Рассказы и стихи - Никитин Олег Викторович. Страница 15

Прокоп Фомич вспомнил про тучи и рану и загрустил. А дальше было: «Полный гражданин ему сказал:

– Вы напрасно намекаете на бога. Потому как он наверняка давал бы по три коробка на копейку. А Вы спекулянт.

Инвалид не нашелся что ответить. Вот я вас и спрашиваю, дети – кто прав?

Толик сказал:

– Прав полный гражданин, потому что у меня дедушка тоже немой инвалид, а спичками на станциях не торгует.

– Прав инвалид, – сказала Таня, – потому что он бедный и у него маленькая пенсия, поэтому ему нужны деньги.

– Оба правы, – заявил инспектор, сидевший на задней парте, и не ошибся.

– Верно, – воскликнул я. – Ставлю Вам пятерку в журнал. Как Ваша фамилия?

– Петров.

– Я тоже Петров, – обрадовался Веня.

– А ты молчи, Петров, – осадил его я и вывел отметку напротив фамилии «Петров».

– Вы замечательно ведете урок, – сказал инспектор, – поэтому я скажу о Вас на заседании роно очень положительно. Нам нужны такие учителя, которые могут не обратить внимания на то, что ученик оказался инспектором, и поставить ему пятерку. Так держать!

– Я рад слышать такие слова. Так как они правильные, то ставлю Вам еще одну отличную оценку, – ответил я».

Прокоп Фомич почувствовал тошноту и отвернулся. «В пивную, что ли, сходить?» – подумал он. Было еще часов десять утра, но пивная уже работала. Прокоп Фомич взял две кружки и подошел к столику, за которым стоял нестарый еще тип и задумчиво смотрел прямо. Можно было, конечно, встать у свободного столика, но Прокоп Фомич ощущал потребность поговорить.

У этого человека, который пил пиво, была небольшая борода. «Наверное, он просто перестал бриться, вот она и выросла», – решил Прокоп Фомич.

– Да, – сказал он печально, – погода отвратительная. Вон и рана болит.

Про рану он просто так сказал, потому что она не болела. Однако бородатый продолжал разглядывать в окно низкие тучи. «Не тот ли это инвалид со станции? – испугался Прокоп Фомич, – Вон и глаз стеклянный».

– Хм, – сказал он, – и пиво поганое.

Так как тот не отвечал, Прокоп Фомич обратил внимание на цветастую вырезку из зарубежного рекламного проспекта, валявшуюся на засаленном столике. Там было написано по-русски: «Лечение гонореи одной пероральной дозой. Одна пероральная доза 300 мг (2 капсулы) эрадацина достаточна для ликвидации острой гонококковой инфекции у большинства больных, мужчин и женщин, у которых заняты половые или другие органы». Дальше значилось название фирмы на иностранном языке. Прокопа Фомича передернуло, в горле комком застыло пиво.

– Да, отец, – сказал бородатый. – Ты вроде ко мне обращался. Извини, я стих сочинял, вот послушай:

– Заметил, вот оно – зеркальное отражение – дальше все навыворот, грязь и смрад или наоборот, – отвлекся на минутку бородач.

В процессе чтения лицо бородача словно бледнело и ощетинивалось. Прокоп Фомич поминутно вздрагивал и следил за густым волосом, лезшим из подбородка чтеца. Стихи он почти не слушал, а что слышал, плохо понимал, и озирался испуганно. Но остальные посетители пивной были заняты своими кружками и не оборачивались на голос стихотворца, вдохновение которого наконец иссякло. Поэт схватил кружку и начал подкреплять силы пивом.

– Сильные стихи, – сказал Прокоп Фомич неуверенно, – только не очень понятные почему-то, хотя слова вроде все русские, да? Ну, да ладно. Ты вот слушай, у меня сегодня год, как сына в тюрьму посадили, понимаешь?

Прокоп Фомич начал вторую кружку и задумчиво жевал креветку. Все-таки стихи бородатого его чем-то задели, эти мраморные ноги чертовы у худого крестьянина. Поэт наклонился над кружкой и молчал, не перебивая.

– Ты слушай, что натворил, – продолжал тоскливо Прокоп Фомич. – Над проходной у нас лозунг висит – «Слава авангарду!», значит, ну, видел наш листопрокатный завод, наверное. И выпили они с приятелем крепко, тот и говорит – давай, мол, пойдем на завод и этот дурацкий лозунг сорвем к черту и в лужу бросим. Осень тоже была, как сейчас, и дождь шел сильный, с ветром. Вот они пришли туда и нет бы действительно сорвать этот лозунг, а они еще затащили его в кабинет, главного авангардиста, а ночью дело было, и присобачили над его столом. А сын пьян был ужасно, разразился фонтаном кильки, и прямо на стол. Жуткое дело. Нашли, статью припаяли, сидит теперь, письма пишет злые. Здравствуй, мол, батя, дай авангардисту по роже и езжай ко мне, развлекись. А я почетным рабочим был, премии получал, а сейчас только герой труда спасает, успел получить два года назад. Такие, брат поэт, дела, хоть вешайся…

Прокоп Фомич отпил глоток и затуманился. Бородач молчал, неподвижно уставясь в кружку. Прокоп Фомич наклонился вперед. Со дна кружки поэта на него посмотрел и как будто подмигнул хитро стеклянный глаз.

Старый листопрокатчик вышел из пивной. Ему захотелось в туалет, но таковой уже много лет не работал, поэтому он направился к знакомой дыре в дощатом заборе, ограждавшем пустынную стройку.

Прокоп Фомич втиснулся в щель и увидел в обрубке бетонной трубы двух посетителей. Они жгли костерок и пили из стакана вино.

– Эстетизм, отец, делает мир еще прекрасней, – высказался молодой интеллигентного вида мужик в очках, ковыряясь куском арматуры в костре, – иди к нам, укройся от дождя.

– Дождя нет, – сказал Прокоп Фомич.

– Это он образно говорит, – произнес другой парень, куривший толстую сигару, – читай, что ты там такого отыскал, Иннокентий.

Прокоп Фомич присел на доску поближе к жаркому огню и протянул к нему зябнущие руки.

– Слушай. Это «Махабхарата», – пояснил Иннокентий Прокопу Фомичу. –

Прокоп Фомич почувствовал, что рана его в груди начала ныть. Она болела все сильней и сильней, пока его не скрутило и не опрокинуло на жесткие доски, лицом к обжигающему пламени. Тотчас же на землю упали первые капли.