Стильная жизнь - Берсенева Анна. Страница 72

Тошно было об этом думать.

Так же тошно, как слышать привычную ссору родителей на кухне. С тех пор как Аля вернулась домой, они изо всех сил старались соблюдать правила семейной жизни. Хранили ценностей незыблемую скалу… Но удавалось это с трудом, и она с первого дня поняла: гораздо лучше было бы просто разойтись и не мучить друг друга этим жалким существованием в пустой оболочке ушедшего счастья.

Аля даже хотела сказать им об этом, но не могла решиться. Ну как скажешь собственным родителям: знаете, ребята, вы бы лучше разбежались! Да и вряд ли они последуют ее совету… Аля видела, что обоими владеет слепое упрямство, заставляющее доказывать друг другу свою правоту – неизвестно ради чего.

– Ты хотя бы ради ребенка… – доносился из кухни мамин голос.

– Ради ребенка я и так… – звучал в ответ голос отца.

Ей уши хотелось заткнуть, чтобы не слышать всего этого. А дальше что будет? Она на мгновение представила бесконечные дни и вечера впереди, уныние будущего, от которого никуда не деться, – и содрогнулась.

Да еще завтра позвонит Илья, начнет что-то объяснять уверенным голосом, доказывать, и ей нечего будет возразить, и не захочется возражать… Утро вечера мудренее!

Провинциальные девочки в таких случаях бежали в столицу, надеясь на перемену участи. А ей куда бежать? За границу?

«Бог ты мой! – вдруг мелькнуло у нее в голове. – Да почему же нет? За границу и бежать – в Крым, вот куда! Уехать в Крым с Максом, он же сам меня вроде звал, да хоть и не звал, все равно!..»

Это решение было как раз из тех бредовых и мгновенных решений, которые всплывают из глубины подсознания в самую нежданную минуту – как подсказки судьбы.

«Только бы не уехал!» – думала Аля, лихорадочно листая разноцветные записные книжки, которых у нее по безалаберности всегда было несколько.

Она и раньше не сразу припоминала его телефон – у нее вообще была плохая память на цифры, не то что, например, на стихи, – а теперь даже с трудом нашла, где записала его когда-то.

Тихо, чтобы не услышали родители, она вышла в коридор, нашла телефон, стоящий почему-то на полу, и, волоча за собой длинный шнур, по дороге в свою комнату набрала номер.

Глава 13

Последний раз Аля ездила в Крым лет пять назад и уже успела отвыкнуть от отвратительных южных поездов.

Духота в плацкартном вагоне стояла такая, что хоть топор вешай. При этом Аля ухитрилась простудиться, то и дело подходя к открытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. И теперь в горле першило, глаза слезились и из носа текло.

– Вот, Макс, зря ты согласился! – говорила Аля. – Как я петь буду с такими соплями?

– Ничего, – отвечал Максим. – Ты водой морской прополощешь – и все пройдет.

Он был такой обалдевший от Алиного неожиданного звонка, что, кажется, вообще не обращал внимания ни на битком набитый вагон, ни на то, что спит на багажной полке: они еле уговорили проводницу взять Алю без места и без билета, и заплатить пришлось втрое.

Похоже, Максим до последней минуты не верил, что она придет. На Курском вокзале, когда Аля поднималась из перехода по грязным ступенькам на платформу, он смотрел на нее так, как будто это Эвридика выходит к нему из подземного мира.

И всю дорогу он так смотрел, и его большие уши краснели, как у маленького.

– Макс, – где-то на подъезде к Белгороду не выдержала Аля, – ну что ты смотришь на меня, как будто я привидение? Скажи, о чем ты думаешь?

– Да нет, – смутился он, – почему привидение? Но ведь правда неожиданно…

– А ты любишь, чтоб было ожиданно? – поддразнила она.

– Я тебя люблю, Алька… – вдруг ответил он.

Это прозвучало так просто и трогательно, что она даже растерялась. Ну что можно ответить на такое признание?

– Максим, – как можно ласковее сказала Аля, – мы ведь с тобой говорили как-то… Я же…

Она хотела сказать: «Я же тебя не люблю, зачем ты опять об этом?» Но при виде его застывшего от волнения лица, вздрагивающих пушистых ресниц и покрасневших ушей – невольно осеклась. В конце концов, она сама ему навязалась, что ж теперь командовать?

– Давай не будем об этом говорить? – смягчила она свои слова. – Просто приедем в Коктебель, будем вместе петь в ресторане, и все. Если нет – ты скажи, я сойду в Белгороде.

– Да ты что! – испугался Максим. – Договорились же…

Больше он ни о чем таком не заговаривал.

Оказалось, что с приездом в Феодосию тяготы путешествия вовсе не закончились, хотя до Коктебеля было всего семнадцать километров – ближе, чем Аля ездила по Москве к учителю английского!

Автобус, правда, отходил от автостанции вскоре после прибытия московского поезда. Но в этот единственный раздолбанный автобус ломилась такая толпа, что подойти к нему без риска для жизни не представлялось возможным. А частники, покручивающие на пальцах ключи от машин, ломили такие цены, которые потрясали даже привычных к дороговизне москвичей.

– Ну, плевать, поехали на тачке, – вздохнула Аля. – Что ж теперь, пешком идти?

Денег у нее от гонорара за клип осталось мало, у Максима их едва ли было больше, поэтому особенно транжирить не приходилось. Но и давиться в толпе у автобуса тоже не хотелось. К тому же солнце поднималось все выше, жара усиливалась, и из носа у Али текло, как из плохо закрученного крана.

– Погоди, – возразил Максим. – Я сейчас по площади пошарю: может, кого-нибудь санаторские автобусы встречают.

Он вернулся через пять минут, крича издалека:

– Алька, бегом! Сейчас отъезжают!

Они вскочили в маленький автобус в последнюю минуту. Дверь за ними мгновенно захлопнулась, отсекая других желающих, которые уже спешили к халявному транспорту.

– Прикинься писательницей, – шепнул Максим. – Это из Дома творчества Литфонда, у них заезд сегодня.

Аля только шмыгнула носом.

«Интересно, какое лицо должно быть у писательницы?» – подумала она, оглядывая сидящих в автобусе.

Впрочем, лица у писателей и писательниц были самые обыкновенные – какие бывают у людей, измученных душным поездом, сквозняками и детскими дорожными капризами.

Автобус покружил по улочкам Феодосии, которые Аля не успела толком разглядеть, и выехал на шоссе. По-южному гладкий асфальт блестел в солнечных лучах, солнце сияло, небо синело, жара томила – все здесь было по-другому…

Литфондовский автобус фыркал, дергался, надрывно рокотал на подъемах. Дети ныли, стриженого мальчика лет пяти стошнило в папин носовой платок.

– Все, приехали, – сказал Максим, когда автобус вскарабкался на последний подъем. – Сейчас с горки съедем – вон оно, море, вон он, Коктебель!

В эту минуту автобус последний раз фыркнул, дернулся и остановился.

– Ну, блин, дорога! – не выдержал какой-то усатый писатель. – Раньше, бывало, по-царски встречали, а теперь везут хуже, чем покойников!

– Не ругайтесь при детях, – заметил тот самый стриженый мальчик, которого только что вытерли маминым носовым платком.

Пока ошеломленный писатель что-то выговаривал своему юному воспитателю, Аля и Максим вышли из автобуса.

Аля впервые оказалась в Восточном Крыму, и до сих пор он ей не нравился. Пыльно, тускло как-то, зелени мало. Серая, выжженная земля. То ли дело в разноцветной Ялте, куда она когда-то ездила с родителями в дом отдыха!

И вот она смотрела сверху на просторную бухту, очерченную плавной линией гор, – и не понимала, что с нею происходит…

Наверное, все дело было в этой удивительной линии, в этом беспечальном, как взмах огромной руки, изгибе невысоких вершин. Она даже не сразу заметила темные таинственные глыбы Карадага, которые высились справа.

Линия лиловых гор притягивала ее взгляд, завораживала сердце. Это было что-то большее, чем живописный пейзаж. Это было то самое, единственное место, в котором она должна была оказаться, и Аля не могла произнести ни слова, глядя на далекие горы в прозрачной дымке.

– Ты чего, Алька? – Максим осторожно тронул ее за плечо. – Голова болит?