Марина мчалась в черной амазонке, на черном коне, а навстречу, на черном же коне, в черном рубище, везли Агнесс.

Конечно, она попросит Хьюго оседлать белого, или рыжего, или другого коня.

Хьюго! Несмотря на свою тревогу, Марина ощутила необычайное волнение, как всегда при мысли о Хьюго. А что, если и он взглянет на Марину с отвращением? Ведь Агнесс была и его любовницей. И пусть он спал чуть ли не со всеми горничными в замке, едва ли кто-то проделывал для него такие штучки, как Агнесс.

Марина вспомнила ту давнюю сцену в конюшне, и ей вдруг стало жарко. Вот будет смешно, если Хьюго решил, что она погубила Агнесс из ревности к нему! Точно так же думает Десмонд. Эти двое мужчин похожи не только тем, что волнуют женское естество Марины. Оба они, и лорд и конюх, уверены в собственной неотразимости, в праве поступать со всякой женщиной, будь то леди или служанка, так, как взбредет им в голову… или в другое место. Но ничего, пусть только Хьюго посмеет обойтись с ней непочтительно. Она ему покажет, что такое русская княжна. Она заставит встать его на место, этого забывшегося холопа!

Марина прижала руки к сердцу. Что это оно так колотится? С чего бы ему колотиться-то? И почему каждое слово, которое приходит ей в голову, кажется жутко двусмысленным – до неприличия? Она ему покажет… что покажет? Она заставит встать его… что? О боже, господи, Иисусе Христе! Марина размашисто перекрестилась, но грешные мысли не унимались. Вспомнилось, как Хьюго сказал тогда: «Только прикажите – и я покажу вам лучшего скакуна на свете!» Или нет. Он сказал еще что-то более неприличное, теперь уж и не вспомнить. И он позволил себе такое при первой же встрече! Посмотрел на нее без наглости, а как бы с неутоленной тоской. А вот интересно, как он поглядит на нее сегодня? Что скажет? Что… посмеет сказать?