Стража Лопухастых островов - Крапивин Владислав Петрович. Страница 13

– А зачем ждала-то?

– Тебе разве не нужен твой рюкзак?

– Великая Конструкция! – Ига хватил себя ладонью по лбу. Он совсем забыл про рюкзак с учебниками. (Вот что значит близкие каникулы!) – Бежим!.. Хотя можно и не бежать. Кто его там возьмет…

– Никто, – согласилась Степка. – Я спрятала его на всякий случай. Хотела принести тебе, а потом думаю: вдруг тебя дома нет… А потом снова подумала: ты придешь за рюкзаком, а он куда-то девался… Вот и пошла к тебе. Чтобы сказать… – она зацарапала сандалеткой половицу

– Да зачем его было прятать-то? .

– Там какой-то мальчишка ходил, белобрысый такой, в пятнистой одежде. Не просто так, а с видеокамерой. Будто что-то снимал и вынюхивал. А потом у него что-то запищало. То ли в камере, то ли в кармане. Он оглянулся и убежал. А я понесла рюкзак домой, в кладовку.

Ига кивнул. Про мальчишку с камерой и в камуфляже он слышал от ребят и раньше. А один раз даже видел. Странный тип. Явно не из местных. Появился недавно (и уши не оттопыренные). В такую погоду зачем-то жарился в камуфляжном комбинезоне. Камеру старался носить скрытно, в таком же, как костюм, маскировочном мешке. Что-то снимал издалека или из-за угла, ни с кем не знакомился. Если окликали, быстро уходил. Мальчишки задумали. было поймать и допросить: вдруг шпион какой-то, снимает что-то секретное. Да потом опомнились: какие секреты в Малых Репейниках? Охота человеку развлекаться одному, ну и пусть.

– Может, боится, что камеру отберут, – сказал кто-то из ребят, когда про «шпиона» говорили в пятом «Б».

– Он что, ненормальный?

– Ну, не здешний же, не лопухастый…

– Наверно, в разведчиков играет, оператор из секретной службы…

– Или в пиратов, – хихикнул кто-то. – Снимает места, где могут быть зарыты разбойничьи клады…

– О-пиратор… – сказал известный своим юмором Костик Андрюхин.

Так и приклеилось к незнакомцу в камуфляже прозвище – «О-пиратор».

…– Про этого деятеля с камерой все знают, – сказал Степке Ига. – Он странный, но в общем-то безобидный. Нравится человеку снимать свое кино, вот и пусть изводит пленку… «Трем мушкетерам» тоже нравилось, помнишь, Валентин Валентиныч рассказывал?

– Ига… – как-то виновато отозвалась Степка. Опять зацарапала половицу. – Я помню. Я потому и пришла, а не только чтобы про рюкзак сказать…

Он почему-то сразу встревожился:

– Степка, что-то случилось?

– Ага, случилось… Я, кажется, нашла их кино. На ленте. Я принесла рюкзак в кладовку, а там на меня с полки упала железная банка, круглая. Ну, не совсем на меня, на пол. Стукнулась и открылась. А в ней моток черной ленты. Я стала смотреть, там маленькие картиночки. Не очень хорошо видно, мелко, но все же заметно, что там ребята. Я сразу подумала, что это те самые…

– Почему?

– Потому что они ведь давно снимали. И там, в кладовке, все вещи старинные, вроде того утюга. Значит, и банка старая. А еще знаешь что? В том доме, где мы сейчас, раньше жили Рубашкины. Как Юрик Рубашкин. Забавно, да?

– А где эта кинопленка?

– Там, в кладовке…

– Идем! Нет, подожди… – Ига метнулся в комнату, схватил со стола большую лупу с рукояткой. «Мама, я немножко погуляю со Степкой!..» – «А обедать?!» – «Когда приду! Я скоро!…» – Лишь бы опять не вспомнила про толстую Маргариту…

«Где же мы?..»

Степке, видимо, самой непривычен был ее праздничный наряд. Шла она рядом с Игой как-то слишком чинно. А потом заспешила, потянула Игу за руку, словно испугалась: вдруг он передумает, не пойдет к ней? Даже смешно стало…

Степкин двор выходил в Земляничный проезд боковым краем, а дом смотрел окнами на Серпуховскую улицу, что тянулась параллельно Мельничной. Был дом кривой, осевший одним углом, но обширный, в полтора этажа. Когда-то, наверно, он выглядел солидно. Полуподвальный этаж – из кирпича (кое-где совсем замшелого), а верхний обшит досками. Серые от старости доски местами полопались и поотрывались, открыв щелястые бревна. Узоры на карнизах верхних окон поотваливались.

Было у дома парадное крылечко, но Степка повела Игу не к нему, а к перекошенной калитке рядом с такими же косыми воротами. Когда-то ворота были красивыми – на деревянных башенках сохранились остатки кружева из ржавой жести.

– Смотри, Ига… – Степка вздернутой головой показала вверх. На левом столбе, пониже башенки, виднелась бурая табличка с облезлыми черными буквами: «Домъ А.А.Рубашкина». Степка обстоятельно разъяснила:

– Дед и бабушка купили этот дом десять лет назад. Он уже и тогда был совсем старый, но они решили, что на их век хватит. Зато Рубашкины эти продавали его совсем дешево, им надо было скорей уехать…

Они вошли на широкий двор с поленницей и кленами у забора. В боковой стене дома была дощатая дверь. За дверью оказалась полутемная лестница, пахло пылью и пересохшим деревом. Поднялись по визгливым ступеням. За другой, обитой войлоком, дверью оказался коридор с двумя оконцами. И все тот же запах ветхого дома.

– Тихо как… – сказал Ига. Почему-то шепотом. – Никого нет дома?

– Дед, наверно, в своей комнате, табак крошит. Он его сам готовит. А бабушка где-то по хозяйству… А кладовка вон там.

Дверь в кладовку была а конце коридора. Удивительная дверь. Неизвестный давний мастер зачем-то украсил ее выпуклыми резными узорами: листьями, цветами, завитками… Степка сунула руку за косяк, достала ключ. Он тоже был удивительный – из тусклой меди, с узорчатым колечком, словно от сундучка с сокровищем. Степка сунула его в скважину. Ига вдруг решил, что сейчас раздастся звякающая музыка. Но ключ повернулся бесшумно. И дверь открылась без скрипа.

– Входи, Ига, – выдохнула Степка. А когда он шагнул, вдруг спросила ему в спину: – А «репивет» это по здешнему «привет?»

– Конечно!

– Я догадалась…

Оглядевшись, Ига понял, что тесное помещение не всегда служило кладовкой. Это был закрытый балкон. Этакий граненый выступ на стене, который называется «эркер». В стенках эркера обычно делают узкие окна с хитрыми переплетами и цветными стеклами. Теперь окна были заколочены, загорожены полками. Степка плотно прикрыла дверь. Щелкнула выключателем. Желтый свет лампочки смешался с бьющими в щели лучами. Лучи проникали между всякой всячиной на полках.

Здесь было то, что и должно быть в чулане старинного дома. Керосиновые лампы с узкими стеклами, полинялые шелковые абажуры, пыльные кипы забытых журналов, патефон со стопкой пластинок на крышке, побитые фарфоровые статуэтки, мятые шляпы, шкатулки, бронзовые часы без стрелок, треснувшие кувшины… Валентин Валентиныч Клин нашел бы тут немало интересного… Игин рюкзак лежал на нижней полке, рядом с помятой кастрюлей, из которой торчал детский подшитый валенок. А под боком у него поблескивала жестью круглая коробка. Вроде банки в которых продают маринованную салаку.

– Вот она… – шепнула Степка. И сколупнула ногтями крышку. В банке чернел плотный рулон. Небольшой, меньше, чем сама банка. Ига взял его на ладонь. Тяжелый…

– Ты много тут смотрела? – шепнул он.

– Не-а, только самое начало… Давай сядем.

Рядом с дверью стоял, сундук, покрытый ветхим, плетеным из лоскутков ковриком. Сели на него рядышком. Ига потянул ленту. О нее пахло по– особому, целлулоидом, какого теперь уже, кажется, не делают. А еще (кроме привычного уже запаха старого дома и ненужных вещей) пахло чистым Степкным платьицем и ее волосами, которые щекотнули Игино ухо.

– Подвинься, – сказал Ига с неловкой сердитостью. Она быстро шевельнулась. Ига вытащил из кармана лупу. У стены напротив, на полке, стояло торчком (очень удачно!) фаянсовое блюдо с отбитым краем. Отражая лампочку, светилось белым овалом. Кинокадрики на его фоне смотрелись на просвет ярко и отчетливо.

…Трое мальчишек на дворе с поленницей (возможно, на этом самом) перебрасываются волейбольным мячом. Вот мяч во весь кадр – наверно, чуть не влетел в объектив! Вот портрет узколицего светловолосого пацана в тюбетейке (подумалось почему-то: наверно, Вилька Аугенблик)… Другой мальчишка – курчавый, в майке, в штанах на лямках бежит, вскинув над головой воздушный змей. Видно, что из газеты…