Неравный брак - Берсенева Анна. Страница 23

– Ты что? – удивленно вскинул бровь Олег. – Так хочешь отключиться поскорее?

Он почти угадал, и все-таки не до конца. Женя и сама не до конца понимала, какое смутное, неясное желание заставляет ее вливать в себя обжигающий коньяк. Она словно торопилась поскорее ступить на твердую дорожку, почувствовать под собою опору и устремиться туда, где не будет раздвоенных контуров и сама она совпадет наконец с собою… Не зря же ей казалось, что это произойдет очень скоро, и произойдет именно здесь, на Мальте! Тоже на острове… В конце концов, Юра сам сказал: «Мне больно думать, что ты к нему вернешься»… Ему больно думать! А ей – не больно так жить?!

– Зачем ты прилетел, Олег? – вздохнув, последний раз спросила она, уже чувствуя, что заветная дорожка совсем близко…

– А разве ты этого не хотела? – помедлив мгновенье, неожиданно произнес Несговоров; пятна света тревожно горели в его близко поставленных глазах. – Хотела, Женя… Тебе самой надоело, я же вижу.

Может быть, он сказал именно то, что минутой раньше мелькало в ее голове, может быть, его слова причудливо преломились в ее взвихренном коньяком сознании, – но Женя опустила глаза и кивнула.

– Хотела, Олег… В Москве еще не хотела, зря ты ходил. А здесь – не зря… Да, мне все это надоело. Чему быть, того не миновать.

Может быть, Несговорову не очень понравилось, что она согласилась с ним так легко: да, все надоело. Но виду он не подал.

– Не пей больше, – сказал он, притянув к себе ее руку, держащую пустой бокал. – Не пей, Женя, я не хочу, чтобы у нас было спьяну. Может, от меня перегаром и несет, но голова ясная.

Он сказал «я не хочу» прежним, знакомым тоном, и так же знакомо дрогнули его губы, быстро перекатились желваки под скулами, струнами напряглись на запястьях сухожилия. Но теперь, когда главное решение было принято, не имело смысла обращать внимание на частности. Да Жене и самой вовсе не хотелось напиться-забыться. Ей нужно было только немного смелости, чтобы сделать последний маленький шажок, который вытекал из всего, о чем она думала в последнее время. Бокала коньяка оказалось достаточно, больше пить не было необходимости.

– Пойдем, – сказал Олег, крепче сжимая ее руку. – Ох и довела ты меня, Женька! Минуты больше ждать не могу.

Выходя из бара, Женя услышала, как подружка рыжего парня сказала с каким-то мрачным отчаянием:

– Все равно ты меня не любишь. И зачем тогда все?

Парень промолчал.

«И правда – зачем тогда?» – как-то вяло подумала Женя.

Несговоров ждал ее у двери.

Проснувшись, она не сразу сообразила, вечер теперь или утро. Плотные, от потолка до пола, светло-зеленые шторы были задвинуты наглухо, в комнате стоял полумрак. Окончательно стряхнув остатки сна, Женя поняла, что находится не в своей комнате: в более просторной, с другой кроватью – широкой, просто бескрайней. Рядом с кроватью стояла нераспакованная сумка с фирменной нашлепкой «Samsoling». Ну конечно, он снял номер, как только приехал, ведь и к ней вошел без вещей.

И на этой бескрайней кровати спал рядом с Женей Олег – раскинувшись, скомкав ногами белую простыню. Пружинистый матрац едва заметно прогибался под ним.

Ей больше не было противно на него смотреть. Ей даже хотелось на него смотреть – на все его большое, сильное обнаженное тело, и на широкие, даже во сне не совсем разжавшиеся ладони, и на губы, тоже приоткрытые почти так же страстно, как ночью.

И сама она не была себе противна. Наоборот: вместе с усталой ломотой во всем теле Женя ощущала глубокое, полное согласие с собою. Это ощущение было таким сильным, что не оставляло места ни для каких других.

Даже стыда она почти не чувствовала – разве что слегка порозовели щеки, когда вспомнила все подробности долгой ночи. Но и этот легкий отзвук стыда был связан не с безудержной откровенностью того, что происходило между ними несколько часов назад. Уж кем-кем, а ханжой Женя не была и прекрасно понимала: мужчина и женщина могут себе позволить в постели все, что доставляет им удовольствие. Да они и раньше ни в чем не ограничивали друг друга. Раньше…

Между тем, что было у нее с Олегом раньше, и тем, что сегодня начиналось снова, лежал совсем короткий промежуток. И этот промежуток она хотела забыть.

Женя села на кровати, обхватила руками колени. То, что происходило в эту ночь, было необычно не страстностью, не откровенностью, не бесстыдством, а только ее собственным чувством…

Она думала, что Несговоров просто сорвет с нее одежду, как только за ними захлопнется дверь, – так он смотрел на нее все время, пока ехали в лифте, так подрагивали его ноздри. Но все произошло совсем по-другому.

– Не-ет… – глухо шептал он уже в комнате, медленно расстегивая «молнию» на Женином платье и так же медленно цедя каждое слово. – Не-ет, пусть теперь подольше, заслужил… Слишком долго ждал, каждую минуту сегодняшнюю я выждал, выходил, Женя, мно-ого минут…

Платье скользнуло наконец по ее бедрам. Олег ногой отодвинул его вместе с бельем, полетевшим на пол минутой позже.

– Не снимай туфли, – сказал он, отступая на два шага. – Так лучше. Постой так.

Он говорил коротко, смотрел прищурившись, и слова его звучали как приказы.

– Перестань, Олег, – попросила было Женя, которую на мгновенье покоробил этот тон. – Я сама могла бы…

Но тут же она почувствовала, что сама уже сделала все, что могла. И теперь ей даже хочется делать то, что скажет он, пусть и приказным тоном. Даже лучше – приказным тоном…

На мгновенье Женя почти ужаснулась тому, что поднимается у нее в груди, захлестывает изнутри; она даже не знала, как это назвать. Может быть, желанием пойти до конца? До конца выполнить все, чего он теперь от нее потребует? А потребует он многого, можно не сомневаться – его сощуренные глаза не оставляют сомнений.

– Нет, – словно подтверждая ее догадку, коротко повторил Олег. – Постой так. Голая ты вообще такая, что скулы сводит. Подожди, я хочу посмотреть. Насмотреться.

Конечно, командная краткость его фраз была связана не с тем, что он хотел ее унизить. Просто горло у него перехватывало, этого невозможно было не заметить. Но Женя поняла вдруг, что сама хочет от него унижения… Эта мысль пронзила ее, заставила вспыхнуть, покраснеть, побледнеть. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного и не думала испытать! Но теперь это было так, и теперь это не могло быть иначе.

– Смотри, – с трудом произнесла Женя, опуская руки и замирая в двух шагах от него. – Смотри сколько хочешь.

И больше она уже не стеснялась ничего.

Теперь, утром, все всплыло в Жениной памяти четко, последовательно – каждая минута бесконечной ночи. А когда это происходило, сознание выхватывало только отдельные мгновенья…

Вот она наконец переворачивается на спину, падает на кровать, задыхаясь. Грудь болит оттого, что долго была вдавлена в край кровати; на спине горят пятна от его ладоней. Блестящие круги плывут перед закрытыми глазами: свешивалась вниз голова, тоже слишком долго… Он падает рядом, тяжело дыша, некоторое время лежит неподвижно, потом снова притягивает ее к себе, а когда она пытается возразить, произносит:

– Ничего, ты лежи теперь, как лежишь. Теперь давай с тобой по-простенькому. Ты только ноги раздвинь…

И она чувствует, как своими бедрами он вжимает в кровать ее бедра, нависает над нею всем телом, потом, коротко выдохнув, делает одно резкое, снизу вверх, движение – и она уже не может понять, больно ей или сладко, только изгибается и стонет, послушно приподнимаясь под ним.

Вот он спрашивает:

– А «шестьдесят девять» ты умеешь? – И смеется, глядя в ее глаза, в которых удивление едва пробивается сквозь пелену еще не прошедшей истомы. – Выходит, не все ты умеешь, а, Женька? А еще самой роскошной женщиной считаешься… Да умеешь, умеешь ты, сам же, помню, тебя учил! Названия только не говорил тогда. Побалуем друг дружку, заодно отдохнем.

И, перевернувшись на кровати, начинает ласкать ее губами, языком – так, что она сначала замирает от острого наслаждения, а потом сама приникает к нему с таким страстным исступлением, так повторяет его движения, что уже через минуту он исходит судорогами, чуть наизнанку не выворачивается, хрипя: