Последний контракт - Нестеров Михаил Петрович. Страница 19

– Здравствуйте, Алексей Михайлович, – первым поздоровался он. На его губах на короткие мгновения застыла слабая улыбка, а темные глаза словно подсветились изнутри.

Матиас протянул ему руку и молча пожал, часто-часто кивая головой. Может, подумал Сергей, в этот жест он вложил все те необязательные слова о том же времени и его странном течении, о превратностях судьбы и ее седоватых отметинах на висках обоих собеседников, о порывах ветра, которые поэтапно освобождали голову от легкой дури. Впрочем, легкой дури не бывает.

Действительно, Алексей будто впервые рассматривал своего боевика, его на удивление чистые, словно под прикрытием новеньких контактных линз, карие глаза. Подумал, что для Сергея настала пора перевернуть ощущения, дать им команду «кругом!». Поскольку определенное время и до уготованного момента он жил с ощущением, что главные события его жизни – в прошлом. Теперь есть буквально повод, чтобы развернуть скакуна: «Главные события – в будущем». И трижды постучать по облучку.

Когда Сергей Марковцев командовал батальоном, Матиас отнес его к той редкой категории военных, в коих все еще жило интеллигентное сознание. А это означало, что он постоянно находился в раскачке между верой и безверием, жил с устойчивым желанием, чтобы вера была и чтобы она вернулась – если вдруг уйдет. Теперь, когда по прошествии многих лет они снова встретились, он мог процитировать Михаила Козакова: «Пока я жив, бог есть». Очень справедливо по отношению к Марку. «И ко мне тоже», – вынужденно дополнил Алексей. И повторил: «И ко мне тоже».

– Коньяк, водку? – спросил Матиас, подзывая бармена щелчком пальцев.

– Водку, – кивнул Сергей. – Нашу. Местная хороша для промывки желудка, а нам с вами нужно прочистить мозги.

Банкир рассмеялся.

– Давно не слышал тебя. Таким, – пояснил он. – Ты всегда говорил дело.

– Да, – по-простому отозвался Марковцев. – Просто иногда те, к кому был обращен мой голос, не способны были меня услышать. Или понимали неправильно. Однажды я сказал командиру дивизии, что его вертолет даже не садится, а присаживается. Тогда мне показалось, что он завтракал мылом – у него пена повалила изо рта.

Теперь настала пора Марковцева пристально вглядеться в собеседника.

Когда они впервые встретились, Алексею было тридцать шесть лет. Щеки неровные, бугристые, красноватые, что навело Сергея на мысль, что этот человек очень неуверенный в себе, с неистребимым комплексом.

Тогда Марковцев неожиданно пришел к выводу, что у Алексея никогда не было не то что своей квартиры, а даже своего угла. А если и был, то его постоянно шпыняли. Он живо представил себе коммуналку. Алексей просыпается в своей комнатенке и идет умываться – но туалет занят. Он идет на кухню попить кофе, но все конфорки греют чьи-то кастрюли, чайники, или просто на плите стоит здоровенный таз и в нем варится варенье. Когда освобождается туалет и Алексей садится на унитаз, из кухни доносится: «Нельзя ли потише?!» И так каждый день.

Сергей не мог представить себя на месте Матиаса. Точнее, представлял оригинально. Занят туалет? Он вышибает дверь и сам занимает его. Нет места на общей плите? Секунда – и все конфорки свободны. Нельзя ли потише? Можно, конечно. И Марковцев, стараясь не шуметь, душит одну соседку, потом вторую, дальше идет кончать их мужей.

Эти первые представления оказались ошибочными. Хотя, может, тот комплекс и стал причиной абсолютного равнодушия Матиаса к жертвам, которые Марк бросал к его ногам. Он походил на садовника, не видящего в сорняках живых растений. Для него интересна культура и он беспощадно выпалывал свой огород, топча и сжигая сорняки.

– Я хотел вытащить тебя из тюрьмы, – услышал Сергей, – но не сразу. Просто в то время в тебе не было необходимости. И ты прекрасно понимал, что в зоне тебе спокойней, разве не так?

Вопросы, вопросы, вздохнул Марковцев. Цена его побега из тюрьмы колебалась бы в пределах миллиона долларов. Для чего? Для того чтобы он не заговорил. Однако за такие деньги его могли хлопнуть в тюремной камере. Не хлопнули. Значит, он был нужен на воле.

Постепенно Сергей начал сбрасывать с себя личину секретного агента и возвращался в забытое состояние главы «батальона смерти». Ничего изменить не мог, но понимал, что так ему будет гораздо легче. Сравнил такой переход, или скорее всего состояние, с секретным кодом, заложенным в программу, исходным текстом, осмысленным, живым организмом. Просто его надо чувствовать в себе, а жить совсем другими чувствами и настроениями. Если этого не будет, его раскусят в две секунды.

– Ну, как ты жил эти годы? – спросил Матиас и грубовато отослал бармена, ставшего напротив: – Go away (ступай прочь).

Марковцев пожал плечами. И снова ответил цитатой-притчей:

– Привыкли руки к топорам. Только сердце непослушно докторам.

Уже сейчас Алексей Михайлович мог признаться себе, что никаких проверок не нужно. Марковцев говорил и выглядел, как человек, проведший долгое время в неволе. Он скрывался – а это пуще неволи. С другой стороны, если бы он впервые увидел его хотя бы в этом ресторане, на улице, то прошел бы мимо и не окликнул.

– Давно хочу свалить отсюда, – продолжал Сергей. – Но нет денег и высовываться неохота. Странное ощущение. Всю жизнь чувствовал себя перелетной птицей, сейчас же не вижу себя даже переползающей жабой.

Пора задать вопрос в лоб, решил Марковцев.

– Есть работа? – спросил он.

– Пока что есть желание снова видеть тебя в команде. Но не сразу. Надо подумать.

– Вы уже подумали, Алексей Михайлович. Иначе бы не пришли сюда. Я вижу, у вас есть трудности. Четыре года – хороший срок, про меня давно забыли. Но встает вопрос: неужели на таких людей, как я, снова спрос?

«Три года», – мысленно поправил собеседника Матиас, не собираясь отвечать на последний вопрос, поскольку Сергей сам ответил на него: да, на таких снова спрос. Сергей скрывал часть своей биографии, то, что он после побега из колонии успел поработать на две «конторы», и Алексею это понравилось. Во всяком случае, у него появлялся козырь, когда в один прекрасный момент он предъявит Марковцеву следующее: «Что же ты сразу не сказал? Из-за тебя я мог крупно вляпаться».