Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья. Страница 65

Они сразу же двинулись по направлению к приорским покоям. Привратник крикнул им вслед, что отец Горнульф никогда не занимал этого здания и что там лечебница. Это сообщение тоже не вызвало доверия, но парочка монахов, осторожно жавшихся у портала храма, подтвердила его. Роберт все же велел охранникам обыскать лечебницу и богадельню, отправив с ними одного из монахов, другому же приказал служить проводником в келье Авеля. И, оказавшись там, понял, что привратник, очевидно, не солгал. Дверь кельи был нараспашку, и сама келья, хоть и покинутая, вероятно, совсем недавно, успела приобрести нежилой вид. Роберт велел монаху убираться и вошел. Первое, что он увидел – выемку в кирпичной кладке стены. Тайник! Открытый и пустой. Нет, не подвели предчувствия. Авель у себя что-то прятал. Но что? Уж верно, не еду с выпивкой – став приором, он был в состоянии обжираться в свое удовольствие. Безумие какое-то… доверять тайны двора тупице Авелю… а тот оказался достаточно умен, чтобы уволочь их с собой. А может быть, если он удирал в спешке, то не успел захватить всего? Роберт еще раз пошарил в тайнике, который от этого не заполнился. На табурете у постели лежали две книги – тоже две, что за странное совпадение! Роберт схватил их – это оказались Часослов и Бревиарий. Роберт лихорадочно перелистал их, встряхнул, постучал по переплетам, но ни единого постороннего листка не выпало из благочестивых книг. Где еще мог прятать тайные документы проклятый монах? За распятием, конечно же, за распятием… эти ханжи любят доверять свои делишки Богу! Он сорвал распятие со стены, но ничего за ним, кроме паутины, не обнаружил. Где еще он не смотрел? Он переворошил соломенное ложе приора, потревожив гнездо клопов, искромсал ножом грубое покрывало, но по-прежнему не находил ничего. Однако остановиться он уже не мог, равно как и допустить мысли, что Авель способен был не оставить у себя ничего скрытого. Он слишком лелеял надежду вызнать здесь новые опасные секреты, чтобы просто так от нее отказаться. Роберт метался по келье, тычась туда и сюда, переворачивал табурет, заглядывал под кровать. В его красивом лице не осталось сейчас ничего привлекательного. Он был похож на старого скрягу, рыщущего в поисках медного гроша. В своем возбуждении он даже не заметил стука костылей в коридоре, и лишь случайно, обернувшись, встретился взглядом с человеком, который уже некоторое время наблюдал за ним. Это был опиравшийся на пару костылей мужчина одних примерно с ним лет, светловолосый, светлобородый, кареглазый. Он не сводил взгляда с Роберта и совершенно откровенно над ним насмехался.

По этой усмешке Роберт его и узнал.

– Что, брат школяр? – произнес Фарисей. – Ищешь, где брат твой Авель?

Мокрые от пота руки Роберта сжались в кулаки. Но он не мог ударить Фарисея – эта издевательская усмешка были сильнее его, заставляла почувствовать себя жалким и приниженным. И слова эти, и усмешка откровенно свидетельствовали о том, что калека знает его таким, каким не знает никто. Глубоко вздохнув, Роберт вышел из кельи, тщательно обойдя стороной Фарисея, и наткнулся на одного из своих телохранителей, прибежавших доложить, что нигде в монастыре означенный приор Горнульф не был найден. Роберт кивнул в сторону кельи и произнес наиболее благостным тоном:

– Прекратить страдания калеки.

Это был именно тот ответ, которого Фарисей ожидал от графа Парижского.

Снег, хоть и позадержавшийся в этом году, все же выпал. Пока что не очень щедро, но белая крупа уже припорошила землю и сыпалась с хмурых небес, при порывах ветра залепляя глаза. Правда, в лесу ветер не слишком ощущался. Было тихо, и ноги, ступавшие по тонкому белому покрову, оставляли на нем четкие следы. Монах и мальчик довольно сноровисто двигались по лесу, согреваясь ходьбой.

Авель думал, как необычайно повезло им с Винифридом. На протяжении всего их пути от Лаона единственными их врагами были холод и голод – ощущавшийся, правда, теперь весьма сильно, ибо их заплечные мешки почти опустели. Но ведь они, в силу обстоятельств вынужденные держаться в стороне от торных дорог, могли столкнуться с гораздо худшими противниками. Разумеется, помимо ножа, которым снабдил его Фарисей, Авель вооружился также здоровой суковатой дубиной, выломав ее себе сразу же, как только они вошли в лес. И все же против волчьих стай и шаек озверевших мародеров это было вовсе не надежное оружие. Но – видно, Господь хранил в пути смиренных своих слуг, никаких хищников ни в человеческом образе, ни в зверовидном им не встретилось, хотя волчий вой слышали они не раз. Правда, путешествие их еще не кончилось, и всякое могло случиться, и замерзнуть они еще могли, и сбиться с пути… Авелю в прежние года дважды приходилось бывать в Веррине вместе с королевской свитой. Но тогда он ехал по дороге, верхом на крепком муле, под защитой надежной охраны. Так что нынешнее путешествие напоминало не те поездки, а давнюю пору, когда Авеля сорвало с места и понесло по городам и весям в компании Нануса и Крокодавла. Тогда-то он и узнал кое-что о тайных тропах через леса. И теперь эти воспоминания пробуждались, вытесняя страхи и тревоги последних месяцев, и Авель размашисто шагал, забросив на плечо свою дубину, и, несмотря на то, что мороз кусал нос и щеки, а желудок прилипал к позвоночнику, на душе у него было легко. Не видя опасности прямо перед собой и не ощущая ее, он не мог бояться.

Из этого состояния Авеля вывел голос Винифрида:

– Отец Горнульф, могу я спросить…

Авель кивнул. Он ожидал, что мальчик спросит о еде, или о том, далеко ли еще до Веррина, или что-то подобное, однако вопрос, заданный Винифридом, оказался совсем другого рода:

– Королева, моя крестная мать, и король – они в раю?

Авель остановился в недоумении. Причем в недоумение его повергло вовсе не то обстоятельство, что юный отрок задает подобный вопрос. Возрастая в монастыре и с малолетства привыкши подчинять жизнь его уставам, а также ежедневно слыша слова Святого Писания, Винифрид более склонен был помышлять о чудесах Господних и спасении души, чем об играх и драках, как прочие его сверстники. В будущем это предвещало в нем прилежного монаха, и Авель был чрезвычайно этому рад. Монашеская жизнь представлялась ему наилучшим жребием, дарованным человеку, хотя сам он в юности бегал от этого жребия, как черт от ладана. Нет, он вовсе не удивился, услышав от мальчика этот вопрос. Он просто не знал, что ему ответить. Королева, их с Винифридом благодетельница, разумеется, достойна была райского блаженства. Но, строго говоря, она скончалась без исповеди и покаяния, без отпущения грехов, не приняв святых даров – пусть и не по собственной воле, но именно так. А Эд… он-то умер как истинный христианин… однако то, что узнал Авель о делах покойного короля и его нраве, заставляло его смутно усомниться в том, что перед Эдом распахнутся небесные врата.

Но, если они не в раю, значит…

Нет, с этим он тоже не в состоянии примириться.

– Не знаю, – растерянно пробормотал Авель. – Не знаю… – А затем, неожиданно для себя, произнес слова, за которые, услышь он их еще совсем недавно от кого-нибудь из своей братии, наложил бы на виновника жестокую епитимью, а не то приказал бы и высечь, как за явную ересь. – Мне кажется, они не в раю и в аду… что они по-прежнему где-то на этой земле, и будут бродить по ней до тех пор, пока Предвечный судия не явится судить всех нас, грешных, по делам нашим…

Винифрид же, со свойственным всем детям – неважно, где они обитают – в хижине, дворце или монастыре – стремлением тут же применять услышанное к окружающим обстоятельствам, сразу задал следующий вопрос:

– А если так, то, может, они сейчас где-нибудь здесь?

– Может быть, – ответил Авель, и от этого предположения ему стало крепко не по себе, хотя бояться ему в данном случае вроде было нечего. Он поежился под своим теплым плащом, инстинктивно оглядевшись кругом, точно ожидая встретить потусторонний взгляд. И увидел за вершинами деревьев холм, а на холме – замок.