Тени Королевской впадины - Михановский Владимир Наумович. Страница 72

«Как мне недостает сейчас твоего отца, Ваня, – сказал ему в последнюю встречу Андрей Федорович. – Жаль, рано ушел он… Так необходимо посоветоваться, а не с кем… Все приходится решать самому. – Начальник Управления помолчал и твердо добавил: – Но думаю, что решение, касающееся тебя, я принял единственно правильное».

…Впрочем, нет худа без добра, размышлял Талызин, глядя в окно на крупные оливийские звезды. Пока тянулась волынка с оформлением, пока он обивал бесконечные пороги, появилась возможность подготовиться к защите диплома.

Все вроде налаживалось, входило в привычную колею, но его совершенно вышибло из седла очередное неожиданное обстоятельство – на них так были щедры его предотъездные московские деньки!

Вероника возвратилась из Новосибирска через две недели после отъезда в госпиталь к мужу. Вернулась одна.

Рассказ ее о поездке был мучительно сбивчивый и путаный. Иван чувствовал, что она каждый раз чего-то недоговаривает, однако вдаваться в расспросы не смел…

Все же из многочисленных отрывочных рассказов Вероники Талызину удалось узнать, что произошло.

Муж ей обрадовался, но и растревожился душой, долго расспрашивал Веронику, как жили они с Сережей и матерью в войну, как существуют теперь. Какие склонности у Сергея, что читает, кем намерен стать?

– …Понимаешь, Ваня, он оказался плох, очень плох, – рассказывала Вероника. – Гораздо хуже, чем писала медсестра. Она, очевидно, не хотела слишком огорчать меня… Вся правая половина тела у Николая оказалась парализована. Из-за какого-то поражения нервной системы – так мне объяснили врачи. «Как ты меня разыскала? – говорит. – Я этого не хотел». Я ему: «Не говори ерунды, собирайся домой». А он: «Зачем я тебе такой?» «Мама и Сережка ждут тебя, не дождутся», – говорю ему. «Куда тебе на шею такой левша, да еще не тульский?» Понимаешь, уговариваю его ехать, а он в ответ заладил одно: «Никому я не нужен, пользы от меня ни на грош, тебе только тяготы лишние». И все водит, водит левой рукой по моему лицу… – Вероника вздохнула. – Глаза-то ведь выжжены…

Они сидели в знакомом скверике перед зданием, где располагались курсы иностранных языков, и Талызин с болью смотрел на осунувшееся от горя лицо Вероники.

– А потом? – спросил он.

– Ну, я свою линию гну, – продолжала Вероника, задумчиво глядя в одну точку. – Поедем завтра домой, говорю, собирайся в дорогу, я уж все бумаги выправила, оформила… А перед этим долго с врачами говорила, с профессором-консультантом. Они сказали: улучшения в состоянии здоровья нет и быть не может. Честно тебе скажу, в первые дни я усомнилась в этом приговоре. Мне показалось, что Николаю стало даже немного лучше после моего приезда. В последний наш разговор он вроде стал склоняться к тому, чтобы поехать со мной в Москву. Накануне мы с ним долго говорили, и как будто он сердцем оттаял немного… Назавтра прибегаю из гостиницы в госпиталь, а он… Ночью скончался. – Вероника умолкла и вытерла глаза.

– Отчего?

– Мне объясняли врачи, да так мудрено, что я ничего не поняла.

– Может, плохо лечили?

– Да нет, там квалифицированные врачи. И такие чуткие, отзывчивые… Но знаешь, Ваня, я полагаю, что он сам не очень-то хотел лечиться.

Талызин вопросительно взглянул на Веронику.

– Видишь ли, как бы тебе объяснить… – Она замялась. – Воля к жизни у него как будто была подавлена.

– Может, показалось?

– Может, и показалось… – Вероника еле заметно пожала плечами. – Хотя нет, не думаю. У него накопилась масса таблеток, которые он не принимал.

– В тумбочке?

– Нет, тумбочки у них проверяет персонал каждый день. Я их нашла под матрасом, в газетку завернутые, когда постель ему перестеливала. «Что это за таблетки?» – спрашиваю. Он шуршание услышал, догадался, о чем речь, и вроде как чуть смутился. «Это, – говорит, – обезболивающее». «А прячешь зачем?» – «Держу про черный день, когда невмоготу станет. Тогда глотну штучку-другую, мне, глядишь, и полегчает».

Вероника замолчала. Она не могла сказать никому, даже Ивану, о страшном подозрении, которое возникло у нее еще там, в Новосибирске, в день похорон Николая.

…Талызин во всем помогал ей, вникал в мелочи быта, часто ездил к ней домой, на окраину. «Ты – как неотложка», – горько шутила в те дни Вероника. Сама она ничего делать не могла, все валилось из рук, особенно в первые дни после возвращения из Новосибирска. Ходила как в воду опущенная, каждое занятие на курсах с большим трудом дотягивала до конца.

Иван слушал Веронику, смотрел на ее измученное лицо и думал, что теперь нет для него человека ближе и дороже, чем она. Его давно уже терзала мысль, что она ничего не знает о его готовящемся отъезде. Андрей Федорович настрого попросил его не говорить на эту тему с кем бы то ни было, в период оформления – особенно.

Талызин очень хотел жениться на Веронике и забрать ее в Южную Америку. Неизвестно, конечно, как она отнесется к его планам, но для начала необходимо было посвятить ее в них. Чтобы испросить на это разрешение – сколько, в конце концов, можно играть в таинственность?! – ему тоже крайне необходимо было повидать Андрея Федоровича.

Работа в Оливии Веронике наверняка найдется. Правда, возникала еще масса различных проблем. Захочет ли поехать мама в такую даль, на другой конец света? Как быть с Сережей, где он там будет учиться? Обо всем этом следовало переговорить с Андреем Федоровичем.

Да, им необходимо повидаться. Но как это сделать? Звонить ему по телефону – ни домой, ни тем более на работу – он не рекомендовал. Дежурить у его дома, ожидая встречи? Но в таком дежурстве было что-то унизительное. Нет, встреча их должна носить видимость случайной.

Припомнив, что Андрей Федорович любил иногда после работы, если не слишком задерживался, заглянуть в Сокольнический парк, Талызин зачастил в Сокольники. Несколько вечеров провел безрезультатно, фланируя по аллеям. Наконец ему повезло.

Иван еще издали приметил павильон и вспомнил, что там играют в шахматы. «Загляну-ка туда, чем черт не шутит!» – решил он без особой надежды…

Перед шахматным павильоном вокруг клумбы стояло несколько садовых скамеек. На них сражались любители. Здесь были и седоусые пенсионеры, и совсем юные почитатели шахмат. Вокруг каждой пары толпились болельщики – где побольше, где поменьше. «Сыграть, что ли, с кем-нибудь?» – подумал раздосадованный неудачей Талызин. И вдруг он увидел Андрея Федоровича. Тот стоял к нему спиной, увлеченный партией.

Талызин тихонько подошел сзади и заглянул через головы болельщиков. Несколько минут изучал шахматную ситуацию. А события на шахматной доске и впрямь разворачивались интересно: оба партнера азартно атаковали, не жалея фигур. Жертвы сыпались каскадом, вызывая восторженные возгласы болельщиков.

Теперь нужно было привлечь внимание Андрея Федоровича, не показывая, что они знакомы.

– Сначала надо было шах ферзем объявить, а потом уже коня подтягивать, – заметил Талызин после очередного хода одного из партнеров. На Талызина обрушились негодующие реплики, суть которых сводилась к тому, что если уж смотришь – смотри, а подсказывать не моги.

– Это, молодой человек, не футбол, а шахматы, игра индивидуальная, – не без яда заметил какой-то старичок с тросточкой.

На звук голоса Ивана Андрей Федорович обернулся, бросив на него укоризненный взгляд, после чего как ни в чем не бывало продолжал наблюдать партию.

Талызин еще некоторое время молча понаблюдал за игрой, затем тронул Андрея Федоровича за рукав:

– А что, товарищ, чем наблюдать чужую игру, может быть, сами сразимся?

Андрей Федорович с сомнением посмотрел на него:

– У вас разряд имеется?

– Какой у меня разряд, – пожал плечами Талызин, – коня от слона отличу – и то слава богу.

– Что ж, в таком случае шансы сторон примерно равны, как пишут спортивные комментаторы. Сразимся, пожалуй.

В павильоне они взяли под залог обшарпанную шахматную доску и комплект черно-белых фигур.

– Пойдем на воздух, здесь душно, – предложил Андрей Федорович, запихивая доску под мышку.