Игра по своим правилам - Нестеров Михаил Петрович. Страница 51

Нужно снимать боевика, а потом стрелять в Эспарзу. Другого выхода не было. Но для этого необходимо сменить позицию, переместившись хотя бы на пять метров влево. Тогда перед боевиком не будет заградительного щита.

– Джеб, я меняю позицию. Беру боевика позади Рафаэля. Прием.

Во время короткой перебежки Чижик переключил рацию и услышал голос Блинкова:

– Шустрее, Чижик.

Сместившись ровно на восемь шагов, снайпер занял точно такую же позицию. Хотя забор кончался тремя метрами левее. Оттуда можно было гарантированно посадить боевика на мушку. Чижик экономил драгоценные мгновения. К тому же он, стоя в неудобной позе, быстро приучил себя к ней и под конец не испытывал неудобств. Он не ощутил дискомфорта, когда снова чуть привстал над забором и в одно мгновение поймал цель в оптику.

– На месте. Вижу цель. Я беру его.

Чижик нажал на спусковой крючок первым сгибом указательного пальца. Нажал мягко, выбрав свободный ход спуска и встретив в конце сопротивление. Приклад торкнулся в плечо, панорама на миг дернулась. Но снова встала на место. Пуля пролетела в полуметре от головы Рафаэля и вошла боевику в голову через верхнюю челюсть. Снайпер тут же сместил ствол… И выругался. Он словно вел поединок с равным по реакции противником. Эспарза отреагировал на свист пули моментально. Он змеей поднырнул за спину девушки и с небывалой маневренностью обнажил острый клинок. Длинный и угрожающе блестевший на свету, он коснулся шеи Паулы.

Перед деловым вояжем отца в страны Латинской Америки Любовь Юрьевна принимала его в «Сетуни». Он не часто приезжал к дочери за город. Порой он просил ее «освободить апартаменты» для каких-то встреч.

Она встретила его дежурной улыбкой. Он ответил ей тем же.

А три года назад, когда он вернулся из короткой поездки на Кубу, она спросила:

– Ну и как там? На рыбалку не ходил?

– Какая рыбалка, о чем ты!

Брилев был заядлым рыбаком. На озере, близ лагуны в Пинар-дель-Рио, они вместе когда-то выуживали огромных большеротых окуней. Разжигали костер и готовили на углях ни с чем не сравнимые рыбные шашлыки. Отдыхали в грубых деревянных домиках на сваях с пальмовыми крышами. Любовались деревьями, увитыми лианами, экзотическими птицами и бабочками.

Давно это было.

Пинар-дель-Рио… Любовь Юрьевна покачала головой. На травянистых берегах лагуны Сальваторе впервые обнял ее. Она сама предложила капитану провести вечер на озере и даже взяла с собой спиннинг и набор блесен. И сама блеснула на манер русалки. Махнула хвостом – это определение отца. Помнит ли он об этом? Про него нельзя так сказать. Более правильно – не забывает. Не забывает, легко высчитав пусть не первую, но одну из ярких встреч с Сальваторе: в конце августа 1986 года.

Сколько воды утекло с тех пор. Столько, что, кажется, высохло то озеро, обмелела лагуна.

Левыкина налила отцу водки, приготовила легкую закуску. Констатировала, глядя в его усталое лицо:

– Ты вымотался за последнее время. Пожалел бы себя. Маринке не звонишь.

– Пусть она мне звонит. Будем! – Генерал опрокинул в рот стопку и подцепил вилкой кусочек маринованной селедки. – Почему бы ей первой не позвонить? – возобновил он разговор. – Она что, шибко занята?

– Иногда у нее получается замечтаться. – Любовь Юрьевна с минуту молчала. Вопрос, который она твердо вознамерилась задать отцу, наболел давно. Она никогда не опекала его – он бы не принял от нее опеку ни в какой форме. Он был ухоженным, но его рубашки гладила горничная, входившая в смену его личной охраны. Кофе по утрам также подавала она. И ни разу не спросила, вкусно ли, не поинтересовалась его настроением. – Папа, почему ты не женишься? Неужели считаешь, что поздно?

– Я ничего не считаю. Знаешь, лучше английского комика… как его? – Брилев, вспоминая, пощелкал пальцами. – Да, Бенни Хил. Лучше, чем он на вопрос «Почему ты не женишься?», не скажешь: «Мне нравится пиво, но я не собираюсь покупать пивзавод».

– Фу, как пошло! Раньше я такого за тобой не замечала.

– Ты многого не замечаешь. У тебя тоже случается замечтаться. Я понимаю, к чему ты задала этот дурацкий вопрос. Мамаша! Спишь и видишь себя на свадьбе, финальная часть которой – в Акрополе.

– Зачем ты так?

Генерал не случайно перешагнул порог этого дома. Он ничего не мог контролировать, лишь уверял себя, что операция идет по плану, что каждый, кого генерал задействовал в ней, неукоснительно выполняет его распоряжения. И все же…

Все же он пришел в этот дом. Единственное, наверное, место на земле, где он был не одинок. Он механически высчитал, что тут ему будет спокойней; а у себя дома он бы чувствовал себя, как в зале ожидания. Он поймал себя на странной мысли, что они с Любой заодно и вместе коротают этот растянувшийся отрезок времени, но мысли свои прячут друг от друга.

И еще одна странная в своей противоположности мысль: он вроде бы вернулся на место преступления – что он сделал не так и что можно подчистить за собой.

Это было неделю назад.

Рафаэль сделал один, другой шаг назад, на мгновение задержав взгляд на предателе. Он остановился посередине двора, невольно выбрав центральное место. В него били фары двух джипов, и он не мог выскользнуть из-под яркого света. Он не сдержался и выплеснул на Энрике то, о чем сам Суарес не переставал думать в последнее время.

– Вонючка! Уличный торговец! Ты жил в грязном и холодном подвале. Замерзнуть тебе не давали малолетние проститутки. Ты рассказывал, что одна из них сбежала из Аргентины в Колумбию, узнав, что мать решила продать ее на органы. Тебе было четырнадцать, и ты был один. Ты выдавил слезы на глаза, когда взглянул в лицо моего двоюродного брата. Тебе оно показалось выдержанным и удивительно чистым. Тебе, босяку, без родственников и друзей, предложили невероятное: стать «колено» в легионе уличных торговцев. Чем ты заслужил такое доверие?.. И вот ты, пес, впервые обедаешь в ресторане, впервые пересчитываешь деньги, стекающиеся к тебе от босяков.

«Много, очень много денег…» Энрике закрыл глаза. Он не смеет присвоить хотя бы один сентаво. Но замечает, что аргентинская беглянка по старой дружбе утаила часть выручки. И он примерно наказывает ее. Девушку живьем закопали в самом дальнем углу подвала. Он работает и учится. Он образован и предан. Его псиная верность не проходит мимо Рафаэля, и вот он впервые беседует с боссом наркокартеля. Он не в силах унять дрожь, находясь в одной компании с Эспарзой. Он готов отдать за него жизнь, гордо вскинув при этом голову. Он слышит невероятное: «Ты честный парень, Энрике. Поедем со мной, я покажу тебе свою гасиенду». Энрике увидел много больше: настоящую семью в сборе. То было 20 сентября 1995 года. Он попал на одну из торжественных встреч. Отмечался праздник День дружбы, обсуждались новые проекты. Асьенда Сан-Тельмо предстала перед ним настоящим дворцом, символом власти. Эспарза наблюдал за ним и не увидел в его глазах зависти. Не услышал пафоса в его голосе, когда предложил ему произнести тост.

Энрике вздрогнул, когда Рафаэль сказал:

– Не лги, не воруй, не ленись – отчеканил ты. – Сколько тебе было, пес, двадцать пять? Ты предвидел крутые перемены в своей жизни и дал клятву. Я уловил этот момент и сделал свой выбор. Последним из моих близких родственников ты отправил на тот свет моего кузена по материнской линии. Того самого, с выдержанным и чистым лицом. Теперь ты пришел за мной, вонючка!

Эспарза не сомневался, что каждое его слово доходит до человека, на котором остановила свой выбор Паула. «Красивый парень. Русский». Но не для него он разразился этим обличительным монологом. Каждое слово, услышанное предателем, будет гробовыми гвоздями добивать его, и случится это скоро, очень скоро. Последнее, что услышит Энрике, – это четкие отзвуки голоса своего хозяина: «Уличная вонючка!»

– Я приготовил тебе последний подарок, Паула, – сказал Рафаэль. Он не стал называть Джеба по имени, даже просто не обозначил его: «Я хочу видеть тебя». Кого он увидит, своего палача? Нет. Тупую машину смерти? Главное в другом: кого увидит Паула. Она даст подсказку. Вот она заворочалась в ней, напрягла ее тело, увлажнила глаза. Она узнала красивого русского парня.