Сыщица начала века - Арсеньева Елена. Страница 73

Что, он заметил Алену в пятницу вечером, когда она подглядывала в окошко? И решил наказать ее за нескромность, похитив? Шутки, шуточки… Ну, если он стреляет с той же точностью, что и дарты швыряет, тогда лучше быть поосторожнее. И не слишком полагаться на его милосердие.

Вдруг вскрикнула, прижав ко рту руки, Света. Алена покосилась на нее – и увидела в ее чертах безграничное изумление.

Вот те на! Но Света же не заглядывала вечером в то окошко! Она не видела этого типа. Почему же у нее такое лицо, будто она его тоже узнала?

Да и он смотрит озадаченно…

– Юрий Николаевич? – пробормотала Света. – Юрий Николаевич, это вы?!

Судорога прошла по его лицу. Пистолет дрогнул в руке.

Если бы на месте Алены была одна из ее лихих героинь, она, пожалуй, рискнула бы непременно броситься в этот момент на противника и завладеть его оружием. А вот Алена не рискнула. Иногда наблюдать жизнь интереснее, чем принимать непосредственное участие в ее событиях!

– Ч-черт… – Глаза человека были устремлены на Свету. – Вы что, знаете меня?

– Да, – наивно ответила Света. – Ваша фамилия – Богачев. Вы врач, вы кодируете против ожирения и всякого такого. Я ведь была у вас на приеме. Я… я была под таким впечатлением от вас! Я даже подстриглась в знак начала новой жизни! Неужели вы меня не помните?

– О господи! – сказала Алена. – Бог ты мой! Да неужели я была права?!

И разгадка всей этой невероятной путаницы вдруг с ужасающей, беспощадной отчетливостью высветилась в ее голове… И даже гул какой-то содеялся в ушах, словно рядом загудел вибратор мобильного телефона. Как тогда, в машине, в кармане у одного из похитителей… Еще в ту минуту можно было обо всем догадаться, но разве мыслимо было поверить в такое?! Но все же приходится поверить – теперь-то стало все ясно, и от этой ясности у Алены сделалось так пусто на сердце, что она даже прижала ладонь к груди: на краткий миг боли и горя показалось, что моторчик и вовсе остановился.

Нет, трепыхается, колотится, стучит в ладонь… Оживает! И возвращает его к жизни, наполняет новым биением крови отнюдь не надежда на милосердие этого странного человека, а то, что Алена называла своим любимым грехом. Тщеславие! И пусть это будет последнее тщеславие в ее жизни – она не даст этому… новому Лешковскому взять над ней верх! Спасибо дневнику Елизаветы Ковалевской, которая пришла на помощь Алене Дмитриевой спустя сто лет после событий, которые так напоминают то, что происходит теперь. Ибо нет ничего нового, чего не было бы под солнцем!

– Да опустите вы пистолет, Юрий Николаевич, – сказала Алена, устало махнув рукой. – Вы ведь все равно в нас стрелять не будете. Зачем, в самом деле, лишние хлопоты? Зачем пули, когда у вас есть часы? И, кроме того…

Она усмехнулась.

Да, она усмехнулась, но не потому, что ей стало смешно или это было нужно для правдоподобия того вранья, которое она собиралась сейчас изречь. Она усмехнулась потому, что пыталась в улыбке обрести силу, нужную ей для того, чтобы смириться с предательством человека, которого она, может быть…

Ладно! Все это уже было. Было в дневнике все той же Елизаветы Ковалевской!

– Кроме того, – продолжала Алена, – мое исчезновение или внезапная смерть вызовут серьезные вопросы. Ведь своими размышлениями о роли некоего знаменитого врача-кодировщика в череде загадочных самоубийств, захлестнувших Нижний, я поделилась со своими близкими друзьями. И они вовсе не сочли это домыслами, как один ваш приятель, который…

Она запнулась было, потом отчаянно махнула рукой:

– Ладно, чего там. Пусть все войдут. И Суриков, и… и доктор Денисов.

Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август

– Делать Наталью послушным орудием ее собственного желания? – недоумевающе повторяю я. – Но как, каким образом?

– Видишь ли, нам не удалось заставить Лешковского говорить… но, насколько я понял по словам Дарьюшки, Луизы, Вильбушевича и Красильщикова, Наталья под воздействием брата как бы сторговалась с судьбой: или она убьет Сергиенко в такой-то день и час, или умрет сама. Технику этого внушения или самовнушения я не знаю, но тут и в самом деле огромную роль играют часы, которые отсчитывают каждый миг жизни, своим тиканьем непрестанно подгоняя и подстрекая человека к исполнению задуманного. Если желание исполняется, человек живет дальше спокойно. Если нет… часы останавливаются. Часы его жизни…

– И ты веришь, что это возможно? – недоверчиво спрашиваю я.

Георгий пожимает плечами:

– Есть многое на свете, друг Горацио… А в древности, когда оккультные знания обладали куда большей властью над душами людей, чем теперь, наверное, было еще больше невероятного. Так или иначе, Лешковскому удался его замысел… хочешь не хочешь, а верить приходится. Итак, решено было заманить Сергиенко в ловушку, а роль приманки должна была сыграть… Дарьюшка!

Сергиенко увидел ее как-то раз во время своих визитов к Вильбушевичам и возжелал с совершенно неистовой страстью, которую трудно было вообразить в сердце этого человека. Словно в оперетте, субретку он предпочел госпоже, простушку – во всем его превосходящей и силою ума, и силою духа Луизе Вильбушевич. Однако Дарьюшка отказывала Сергиенко раз за разом, потому что была пылко влюблена в своего прежнего хозяина – Евгения Лешковского. Это безмерно раздражало Наталью Самойлову, которая боялась за брата – ведь она не забыла, чем некогда кончился роман с горничной для ее покойного мужа! – поэтому Евгений и «сослал» Дарьюшку к Вильбушевичам, тайно продолжая встречаться и с ней – и с Луизой. Лешковский заморочил Дарьюшке голову так, как это умел делать только он. Она была влюблена воистину безумно, готова ради своего «господина и повелителя» на все. Конечно, полностью он не открывал ей своего замысла: убить сестру. Лешковский был единственным наследником Натальи, именно поэтому он так боялся ее возможного брака с Красильщиковым. Словом, подогревая в сестре жажду мести, он намеревался убить нескольких зайцев.

Лешковский измыслил хитрый план. Наталья от имени Дарьюшки написала Сергиенко немудрящую записочку, в которой призналась ему в любви и назначила свидание.

– Как?! – невольно восклицаю я. – Но ведь почерк… я была убеждена, что это письмо написано Луизой Вильбушевич!

– На самом деле, – лукаво усмехается Георгий, – писем было два. Одно было написано исключительно ради того, чтобы обмануть Наталью и уверить ее в полном правдоподобии происходящего. Дарьюшка звала Сергиенко к себе домой. Там его должна была ожидать Наталья, готовая привести в исполнение приговор. Она хотела застрелить Сергиенко, и ради этого Лешковский давал ей уроки стрельбы, в которой был большим искусником. Но письмо, написанное Натальей, не дошло до адресата. Лешковский немедленно сжег его. А к Сергиенко попало то письмо, которое мы умудрились прочесть благодаря тебе.

Он берет мою руку и целует. Я смотрю на него и с трудом сдерживаюсь, чтобы не зарыдать. Причем слезы, которые так и кипят на глазах, это враз слезы счастья и горя. Я не могу, не умею определить природу чувства, разрывающего мне сердце. Наверное, это любовь… Сколь много историй любви выслушала я за последние несколько минут! Эта губительная, слепая сила привела к смерти несчастную горничную Стефанию, Наталью Самойлову, сделала преступницами Дарьюшку и Луизу Вильбушевич… на край какой бездны заведет она меня?

– Два свидания были назначены на одно и то же время, – продолжает в это время Георгий, не подозревая, что я задумалась о другом. – Наталья ждала Сергиенко в домике на улице Красной, а в известном тебе доме близ Острожной площади его ждали отец и дочь Вильбушевичи. Накануне этого события они разыграли для окружающих некую сцену грандиозной ссоры и разъехались по разным квартирам. Сделано это было для того, чтобы на всякий случай отвести от Луизы подозрения.

Сергиенко радостно ринулся на свидание с Дарьюшкой – и был убит Вильбушевичем: доктор дал волю своим чувствам, проломив ему лоб обухом топора. Случилось это в восемь вечера. Но в девять пробил роковой час Натальи Самойловой, ибо она не смогла исполнить свое самое заветное желание! Дарьюшка с ужасом наблюдала, как на ее глазах ни от чего, ни с того ни с сего, умерла сестра ее любовника! Сергиенко не явился, Наталья была принуждена платить ту страшную цену, за которую она сторговалась с судьбой. Пробил час ее жизни: сердце совершенно здоровой, молодой, полной сил женщины остановилось.