Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 26
– Отведёшь, – медленно кивнув, сказал колдун. – Не отведёшь – отрежем ей голову. А так – будет жива.
Он вынул из-за пазухи изогнутую дудочку, украшенную медными завитками, и продудел сложную фразу. Через минуту дудочка откликнулась радостно, коротко и зло.
Это был обвал.
От бессилия – сдавило грудь. Невидимая трясина взметнулась под подбородок, поползла выше. Кажется, померк свет. На своём плече Алексей вдруг почувствовал крепкую руку.
– Не сейчас, – сквозь гул сказал мёртвый Сарвил. – И не здесь. Нельзя.
Алексей и сам почему-то знал, что нельзя.
Мелиора. Болотьё
…Когда в начавшихся сумерках по всё ещё осторожничающим, но упорным и неутомимым степнякам неожиданно ударили с двух сторон, необыкновенно быстро смяли их и раздавили, десятник Азар уже был уверен, что всё кончено. У него осталось шестеро на ногах, да пушка с последним зарядом. Сквозь розовую завесу в глазах Азар видел, как приближаются тёмные размытые удлинённые фигуры. Почему-то казалось, что они идут, клонясь набок.
Только когда до фигур оставалось шага три, Азар понял, что это – конкордийские лёгкие пехотинцы. Он вроде бы поднял меч, но идущий впереди успокаивающе помахал рукой.
Потом был непонятный провал памяти. Потом Азар и остальные лежали вокруг костра, накормленные чем Бог послал, и знали уже, что второй день и на материке, и здесь – идут жестокие бои между вчерашними союзниками…
Континент. Граница между Степью и Конкордией, около пятисот вёрст от побережья
Именно в эти минуты в Долине Качающихся Камней начало происходить что-то новое. Парящие над долиной подзорные птицы видели, как буроватая людская масса, находящаяся долгие ночи и дни в сложном кружении, вдруг подёрнулась стрелочками, словно осенняя лужа. И вскоре можно было рассмотреть одиннадцать островков, отличных даже по цвету. Вблизи, если бы птицы могли опуститься низко (они не могли), то увидали бы, что голые истощённые сероватые люди сидят вплотную друг к другу на покрытой слоем нечистот земле, подобрав под себя ноги. Руки сидящих переплетались невообразимо сложным образом, глаза были закрыты, лица сосредоточены и спокойны, а дыхание сделалось таким редким и медленным, что ни у какой птицы не хватило бы терпения ждать достаточно долго, чтобы уловить: грудь чуть поднялась… задержалась… опустилась…
И одновременно на безжизненном полуострове Дол, вдали от рудничных и рыбацких посёлков, в солёной низменности, не видимые ни людьми, ни птицами, – в таком же причудливом кружении шли мертвецы. Конечно, далеко не все павшие в этой войне попали сюда – но и тех, кто здесь был, насчитывалось никак не меньше пятнадцати тысяч. И совершенно синхронно с тем, что происходило в Долине Качающихся Камней, здесь образовывались островки неподвижности…
А если бы ещё кто-то мог находиться много выше птиц, очень высоко, на полпути к светилам, он увидел бы вот что: Долина Качающихся Камней и низменность на Доле располагались в тупых углах огромного ромба; в острых же его углах располагались: Башня Ираклемона на юго-востоке. И на северо-западе – самое сердце угольно-чёрной пустыни, Впадина Чаши, Предбездна…
Словно косая черта пересекала мир, в верхнем левом его углу погружаясь в размытое дымное пятно.
Часть вторая
Глава первая
Мелиора. Кесарская область. Неподалёку от Столии. Поместье Пактовиев
Филадельф во времена учения предупреждал: знание лишает воли. Не всякое знание, а то, которое и избыточно, и недостаточно в одно и то же время. Такое рано или поздно случается с каждым, ищущим пути. Но, пожалуй, Алексея это скорбное безволие поразило в самый неподходящий момент. Надо было что-то делать, собирать известия, драться – а он просто ждал, когда что-то произойдёт. Не зная при этом, что именно должно произойти.
Иные дни он проводил целиком на озере: смотрел на гладь, на отражённые огненные деревья, на вянущие тростники, слушал шелест и плеск, вдыхал запахи полной воды, тины, тёмного сырого песка… По тростникам бродили цапли; изредка откуда-то от островков прилетала семейка молодых белых пеликанов, устраивала шумную возню. По другому берегу, а вернее, по дамбе, насыпанной давным-давно и разделившей длинное озеро на два поменьше, проходила дорога; он видел вдали очень маленьких лошадок и почти не видел людей.
Ещё он бродил по лесам. По прозрачным рощицам, взбегающим на пологие холмы. У него появилось любимое место: купа рябин. Рядом с ними был выход подземного ручья, сейчас почти иссякшего. Два замшелых камня, и из-под них – корытце очень светлого песка…
С матерью он встречался лишь за ужином – даже в те дни, когда совсем не выходил из дому. Она не докучала ему ничем, и уже за одно это он был ей благодарен.
И за ужином, подчёркнуто скромным – негоже роскошествовать во времена бедствий – можно было молчать и лишь слушать… и даже не слушать. Он слушал. День ото дня всё внимательнее.
С какого-то времени отступили истощающие сны. Вернее, он продолжал их видеть, но уже как бы через завесу.
Несколько раз прилетал ангел. Оставил записку: "Мы продолжаем ждать". Алексей рассеянно скомкал её и куда-то забросил.
Иногда высоко в небе кружили громадные птицы.
В доме случались новые люди. Кого-то из них он смутно помнил. Люди задавали вопросы или приносили известия. Бессмысленные и бесполезные, как прошлогодние предсказания погоды.
Продолжала литься кровь.
Воюющие стороны, совсем недавно перемешавшиеся, разделились, как вода и масло. Степняки отошли к побережью, или были прижаты к побережью, или отрезали конкордийцев от моря – в сущности, это было одно и то же, только разными словами и с разными чувствами. Люди-птицы провозгласили трёхмесячный траур, а значит, нейтралитет. Все били крайнов и саптахов, а может быть, это саптахи и крайны били всех без разбора…
Кесаревна Отрада объявилась в Петронелле – в сопровождении каких-то высоких чинов из людей-птиц. Она была теперь единственной законной наследницей. Готовилась её свадьба с Венедимом, и вокруг этого завязывались всяческие интриги…
Страшной смертью умер чародей Якун Виссарион: среди бела дня при скоплении многих людей был разодран когтями невидимого зверя…
Вандо Паригорий медленно гибнет от закупорки кровяных жил: обе ноги уже мёртвые, гниют на живом теле…
На материке началось моровое поветрие, следует ждать и сюда. Крысы начали покидать города…
В местах, из которых выбиты были степняки, находили расчленённые и объеденные человеческие тела.
Конкордийские конники отбили из плена у степняков своего командующего, Демира Иерона, необычным образом сращённого с женщиной…
Четырёхлетний мальчик в недальней деревне Стопида начал прорицать истины…
И так далее.
Скоро всё кончится, вяло думал Алексей.
Осень…
Он сам не знал, откуда эта уверенность.
За эти недели он вновь обрёл утраченный слух и умение подчинять небольших животных. В каком-то смысле он становился прежним.
Только вот – для чего?
Оставалось ждать, ни на что не надеясь.
В один из тихих дней (белесоватое небо и струнки паутин) Алексей сидел в оплетённой хмелем беседке и чистил оружие. "Марголин" разложен был на чистом платке, образуя собой энергичную надпись неизвестными иероглифами. "Шерифф" покоился пока в стороне, обрамлённый заколдованным кругом своих последних шести патронов. Ружейного масла, понятно, в природе не существовало, и Алексей использовал веретённое.
Он заканчивал сборку пистолета, когда за выпущенную далеко отсюда ниточку слуха кто-то зацепился. И тут же, немедленно, его ожгло невидимым хлыстом – несильно, будто от неожиданности у бьющего дёрнулась рука, но он успел с собой совладать.