Последняя Ева - Берсенева Анна. Страница 48

Но одно дело планы, и совсем другое – как объяснить этим далеким от всего, что не насущно, этим чересчур прагматичным детям то, что она чувствовала сама? Тот огромный, противоречивый, живой, все в себя вмещающий мир, который был создан толстовским духом… Он до сих пор завораживал Еву, когда она перечитывала «Войну и мир». Ей казалось, что Толстой каким-то непостижимым образом сумел заменить собою все, из чего состоит жизнь. Весь мир исчезал – и вместо всего становился он, Толстой: вместо каждой травинки, и улицы, и музыки, и мужчины, и женщины… Ей даже страшно иногда становилось, когда она ловила себя на этом ощущении.

Но сейчас, сидя дома в пустоте своей оставленности, Ева радовалась тому, что думает все-таки о Толстом, а не… Ни о чем другом она заставляла себя не думать.

Она радовалась, например, тому, что вдруг поняла, с какого вопроса начнет в этом году разговор о Толстом. «Как вы думаете, был ли Толстой счастлив?» – вот что она спросит! И задаст на дом сочинение – сразу, на первом же уроке: «Я впервые узнал о «Войне и мире», когда…»

В общем, время шло, боль притуплялась, в том числе и в ноге. Однажды мама рассказала Еве, что растянула ногу, как раз когда была беременна ею.

– На ровном месте! – засмеялась Надя. – Шла себе в магазин «Ткани» через площадь – помнишь, площадь центральная в Чернигове? – и вдруг подвернула, хотя в ботиках таких была, вроде галошек, совсем без каблуков. И все, не могу идти, такая боль. А живот уже большой, люди сбежались помогать, кое-как до дому довели.

– И что? – заинтересовалась Ева.

Она уже ходила, прихрамывая, по квартире, хотя на улицу еще выбиралась редко и неохотно – не потому что не могла, а просто не хотелось. Было тридцатое декабря, они сидели на кухне, Надя разбирала только что сваренный к новогоднему столу холодец.

– И не проходит никак! И в горячей воде держала ногу, и в холодной, и бинтовала – все как врач сказал. А все равно – ступить не могу… Мама, помню, перепугалась даже. И что ты думаешь? К бабке меня повезла! К настоящей бабке-шептунье.

Ева улыбнулась. Она весьма скептически относилась ко всеобщему, повальному увлечению колдунами, магами и даже экстрасенсами – хотя последние, наверное, и впрямь могли хоть кого-то вылечить.

– Ну и как, помогло? – поинтересовалась она, раскладывая по тарелкам с холодцом мелко нарезанный чеснок.

– Я, по правде говоря, тоже не очень-то верила тогда. Да и теперь сомневаюсь… Но мне, представь себе, помогло! – засмеялась Надя. – Отец машину дал с завода, повезли меня куда-то в Еловщину. Сидит обыкновенная сельская бабка в хате, я перед ней сажусь, бинт начинаю разматывать. А она говорит: «Нэ трэба, я й так бачу». Ну, протягиваю ногу, мама рядом стоит. Тут бабка берет нож – мы аж дернулись с мамой – и начинает над ним что-то шептать.

– А что говорила, мам? – заинтересовалась Ева: она любила всякие фольклорные истории и даже писала по ним курсовую, когда училась на филфаке. – Ты не запомнила?

– Да я не расслышала просто, она быстро шептала, тихо. Что-то про слезы под горючим камнем, про судьбу… Долго шептала, минут пятнадцать, и все время ножом этим плашмя по ноге водила. Нашепталась, нож убрала и говорит: «Всэ, хай будэ здоровэнька! Зглэдили, говорит маме, твою доньку – сглазили то есть, – бо дуже много на ее и дытынку ее майбутну глядят…»

– Кто это на нас с тобой так уж смотрел? – удивилась Ева. – А папа где был?

– Папа в Москве тогда был, – секунду помедлив, ответила Надя.

– Ну, и что дальше?

– А ничего, – пожала она плечами. – К вечеру все прошло, как и не было. Опухоль спала, я встала и пошла. Вот тебе и бабка!

– Мне, что ли, к бабке съездить? – невесело усмехнулась Ева.

– Неплохо бы… – пробормотала мама. – Подержи-ка дуршлаг, я бульон перелью.

История была интересная, но Еве уже, в общем-то, не было необходимости ехать к бабке. Нога ее и так прошла, а остальное… Разве его зашепчешь, остальное!

Глава 4

Настоящий снег выпал только в январе. Но зато, кажется, природа отыгралась за весь слякотный декабрь: снег все падал и падал, к тому же ударили морозы, и он наконец перестал таять – накрыл, плотно окутал Москву. Из-за этого густого снега посленовогодние дни казались более праздничными, чем сама новогодняя ночь. Ева даже стала выходить на улицу – хоть в магазин, что ли.

И к телефону теперь подходила сама, не шарахалась от каждого звонка и не просила маму сказать, что подойти не может.

Впрочем, звонили ей не часто – из школы только, справлялись о самочувствии и уточняли кое-какие отметки за вторую четверть; Еву заменяла другая учительница.

Когда телефон зазвонил, Ева еле отыскала трубку: как всегда, Полинка бросила на диване под газетами.

Некоторое время в трубке слышалось только молчание и чье-то далекое дыхание.

– Я слушаю! – повторила Ева. – Не могли бы вы перезвонить: вас не слышно.

– Ева, это я, – наконец раздалось в трубке. – Это Денис.

Тут сама она замолчала, и они молчали теперь вдвоем, словно в ответ друг другу.

– Да, я слушаю, – повторила наконец она.

– Нам, наверное, надо поговорить, – выговорил Денис. – Не хотелось бы по телефону.

«О чем нам еще говорить? – хотела спросить Ева. – Все уже сказано…»

Но вместо этого она сказала:

– Хорошо, давай встретимся. Где?

– Да где тебе удобнее, – ответил он. – Ты как вообще, ходишь уже?

– Хожу.

Она снова замолчала, и, не дождавшись ответа, Денис предложил:

– Тогда, может, на Кузнецком встретимся, у метро? Сегодня?

– На Кузнецком? – удивилась Ева. – Почему на Кузнецком? А хотя – если у метро… Что ж, давай на Кузнецком.

Они договорились, что встретятся в шесть в арке у выхода из метро, напротив Дома работников искусств. Почему именно в шесть, Ева не спросила: не все ли равно? Было уже четыре, и, по крайней мере, можно было вскоре выезжать, а не раздумывать об этом в пустой квартире.

Ева немного опоздала, но не потому, что старалась прийти попозже, а просто слегка не рассчитала силы. Нога еще побаливала, и она слишком долго шла до метро, спускалась по эскалаторам, переходила со станции на станцию.

Денис уже ждал в назначенном месте. Ева увидела его сквозь прозрачную дверь, ведущую на улицу из метро.

Всю дорогу она думала о том, как это произойдет. Что будет, когда она увидит его, – с нею что будет? И что она сделает? Она не исключала даже возможности, что вообще не сможет к нему подойти… Просто не сможет – и тогда повернется и уйдет.

Она замедлила шаг прямо перед выходом из метро – прозрачная дверь едва не хлопнула ее по лбу. Ева сама не понимала, что поразило ее больше всего, когда она увидела издалека его стройную фигуру в вечерней полутьме.

Нет – понимала… Больше всего ее поразило собственное спокойствие. Она ожидала чего угодно, только не этого. Она стояла за дверью, смотрела, как Денис прохаживается по вытоптанному пятачку у выхода, как вскидывает к глазам руку с часами, – и не чувствовала ничего.

Только пустота снова поднялась в ее душе – та самая, из которой она с таким трудом вынырнула совсем недавно.

– Девушка, вам плохо? – услышала Ева. – Может, вам помочь?

На нее смотрела молоденькая девушка – невысокая, симпатичная, в длинной замшевой куртке и вязаной шапке-«трубе». Она остановилась рядом с Евой и испуганно заглядывала ей в лицо.

– Вы такая бледная, – объяснила девушка. – Может, вас в сторонку отвести?

– Нет-нет, спасибо, – пробормотала Ева. – Я просто… Ничего страшного! Просто долго не выходила на свежий воздух.

– А-а, – протянула девушка. – Тогда ладно. Но вы отойдите все-таки в сторонку, здесь же с ног собьют, на дороге-то.

Девушка распахнула тугую дверь и исчезла. Ева вышла из метро вслед за ней.

– Здравствуй, – сказала она, подходя к Денису. – Извини, я опоздала.

Он стоял спиной и резко обернулся на ее голос.

– Ничего, – ответил Денис. – Я тоже только что пришел. Как ты себя чувствуешь?