Гиперборей - Никитин Юрий Александрович. Страница 95

– Есть вещи, которые прощать нельзя, – ответил Асмунд резко. – Никогда!

Он скользнул подозрительным взглядом по ее черным как смоль волосам, задержался на точеном носике и пухлых губах, повторил с нажимом:

– Никогда и ни за какие пряники!

Олег чувствовал себя усталым, мысленно уже лег в постель, дал отдых измученному телу. Рудый стучал ложкой, вылавливая из огромной миски последние капли супа. Когда хозяин принес на огромном подносе крупного поросенка, Рудый уставился с недоверием, осторожно потыкал ножом:

– Мы кабанчика не заказывали! С чего такая внезапная щедрость?.. Или ты зажарил его месяц назад, но так ни одному бродяге и не сбыл?

Хозяин покачал головой, указал на Асмунда:

– Поросенок еще утром бегал, но вот этот князь, когда соскочил с телеги, наступил прямо на него… Задавил.

Рудый покосился на смущенного Асмунда, сунул руку в карман, отыскивая кошель с монетами:

– Я могу его заменить.

Хозяин осмотрел его внимательно, сожалеюще покачал головой:

– Ты худой да жилистый. Не заменишь… Вот если бы сам князь, который задавил…

Рюрик посмеивался, заботливо срезал для Умилы поджаренные корочки хлеба – она любила их. Олег слушал болтовню спутников краем уха, почти не обратил внимания на выросшие посреди стола огромные кружки с квасом. До Новгорода осталось два-три конных перехода. Послезавтра они должны принять из рук Гостомысла ключ от ворот Новгорода. Не успеют – рухнет все. Участь славянских племен будет решена бесповоротно, трагически.

Он отодвинул пустую кружку, произнес рассеянно:

– Квас был хорош, благодарствую.

За столом была тишина, он поднял голову. Все смотрели на него во все глаза. В глазах Асмунда был откровенный восторг. Наконец Рудый скромно кашлянул, сказал благочестиво:

– Святой отец, ты так был погружен в мысли о высоком, что вместо своего кваса… съел моего кабанчика.

Олег пожал плечами, все еще в тяжелых мыслях о самом трудном переходе – последнем, как сквозь толстое одеяло из шкур услышал сочувствующий голос Асмунда:

– Если не смотришь, что ешь, то все одно, что не ел. По себе знаю.

Хозяин попятился, в его глазах был ужас и благоговение:

– Говорят, что волхвы не творят чудеса! Своими глазами видел…

Один из гуляк в корчме поднял руку почесать нос, шевельнул пальцами, почесал щеку, в задумчивости коснулся мизинцем уха. Олег бросил взгляд в ту сторону, откуда гуляка был хорошо виден. Краснолицый купец поднялся, пошел к двери. Из-под короткого плаща западного кроя выглядывали ножны широкого меча.

Рудый внимательно смотрел на Олега, спросил тихо:

– Что-то случилось?

Олег взял кружку с пивом, поднес ко рту, ответил, едва шевеля губами:

– Вон тот, с серьгой в ухе, – чтец по губам.

Рудый поднес свою кружку ко рту, закрывая губы:

– Они опасны?

– Не знаю. Пока что замышляют какой-то грабеж. Вряд ли нас касается, но будь наготове.

– Откуда знаешь?

– Язык офеней, – ответил Олег коротко.

Рудый тихонько сказал Гульче, все еще прихлебывая пиво мелкими глотками:

– Я думал, только я знаю язык этих коробейников!.. Они придумали свой язык, чтобы при покупателе тайно вздувать цену, торговаться.

Олег почти не слушал. Рудый знал только язык северных офеней, их там называли коробейниками, на самом же деле было много таких языков – жеста, свиста, птичьего клекота и цвириньканья, а южные офени сохранили много скифских слов и даже киммерийских, которых не помнили сами потомки скифов, растворившись среди славян.

Внезапно что-то заставило его поднять глаза. В корчму вошли трое крупных мужчин, заняли стол возле выхода. Еще двое остановились в дверях. Их лица словно высечены из камня, глаза смотрели холодно и оценивающе. Все пятеро двигались с той уверенностью, какую дают доспехи, укрытые под простой сорочкой.

– Готовьтесь, – шепнул Олег, отхлебнув пива. – Гульча, верни Умилу. Если легла спать – тащи силой. Не забудь маленького Игоря.

– Почему я? – спросила Гульча. Увидела лицо Олега, быстро спросила: – Что случилось?

– Слева у двери стоит тот единственный, кому удалось ускользнуть. Асмунд, Рудый, не поворачивайтесь. Держите головы ниже, громко не говорите. Я приведу коней ко входу в корчму. Меня он не видел, не знает, что я с вами. Не поворачивайтесь, что бы со мной ни случилось.

Он вылез из-за стола, медленно побрел к выходу. Спину держал сгорбленной, выпячивал живот, руки нелепо болтались. Воины у двери встретили его ощупывающими взглядами, один грубо схватил за руку повыше локтя. Олег поспешно расслабил мышцы, чтобы под пальцами ощутилось дряблое слабое тело.

– Эй, волхв-пещерник!.. Хороша у тебя пещера!.. Ха-ха!.. Не видал двух татей: один с перебитым носом, здоровый, как сарай у бабки, а другой с мордой коня, который из гордости не желает жрать сено?

Олег ответил смиренно:

– Боги велят мне зреть в душу, а не на скорлупу.

Воин пнул его ниже спины, и Олег, выпав из дверей, прокатился по ступенькам и растянулся во весь рост. Из дверей еще несся хохот, ему кричали вслед веселое, давали похабные советы. Олег медленно поднимался, громко кряхтел, прикидывая, успела ли Гульча пробраться незамеченной к Умиле.

Шатаясь, он ушел в темноту, а когда угол сарая скрыл вход в корчму, быстро перебежал к конюшне. Двери были заперты, сторожа он видел в корчме. Олег выдернул железные скобы вместе с засовом, проскользнул в приоткрытые двери.

На повозке Рудому заработать не удастся, придется бросить, но и хорошо, иначе Рудый продаст ее так, что за ними весь город погонится с кольями в руках. Когда у славян кончаются доводы в споре, они хватаются за колья или топоры, ибо боги велят начатое доводить до конца. Кони хорошие, но седла пришлось таскать из другого сарая, а еще захватить одежду, одеяла, котел, разные мелочи, без которых выживут мужчины, но Умиле с малым Игорем придется туго…

Он оседлывал последнего коня, когда от корчмы раздался крик. Двери с треском распахнулись, одна створка закачалась, трепеща, как бабочка в огне, другая вылетела из проема вместе с человеком в панцире. Тот упал, скатился по ступеням, перевернулся на спину и так остался лежать, разбросав руки. Следом вывалилась целая толпа орущих, размахивающих руками и оружием людей. Одни разбежались, другие продолжали яростно рубить друг друга мечами и топорами. Один, высокий и ревущий, как див, страшно вертел над головой огромным топором, с лезвия веером летели темные брызги. На пороге возникла женщина, она прижимала к груди ребенка. Вокруг нее, словно барс, вертелся высокий воин, молниеносно отражал удары, что сыпались с двух сторон. На него наседали два огромных дружинника, рубашки на обоих лопнули – то ли от богатырских замахов, то ли от меча Рюрика. Железные доспехи блестели кроваво-красным и мертвенно-бледным – от пылающих жаровен и белесой луны.

Олег бегом потащил коней, ворвался в постоялый двор, закричал:

– Умила, Рюрик!

Рюрик оглянулся, в этот миг над его головой взвился меч. Умила вскрикнула в ужасе, но что-то коротко блеснуло в лунном свете, меч упал на пол, его рукоять еще стискивали пальцы. Нападавший страшно крикнул, схватился за обрубок руки с торчащей костью. Гульча отпихнула калеку, побежала к Олегу, брезгливо держа окровавленную сабельку на вытянутой руке.

Умила кинулась во двор, Рюрик яростно насел на другого воина, нанося быстрые тяжелые удары. Тот закрывался щитом, пятился, от щита летели щепки, булатные накладки.

Во дворе Асмунд и Рудый дрались с целой толпой. Умила добежала до лошадей, Гульча помогла ей взобраться, подала Игоря. Ее глаза горели, как у дикой кошки, она все время поглядывала на Олега.

– Приведи еще коней, – крикнул ей Олег. – Я оседлал, они в конюшне!

Гульча исчезла. Олег выдернул из потайного чехла швыряльные ножи. Рюрик нанес последний удар, враг сполз по стене, под ним растекалась кровавая лужа. Асмунд вертел гигантским топором, вокруг него был забор из сверкающего булата, уже несколько человек лежали неподвижно, еще трое ползли прочь, оставляя за собой темные дорожки крови.