Топот шахматных лошадок - Крапивин Владислав Петрович. Страница 50

Это Запространство, лежащее за пределами всех известных (и неизвестных) пространств, пересекает великое количество Линий. Здесь и векторы всевозможных энергий, и дрожащие пунктиры, в которых вибрирует непонятное людям (и другим умам) Время, и строгие контуры, очерчивающие грани Великого Кристалла Вселенной… Там и неисчислимое множество линий человеческих судеб…

Пташки аккуратно облетают эти линии: заденешь нечаянно – и никто не знает, что потом случится!

Но бывает и по-иному.

Владик Пташкин, огибая в полете стремительно вспыхнувшую багровую линию, вдруг ощутил, что линия эта несет беду его друзьям. Вообще-то пуля, которая мчалась по кровавой биссектрисе, несла гибель совсем незнакомому человеку. А всех незнакомых людей не спасешь, всякую гибель не упредишь (да и не пташек это дело). Но человек был как-то связан с теми, кого Владик знал и любил. И тогда Пташкин сделал то, что в общем-то не полагалось: он вмешался. Он кончиком крыла хотел чиркнуть по багровой линии, чтобы порвать ее!

Не получилось. Он задел горячую струну, не кончиком, а серединой крыла, и боль обожгла крыло, а струна лишь чуть-чуть дернулась в сторону (и пуля ушла на два сантиметра правее сердца незнакомого человека). Владик вскрикнул и стал падать из межзвездного Запределья в обычное пространство, к Земле. Другие пташки подхватили его.

Они сразу поняли, что дальше Владик лететь не может. А им-то надо было в теплые края, здесь померзнут. Что оставалось делать? Они развернулись в полете, отнесли пострадавшего товарища к Лиху Одноглазому, и снова, трепеща и перекликаясь, рванули к югу.

…Мальчик Владик Пташкин возник в окошке и сразу прыгнул на пол. Без обычной ловкости, а тяжело, неуклюже. Он морщился и зажимал растопыренными пальцами локоть. Между пальцев скатывались красные капли. Владик вздрагивал в своей похожей на перья одежонке.

– Горюшко ты мое! – запричитал Лихо Тихоныч. – Да где это тебя так? Я сейчас, сейчас…

Он подхватил Пташкина, с маху закутал в большущую овчинную жилетку, оставив снаружи лишь тощенькую окровавленную руку.

– Ты потерпи, маленький, я быстро…

Владик храбро терпел. Появились всякие бинты, мази, пахучие листья лечебных трав… Боль ушла, стало тепло и спокойно. И откинувшись на громадной, набитой ароматным сеном подушке, Владик рассказал, что случилось.

– Вот оно что, вот оно что… – приговаривал Лихо Тихоныч, запуская под шапку пятерню и почесывая голову (которая то ли была, то ли нет). – А я и не понял, чего они сорвались, будто воробьи, по которым из дробовика… Ну, а как же там сейчас-то, а? Чем оно кончится?

Владик прислушался, опираясь на забинтованный локоть.

– Да сейчас-то уже ничего. Пронесло, дядя Лихо… И больницу теперь уж никто не отнимет…А мне вот своих уже не догнать. Придется зимовать у тебя… если не прогонишь.

– Это что же ты такое говоришь, глупая птаха! – Лихо Тихоныч всплеснул тряпичными лапами. – «Прогонишь»! Вот кабы не рука твое пораненная, дал бы тебе шлепка, чтоб не вздумал больше такие слова тут говорить!

Владик рассыпчато засмеялся, завертел головой на тонкой шее:

– Дядя Лихо, я больше не буду… Жалко, что гармошку потерял… А где моя шапка?

– Вот она, твоя шапка… – И мохнатое "воронье гнездо", такое же, как у Лихо, вмиг оказалось на голове Владика. Лихо Тихоныч глянул с удовольствием: – Теперь ты совсем, какой раньше… Ты и летом с ей, с шапкой-то не расставался, а для зимы она и совсем в самый раз… Надо тебе еще теплую одежку, чтобы гулять по снегу-то, не продрогнуть… Тоже вот забота: где взять?

– А! Ребята раздобудут, – беззаботно откликнулся Владик. – И гармошку новую я достану…Я, дядя Лихо, знаешь что? Наверно, в школу запишусь, в тот класс, где Дашутка. А чего без дела сидеть?

– Это ты правильно. Умница.

– Только возьмут ли без документов?

– Придумаем чего-нибудь. Профессор Валерий Эдуардыч похлопочет… Ну, а не возьмут, дак мы с тобой все равно не заскучаем. Ребятишки станут навещать. А вечером будем чаек пить да телевизор глядеть. Не всякую муру, конечно, а старые мультики. "Ну, погоди!", например. Я про это дело могу смотреть до бесконечности. Опять же книжки читать станем да друг дружке пересказывать у огонька… А ежели заскучаешь по лету, можно будет ведь и туда слетать, а? Попроси Тюпу, он поможет… – И Лихо кивнул на открытую дверь.

За дверью, за коротким коридором, с еле слышным шорохом вертелось Колесо Гироскопа. Сквозь коридор был виден его край – прозрачный обод, мелькающие спицы и похожие на взмахи разноцветного шелка сполохи. В сполохах то и дело возникали картинки теплых неведомых стан. Сплетение зарослей, пересыпанных тропическими цветами; снежные вершины под перистым разлетов облаков; искрящиеся водопады и ручьи, в которых прыгала похожая на елочные игрушки рыбья мелочь; кварталы белых, как сахарные кубики городов…

Владик завозился, слез с лежанки и, оттопырив замотанный локоть, пошел через коридор к Колесу.

– Ну, куда ты, куда? – запричитал Лихо. – До чего неуемный! Тебе лежать надо… – И, охая, зашлепал следом.

Владик остановился перед Гироскопом, напротив станины с осью. Поддернул на плечах клочкастую безрукавку и замер. Отблески пролетали по нему – желтые, зеленые, васильковые… Мелькали, как лопасти пропеллера, громадные спицы. И стеклянной россыпью сверкали ступеньки. А по ступенькам прыгали лошадки. Множество крохотных лошадок. Развевались золотистые гривы, мерцали огоньки на копытцах. Было видно, что лошадки веселы и неутомимы – они знали свое дело, в этом деле была для них постоянная радость. А впереди скакал, распушив хвост, рыжий кот. Иногда оглядывался на лошадок, будто просил не отставать.

Владик снял шапку, и радужные пятна пролетали по его светлым волосам.

– Дядя Лихо, а может мне пойти к ним? – прошептал Владик. – Вон как им хорошо…

– Да неужто ты сумеешь? Сам? – осторожно проговорил Лихо Тихоныч.

– Чего уметь-то, – вздохнул Владик. – Скакнул – и там… Да нет, не надо. Их и так вон сколько, от лишнего пользы не будет. Я уж лучше с тобой…

– Ну и правильно, ну и правильно! – торопливо обрадовался Лихо. – Будешь мне помощником, а то я целыми-то сутками могу за Колесом и не усмотреть… Еще Костик обещался заходить каждый день, тоже помогать хочет. Вот и будем втроем службу нести… А еще, Владик, я вот чего спросить хотел. Посоветоваться, значит. Ты, как я вижу теперь, в таких делах понимаешь больше меня… Может, зря тогда не повернули Колесо? Может, попробовать все же, а? Ну, маленько, чуть-чуть? Глядишь, добавилось бы добра на свете?

– Нет, что ты, дядя Лихо! – сразу испугался Владик. – Это нельзя! Профессор же говорил!

– Ну да, ну да… А думаешь, он все знает, если профессор? Может, осторожничает… Я тут под основой механизм разглядел, поворачивать-то можно, оказывается, без большой силы, даже гайки сымать не надо. Втроем управились бы…

– Дядя Лихо, не вздумай! – Владик сердито нахлобучил шапку. – Здесь повернешь, а в другом месте – всё на дыбы! Вон кто-то захотел ось Земли шевельнуть, чтобы не стало потепления климата. А от этого – океанская волна по Индийскому океану. Помнишь, перед Новым годом?

– Ну да, ну да… А, если это не от шевеления оси, а от всеобщего зла? Накопилось-то его…

Владик подышал сердито и жалобно.

– Иногда ведь не поймешь… Бывает, что маленький случай, а от него несчастье на весь белый свет… Знаешь, какая беда могла быть, если бы ты не вылечил Федю? Хорошо, что ребята к нему успели, а то заскрипели бы все планетные механизмы. А им нельзя скрипеть… Дядя Лихо, ты даже думать не смей про поворот!

– Да что ты, птичик, всполошился-то! Гляди, аж задрожал, кроха. Не шевельну я ничего такого, не спросившись у тебя, не бойся нисколечко… Только иногда вот сидишь тут ночью один, не спишь, и всякие мысли появляются. Чтобы, значит, повернуть какой-нибудь рычаг и всем бы на свете сразу сделалось хорошо…

По кирпичному полу тянуло холодком, Владик переступил ногами-лапками, здоровым локтем прижался к теплому тряпичному смотрителю Гироскопа: