Приют ветеранов - Михайлов Владимир Дмитриевич. Страница 37

– О да, с твоим опытом!

– С моим опытом полицейского, ты имела в виду.

– Ну… да, конечно. Но ведь мы можем снять номер в хорошей гостинице, скажем, на сутки!

– Зарегистрироваться законными супругами?

– Если смотреть на факты – разве это не так? Или ты иного мнения?

– Я совершенно с тобой согласен. Тут есть другое обстоятельство.

– Еще что-то?

– На такой номер у нас уже просто не хватит денег.

– На моей карточке…

– Я примерно догадываюсь, что у тебя там осталось: ты ведь говорила мне, когда мы встретились в Порт-Саиде, сколько у тебя – а я, в общем, помню, как мы их тратили. И счет своим деньгам я тоже хорошо знаю.

– Дьявол! Вечно деньги! А я думала, что никогда больше не столкнусь с этой проблемой.

– Ты же знаешь, вмешались непредвиденные обстоятельства.

– Да ну их к чертям! Лучше скажи, наконец: мы так и будем бродить по улицам все эти девять часов?

– Уже восемь, сорок пять. Но мы можем провести это время в аэропорту.

– Ни за что!

– Почему же? Конечно, это не «Кеннеди», но все же…

– Все эти часы жить, как под топором, слыша, как взлетает каждый очередной самолет и думать, что все меньше времени остается до моего… Нет, честное слово, только мужчина способен придумать такое!

– Ты права, конечно же. Прости меня. Ну хорошо. Сейчас мы что-нибудь сообразим.

Он остановился, заставив и Еву сделать то же самое, и принялся медленно оглядывать улицу.

– Что ты ищешь?

– Что-нибудь подходящее.

– Почему ты думаешь, что именно здесь ты что-то найдешь?

– В таком количестве рекламы несложно найти хоть чего-нибудь такого, что нам подошло бы. Ага! «Перстень с ягодой шиповника»! Звучит?

– Что это за чушь?

– Если верить рекламе – супербоевик с ужасами и мистикой.

– Дан! Еще одно такое предложение, и я начну разочаровываться в твоих вкусах.

– Не хочешь? А мне подумалось… Ладно, поищем еще. Галерея национального искусства. А?

– Портить себе настроение: что толку ходить на выставку, если ничего не сможешь купить на память?

– Безупречная логика. Так, так… О! Слушай! Когда ты в последний раз была в цирке?

– В цирке?

– Вот именно!

– М-м… Боюсь, что это было так давно, что меня тогда вообще не было на свете.

– Вот и я примерно в то же время. Пошли?

– А что мы там увидим? Каких-нибудь африканских колдунов?

– Ну, почему же. Цирк – искусство интернациональное… Там к тому же обещают каких-то совершенно небывалых дрессированных носорогов…

– Скорее всего, нас надуют. Носороги, помнится мне, не поддаются дрессировке.

– Тем интереснее будет посмотреть.

– Это нас займет… ну, часа на три. А потом?

– Потом сядем в джип и поедем к самолету.

– Все равно еще останется время.

– А мы найдем местечко, и съедем с дороги.

– Чего ради?

– Не забудь: тогда уже стемнеет.

Ева улыбнулась:

– Ты мальчишка и хулиган.

Милов сделал вид, что обиделся.

– Ну, если ты не желаешь…

– Там видно будет, – сказала она, стараясь выглядеть загадочной. – Ну, что же, вези меня в цирк – нельзя же побывать в Африке и не увидеть живого носорога. А нам с ними как-то не повезло.

– Повезет на этот раз.

Он помог ей забраться в машину.

Когда нанятый Урбсом вертолет прибыл, Берфитт задержал отлет лишь на несколько минут – чтобы дать последние напутствия.

– Думаю, что здесь никаких неприятностей не возникнет, – сказал он. – Но вы не можете еще две недели пребывать в бездеятельности. А быстрее, боюсь, ветераны не придут в кондицию. Две недели, считая от последней операции. Если будешь просто сидеть, у кого-то могут возникнуть подозрения: тебя тут достаточно хорошо знают, насколько могу судить. Разошли запросы поставщикам. И надеюсь, что к вашему возвращению из маршрута у вас снова будет набран полный – увеличенный – комплект ветеранов. Такой совершенный транспорт просто грешно будет не использовать и в дальнейшем. У тебя возникнет множество прекрасных клиентов, ручаюсь. Вот, собственно, у меня все. А у тебя? По-моему, был телефонный разговор?

– Да, – проговорил Урбс не сразу. – С Майруби. Собственно, звонок был адресован вам.

– Очень интересно. И что там?

– Засекли Клеско.

– О, вот это приятное известие. Больше нельзя его упускать. И – это крайне важно – вернуть генератор, если он еще у него.

– Похоже, что да.

– Сделайте все возможное, Урбс.

– Ладно, – хмуро буркнул Урбс. – Берегите себя.

– Да уж постараюсь. – И тут же добавил: – Проводите меня к вертолету.

– Вы могли бы еще пообедать…

Но обедать тут Берфитт не собирался; ему хотелось поскорее оказаться в пути, а пообедать, пусть и попозже, но в нормальных человеческих условиях, в хорошем ресторане. Все-таки он не был приспособлен к такому вот полевому образу жизни.

– Благодарю, друг мой, но у меня совершенно не остается на это времени. Пообедаем вместе, когда операция закончится благополучно.

Урбс на всякий случай трижды сплюнул. Он не был слишком суеверным, но все же – как знать?..

Он еще постоял на поляне, задрав голову, провожая взглядом негромко стрекотавшую «газель», понемногу таявшую в белесом небе. Потом пошел к палатке. Ступал он как-то тяжело, словно драгоценный груз великой тяжестью навалился на его плечи.

В цирке и на самом деле оказалось забавно.

Он расположился на самой окраине; то было не капитальное здание, а шатер. Постоянный цирк наверняка прогорел бы, не за этим зрелищем ехали в Африку туристы, у местного же люда были и другие заботы.

Тем не менее, зал был более чем наполовину полон, и программа оказалась неожиданно интересной и на самом деле интернациональной. Свой, ксенийский номер был только один – группа «Сильванес», акробаты, они же танцоры, прыгуны и клоуны. Зато в тот день на манеже были представлены китайцы, выполнявшие сложные гимнастические трюки, постоянно сохраняя на голове большую чашу, румынские прыгуны на доске – с десяток очень милых девушек, немецкая артистка, жонглировавшая при помощи ног так лихо, как иной не сумел бы, будь у него даже четыре руки. Выступали также украинские акробаты и таджикские канатоходцы, успешно преодолевшие свой зыбкий маршрут втроем – на плечах друг у друга. Ну и, разумеется, был и русский номер – клоун-иллюзионист, у которого кролик проглатывал лису, а роскошное манто ассистентки на глазах у зрителей превращалось в множество живых зверюшек, весело убегавших с арены. Были лошади, еще воздушные акробаты, и снова прекрасный клоун-канатоходец, своей кажущейся неловкостью и беспомощностью заставлявший зрителей то и дело вскрикивать и закрывать глаза в ожидании неминуемого, казалось, падения. Но гвоздь программы – редкостные белые носороги – естественно, приберегался, поскольку представление всегда должно заканчиваться на высокой ноте.

Уже это обстоятельство заставило Милова несколько насторожиться: обычно номера с дикими зверями ставят после антракта, чтобы за время перерыва успеть построить на манеже обязательную клетку. На этот раз подобных приготовлений не состоялось. Шпрехшталмейстер объявил номер, оркестр заиграл что-то причудливо-таинственное; медленными, торжественными шагами на арену вышел укротитель – смуглый, высокий человек в неожиданном, пожалуй, для цирка облачении: он был одет – или, вернее, раздет – как африканский шаман, и лицо его закрывала выразительная маска с оскаленным ртом и длинными клыками. Она, пожалуй, могла бы вызвать даже страх, если бы на множество таких масок – подделок, разумеется (была ли эта настоящей?), любой зритель не успел уже насмотреться на базаре и во множестве магазинчиков. Голову дрессировщика украшал султан из страусовых перьев, на руках и ногах стучали и звенели браслеты, с шеи свисало непременное ожерелье из звериных когтей, а на груди был укреплен выпуклый амулет – переливавшееся камнями полушарие диаметром с чайное блюдце. В руке укротитель сжимал короткий, также украшенный перьями жезл, и Милову подумалось, что предмет этот вряд ли мог послужить серьезным инструментом в случае, если бы хоть один из четвероногих участников номера вышел из повиновения. Милову невольно вспомнилась успокоительная формула «I hope, you know, what you do». [4]