Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 9

– Почти, – сказал Сарвил.

Это не совпадение, подумал он.

На четвертый день болезни Отрада обрела наконец прежнюю ясность ума.

А может быть, и большую – как бы шагнув из тесноты и полумрака на простор. На очень холодный простор...

Она знала, что умрет почти наверняка, что этот теплый, но душный дом станет для нее последним краешком мира – но почему-то скорая смерть не пугала ее. И не потому, что теперь она знала твердо... смерть – это еще не все. За смертью следует иное – то, чему нет названия... Нет, что-то другое мешало ей цепляться за этот мир и горевать о возможной разлуке с ним и с его обитателями.

Она пыталась нащупать в себе это что-то, но всякий раз мысль соскальзывала.

Знахарь Памфалон почти все время сидел рядом с нею, речь его журчала тихо и уютно. Он был большой знаток давних сказаний. Оказывается, будучи помоложе и поподвижнее, он играл в большом и известном, хоть и деревенском театре – и сам же писал пьесы, когда в простых словах, а когда и стихами. И другие театры, бывало, ставили его пьесы, особенно любя одну... «Правдивая история о том, как кот и Бог невест себе выбирали». Написал он ее будучи двадцати лет отроду – и потом лет сорок что-то добавлял, что-то менял...

– ...Бог вот так вот встает, руку простирает и говорит... «О ты, Ходок! Тебе нет равных в делах уестествленья женщин, и слава о тебе грохочет и в городах, и в селах мирных. Пади, послушен же будь воли моей, Создателя Вселенной! Лежи и мордой не ворочай. И внемли, кобель длиннохвостый. Хочу, чтоб ты привел за руку сюда, в мой терем краснодревый, ту, что прекрасней прочих женщин лицом, и бедрами, и лоном. Меня ты понял, утковалкий?» А утковалким он его называет потому, что Ходок шлепает вот вроде как я, все за поясницу держится. Тот, конечно, отползает, отползает – и так говорит: «О, понял, понял я, Создатель! Да, есть такая на примете, глаза ее как два агата, и брови выгнуты дугою. Как лепестки нарцисса, нежны, как яблочки, румяны щеки. Красней пунцовой розы губы, а зубки и белы, и ровны. Изгибом стройной шеи может она поспорить с дикой серной. А грудь ее...» – и дальше, и дальше, и дальше, и все расписывает как оно есть. «А имя ей Аделаида, дочь Грамена, жена Сисоя...» Ага. И отправил Бог Ходока за той бабой. Возвращается Ходок и приводит горбатую карлицу с хвостом. Бог-то сначала возмутился, а потом и думает про себя... «Не может быть такого хамства, чтобы какой-то кобель дикий меня так провести пытался. Нет, тут другое. Просто кобель так разбирается в предмете, что оболочки и не видит, усматривая сразу сущность...» Сразу сущность, думала Отрада. Да, сразу сущность... Она будто бы когдато где-то читала эту историю, но там фигурировали лошади. Опять же – какая разница... лошади, люди? Все мы немножко лошади...

И вновь возникало знакомое отчаяние: задача уже решена, но ты не понимаешь ответа... или... мне все-все ясно, но дальше-то что, что дальше?.. или... парализованный танцор, который знает, как нужно танцевать, но неспособен шевельнуть и пальцем...

Опять тупик, думала она, мы хрестоматийно пробиваем лбом стены, чтобы тут же оказаться в соседней камере. Опять тупик, опять ловушка, сначала шарообразная планета, с которой не удрать – но она хотя бы была (или казалась?) достаточно большой... потом – Дворок, из которого тоже не убежать, потом – невидимая клетка из долга, обычаев, обязанностей и правил приличия... и вот теперь – тупик собственного бессильного тела, последний тупик на этом пути... Это и есть судьба? Рок? Если так, то судьба – тварь удивительно тупая и неизобретательная.

– ...гнать стали, слова говорить... ты, мол, над Богом насмехаешься. А я своим-то умом так вот думаю... если Создатель жив – а мертвым его никто не видел! – то со мною вместе посмеется, а если среди мертвых обретается – то до наших забот ему дела нет никакого, а значит – и про поругание твердеж напрасный...

Бог, подумала Отрада. Оказывается, на самом деле «Бог» – просто имя. А «Создатель» – нечто вроде прозвища. Бог Создатель. Ираклемон Строитель. И другие. Да, кто-то ведь говорил (кто? Алексей? дядюшка Светозар? – точно, дядюшка...), что здесь не может быть религии, веры – в том смысле, в каком это понимают в Кузне... на Земле. На Земле, повторила она упрямо, будто споря с кем-то. Да, в честь Создателя и других великих чародеев ставят храмы, их именем благословляют родившихся и новобрачных, на их помощь надеются, когда провожают умерших. Знаки великих: треугольник, крест простой, крест двойной и крест с кругом внутри, различные руны – используются как амулеты. Что характерно, амулеты обладают реальной силой... Наконец, мертвые вполне реально могут влиять на дела живых... когда захотят – и если захотят. Или когда их как-то очень настойчиво попросят – есть такие способы. Все слишком реально, проверяемо, и места вере не остается. Однако же – вот взялись откуда-то склавы...

Странная вера склавская. Чудеса и чародейства, согласно ей – обыденны и пошлы. Повелевать чем угодно... стихиями ли, людьми ли – признак слабости и ничтожности. Высочайшее достижение духа – это полное подчинение, расслабление, почти исчезновение. Стань пылью – и тогда приобщишься к подлинно высшему. Пылью, рабом был и сам Бог, пока не поддался искушению, слабости – и не создал Мир. Но и в Мире он оставался на виду у прочих лишь до тех пор, пока не осознал... Истина в самом низу. И с тех пор живет он среди нищих и гонимых, самый из них гонимый и нищий...

А есть еще Темные храмы. Где живут (хранятся?) живые мертвецы, подобные степным царям. Существующие одновременно и в мире живых, и в мире мертвых. Могущество их не вполне объяснимо... но от всего этого веет какой-то древней жутью. Может быть, потому, что и Бог до создания им Мира живых был кем-то (чем-то?) подобным.

Дядюшка Светозар как-то увязывал появление религии на Земле с накоплением железа. Здесь оно горит, поэтому его мало. Там же – становится все больше и больше. Уже – горы железа. Железо гасит, убивает самос чародейство, но не убивает память о нем. Из этой памяти и вырастает вера в богов, которых невозможно увидеть, которые могут все, но не делают ничего... и вместе с тем перенесение чуда из внешнего мира в мир внутренний, подвиги духа, отвага жить без надежды...