Око вселенной - Михановский Владимир Наумович. Страница 5

Стафо бросил взгляд на отражающую поверхность кондиционера. «Я похож в раздутом комбинезоне на тот серебристый шар», – подумал он.

Малейшее движение стоило штурману невероятных усилий. Кровь тяжело стучала в висках.

Прежде, всего выключить кислородную подачу: кислород необходимо беречь. Кое-как дотянувшись до узкого резинового патрубка, отходящего от шлема, Стафо стиснул его зубами и едва не вскрикнул от боли – передний зуб, которым он надавил, был выбит и еле держался. Стафо выплюнул его. Рот снова наполнился кровью, перед глазами поплыли цветные круги.

«Не раскисать!», – приказал себе штурман.

Самое время подкрепиться. При одной мысли о еде Стафо почувствовал тошноту. Но это не остановило его. Медленно, очень медленно двигалась его рука к карману комбинезона, где лежал пакет ИЗ. Через каждые пять минут он разрешал руке отдохнуть. Вытащив пакет и надорвав плёнку, он уже не сумел поднести его ко рту: тяжесть пакета превысила его силы. Пакет выскользнул из пальцев и глухо стукнулся о стенку, прилипнув к ней, – такой огромной была сила, тяжести.

Тогда Стафо решил применить новый манёвр. Он медленно и осторожно наклонился к пакету и вцепился в него саднящими зубами. Ему посчастливилось достичь цели, и он жадно впился в сочную, ароматную массу хлореллы. Превосходная пища, насыщенная витаминами, быстро восстановила его силы, и Стафо почувствовал себя немного лучше. Затем ему удалось высосать из плоского термоса несколько глотков крепкого кофе. Он поднял голову, она не была уже такой тяжёлой.

«Раз уж я остался один из бодрствующих на борту, нужно добраться до рубки управления и проверить, как работают механизмы», – решил он.

Хотя раздутый комбинезон сильно мешал, Стафо не решался выпустить из него воздух. Он отлично понимал, что только благодаря сжатому воздуху все ещё переносит перегрузки. А ускорение силы тяжести – штурман это ощущал – продолжало возрастать. И потому надо было торопиться.

Кое-как втиснувшись в штурманское кресло и включив противоперегрузочную систему на полную мощность, Стафо почувствовал облегчение. Но это длилось недолго. Снова стала мучить огромная тяжесть.

Очнувшись от тяжёлого забытья, Стафо пошевелился в кресле, устраиваясь поудобнее. Дышалось тяжело, в груди хрипело.

Роб, Роб! Как он мог забыть о Робе!

Стафо нажал кнопку вызова, и через несколько минут в штурманскую рубку как ни в чём не бывало вкатился Роб. Выглядел он как обычно, только движения его стали, пожалуй, более замедленными.

– Где ты был, Роб? – спросил Стафо, насилу ворочая распухшим и тяжёлым языком.

– В кают-компании, – с готовностью пророкотал робот в ответ. Он не выразил ни малейшего удивления, что видит штурмана бодрствующим, хотя, конечно же, знал что все члены экипажа «Ренаты» должны в настоящий момент находиться в глубоком анабиозе. Традиция не программировать роботам эмоций, Стафо это знал, восходила к седой древности.

– В кают-компании для тебя нет работы, – заметил Стафо.

– Знаю, – согласился робот. – Но я не мог выйти оттуда.

– Люк заклинился? – воскликнул Стафо, живо вспомнив недавние события.

– Верно, и люк. Но это было потом. А поначалу я не мог подняться – лежал ничком: конечности подгибались. Повышенная сила тяжести, – пояснил Роб.

– Как же ты поднялся?

– Потом щупальца адаптировались, все пришло в норму.

«Вот что значит самонастраивающаяся система! – подумал Стафо. – Роб автоматически приспособился к условиям повышенной тяжести… Права Антуанетта: как несовершенен человеческий организм!»

– Весь экипаж лёг в анабиоз? – спросил Стафо.

– Весь, кроме тебя, штурман. А почему ты…

– Об этом потом, – оборвал Стафо. Хорошо, что Антуанетта сейчас там, со всеми. В состоянии глубокого анабиоза человеческий организм нечувствителен к перегрузкам.

– Ты должен сконструировать для меня новый манипулятор, – сказал штурман.

– Слушаю.

– Мне необходимо в этих условиях перемещаться по кораблю.

– Ясно.

– Но помочь тебе в конструировании я не в силах, – морщась, произнёс Стафо. Каждое слово давалось ему с трудом.

– Цель понятна. С заданием справлюсь, – пророкотал Роб после непродолжительной паузы и выкатился из отсека.

Через некоторое время – Стафо потерял счёт часам – робот неуклюже ввалился в штурманскую рубку, таща за собой странное сооружение: во все стороны от него торчало множество рычагов и трубок. В центре манипулятора помещалось сиденье, похожее на кокон.

Робот пододвинул манипулятор вплотную к креслу, в котором лежал беспомощный Стафо, и помог ему перебраться в кокон.

Итак, за дело! Сначала – в капитанскую рубку. Добравшись туда, штурман включил внешнее круговое наблюдение. За время его перехода ситуация снаружи резко изменилась. Если прежде поле наблюдения было чистым, то теперь «Ренату» окружало светящееся облако. Оно шевелилось и потому казалось живым. Близ боковых дюз – из них вырывалось ослепительное пламя, препятствующее движению корабля, – облака не было: казалось, оно боится огня. Зато все остальные части корабля, и в особенности нос, были сплошь окутаны бурой пеленой, которую не без труда пробивали локаторы «Ренаты»…

Он был стар, очень стар. Тысячи и тысячи лет успели протечь с тех пор, как он начал помнить и осознавать себя. Лишённый поначалу, до того как память перегрузилась, способности забывать, он помнил многое. Потом память начала слабеть, несмотря на все его усилия. Но все равно он продолжал непрерывно поглощать информацию. Накапливаясь в его бездонных блоках памяти, она тихо оседала, подобно илу в ручье, взбаламученном случайным прохожим.

Странная вещь! Он великолепно помнил все то, что происходило с ним в пору, когда лет ему было немного. Картины раннего бытия настолько прочно врезались в память, что ему не составляло труда снова и снова прокручивать их перед мысленным взором, что он и делал. Хуже обстояло дело с более поздними событиями: когда он пытался вернуться к ним, они вспоминались смутно, словно в тумане.

Он представлял собой некий замкнутый в себе, самодовлеющий мир – сам себе раб и господин, бесконечно меняющий свой лик, подобно Протею, и в то же время в сути своей неизменный.

Впрочем, он создал немало других приборов и сделал множество научных открытий.

Кому нужны его открытия, его изобретения, накопленная им информация о космосе? Над этим он не задумывался. Подобного вопроса для него попросту не существовало. Кому нужно, чтобы сквозь мировое пространство миллионы и миллионы лет двигались космические лучи? Кому нужно, чтобы планета, на которой он обосновался, вращалась вокруг материнского светила, а также вокруг собственной оси? Кому нужно, чтобы день и ночь сменяли друг друга в вечном круговороте? Кому нужно, чтобы звезды сияли? Мир так устроен…

Да, прежде жажда познания окружающего мира была неутолимой. Теперь же она слабела с каждым оборотом его планеты вокруг материнского светила, и это не могло не пугать угасающий мозг.

Последние несколько десятилетий он пребывал в странном состоянии, которое на том же языке определял как «дремотное, летаргическое». Что касается языка, то он давно уже перешёл на язык машинный, математический, язык символов и уравнений.

Погружению его в дремотное состояние, кроме весьма почтенного возраста, способствовало ещё одно обстоятельство. Из аппаратов, которые он рассылал в окрестный космос, возвращался каждый раз все меньший процент. Тем самым струя информации, поступающей извне, непрерывно мелела, сужалась, и недогружаемый мозг все глубже погружался в трясину апатии.

Логика подсказывала: если дело будет так продолжаться и дальше, он увязнет в болоте бездеятельности настолько, что уже не сможет из него выбраться.

Из Центра мысли во все стороны радиально разбегались дороги, ведущие к автоматическим фабрикам, на которых монтировались аппараты – от космических бустеров до земснарядов для работ на поверхности планеты.

Он бесстрастно наблюдал по сводному экрану за пробуждением своей планеты. Движение на дорогах было слабым – не то что прежде. Аппараты из встречных транспортных потоков то и дело сталкивались, калеча и выводя друг друга из строя. Раньше такого никогда не бывало, отметил он про себя.