Главный бой - Никитин Юрий Александрович. Страница 87

Глава 45

Владимир спал мало, нужно было, помимо восстановления городской стены и сгоревших теремов, заново построить порушенные укрепления на подходах к городу. Только через три дня вспомнил о пленниках, спросил раздраженно:

– Что там с этими… завоевателями?

– На месте, – ответил Претич лаконично. – А ты что ждал?

– Как они?

– В дерьме. Там так и не подсохло. Смердит!.. Но еще ни один не подох, хоть жрать не даем. Без воды бы уже подохли, но этот дождь…

С напряжением в голосе он поинтересовался:

– А тот… Отрок?

Волчий Хвост кивнул с хмурым удовлетворением:

– Сидит. Матерый волчара!

– Говорит им что?

– Нет. Все молчат, друг на друга не смотрят. Стыдно, видать. Они ж, когда надо было на последний приступ идти, еще и подрались между собой, кому быть верховным каганом Киева!.. Теперь сопят, глаза в кучку, смотрят только под ноги. В дерьмо то исть.

После паузы Владимир поинтересовался:

– А нашим Отрок что-нибудь говорил?

– Нет.

– Точно?

– Гордый!

– Черт бы его побрал!

Он стукнул кулаком в раскрытую ладонь, прошелся взад-вперед по комнате.

Претич предложил:

– Может, порубить их всех, не мучая?.. А то сегодня, сам видал, Коневич, когда шел через двор, отсалютовал этому… гордому.

Владимир вскинул брови:

– Хану Отроку?

– Нет, не хану. Человеку.

Всемилостивейший и Всеблагой базилевс изволил собрать Большой Тайный Совет. В полном составе. Слушали спархия. Снова с окраины империи пришли вести, которые снова и снова спутали все расчеты. На далеком севере, в диких лесах создается народ, совершенно загадочный и непредсказуемый. А тут еще хан Отрок, вместо того чтобы повести горящее местью войско, явился в Киев и сдался в плен. Словно и он тоже… киянин! Один из тайных соглядатаев сам видел его, униженного и оскорбляемого чернью, сидящего на солнцепеке под стеной сруба, возле которого свирепый каган Руси люто казнит врагов. Пленники уже изнемогли, кое-кто в беспамятстве, троих ханов терзает болезнь, даже Отрок, явившийся позже, исхудал и выглядит при смерти. Но киевский каган не спешит с казнью, наслаждаясь их муками…

Базилевс оглядел всех налитыми кровью глазами:

– Что предлагает наш мудрый Фивантрокл?

Старец в расшитом красными цветами халате, тяжелом от золотых украшений, поклонился, заговорил тихим, вкрадчивым голосом:

– Времена меняются, ханы приходят и уходят, но интересы империи вечны. Дикарские души, бросаемые из стороны в сторону примитивными и непонятыми просвещенному человеку чувствами, снова спутали наши безукоризненные планы. Но империя стара, она не впадает в отчаяние от промахов… в которых не виновата, а умело строит новые планы.

Он поклонился и сел. Действительно мудрый, сказал много, но ничего не предложил. Базилевс прошелся тяжелым взглядом по членам совета. Всех пригибало, словно по ним, как по каткам, протаскивали мраморные блоки для строительства нового дворца.

Тяжелый и вместе с тем острый взгляд приподнял Йегу. Тот поклонился, еще и еще раз суетливо сгибался, выказывая свою ничтожность, тем самым как бы приподнимая Божественного базилевса.

– Капля долбит камень, а время изгрызает любые твердыни. Нам ничего не остается, как с упорством мудрых найти тех, кто смог бы возглавить племена… а лучше всего, объединение этих племен. Степняки плодятся быстро! Уже на следующую весну в седло сядут массы молодых удальцов, что сейчас еще скачут на деревянных палочках. Им понадобится оружие.

Фивантрокл поднялся и добавил льстиво:

– Если Мудрый базилевс поторопится, то можно в казне наскрести еще на сотню тюков с оружием. Если там пусто, то еще чуть поднять налоги… Зато успеем в их племена еще до выбора новых ханов. Успеем кому-то помочь, а эти дети степей по-дикарски верны слову и до гроба будут благодарны тем, кто их поддержал еще в неизвестности… Ха-ха!..

Копыта стучали громко, зловеще. Твердая земля с редкими кустиками и клочьями сухой травы осталась позади. Теперь под копыта бросалась сплошная каменная плита, мертвая и враждебная. Сердца сжимались в недобром предчувствии, Добрыня посматривал даже на небо, пригибал голову. С востока надвигается массивная туча. Край резок и обрывист, вершиной туча царапает небосвод, а основание двигается так низко, что сломало бы верхушки сосен, если бы деревья росли в этом безжизненном мире. Скол тучи с синим оттенком перекаленного железа, а сама туча казалась такой же плотной, как и каменная глыба, по которой стучат их копыта.

Солнце, медленно разбухая, из оранжевого слитка превращалось в багровый шар. На его пути плавился небосвод, ползли темно-красные потеки, поджигая темный край земли.

Леся с растущей тревогой поглядывала на мрачного витязя. Он несся на фоне зловеще багрового неба, залитый недобрым цветом пролитой крови, загадочный и молчаливый, как сама смерть. Конь тоже стал розовым, будто вынырнул из озера крови. Пусть кровь стряхнуло ветром, но оттенок остался, даже запах…

Она потянула ноздрями. Запах крови стал отчетливее. Копыта гремели зло и неумолимо, впереди возникла невысокая гряда, закрывая то, что ждет впереди.

– Добрыня! – вскрикнула она тревожно. – Что там?

Ветер унес ее слова, а витязь мчался сквозь красный мир все такой же неподвижный, словно скала двигалась сквозь багровый мир огня и крови. Она прокричала снова, тонко и отчаянно, даже его конь тряхнул ухом, словно сбрасывал слепня, наконец и Добрыня повернул к ней голову. Красные сполохи метались по лицу, как языки адского пламени.

Слова застыли у Леси в горле. На нее смотрели глаза… если не мертвеца, то человека, что уже стоит на грани двух миров.

– Река, – ответил он мрачно, голос прозвучал подобно грому. – Просто река.

Кони с разбегу вбежали на каменную гряду. У Леси остановилось дыхание. В каменных берегах бесшумно и страшно двигалась река. Темная как смоль, тяжелая, она передвигалась подобно лаве, без привычных волн, а каменные борта удерживали ее, не давая раскатить волны по всему миру.

– Боги, – прошептала Леся. – Что это?

Добрыня, сам темный и мрачный, как порождение этого мира, повернул коня. Леся, прикусив язык, поехала следом вдоль берега. От звона подков по телу бежали мурашки.

Темная изба показалась Лесе огромным камнем, поросшим зеленым мхом. Стены вросли в землю по самые окна, и снова Леся ощутила непонятный страх. Под копытами стучит цельный камень, что за избушка такая…

Между избушкой и темным краем воды багровый свет, словно отсвет заката. Развешанные на шестах сети бросали причудливые тени на темно-красную землю. Добрыне показалось, что нити слишком тонкие, – что за рыбу ловят, почему поблескивают, словно из металла, – но Леся тихонько вскрикнула, ее дрожащий палец вытянулся вперед.

Издали фигура человека у костра показалась тоже высеченной из камня. Добрыня рассмотрел массивного старика. Тот сидел перед чугунным котлом таких размеров, где можно варить целиком быка. Добрыня огляделся, где еще люди, где много людей, но берег пуст, везде запустение. Старик явно живет в одиночестве. Не глядя на приближающихся всадников, неторопливо помешивал в чугунном котле ковшиком на длинной ручке. Запах поднимался странноватый, и не столько рыбный, сколько мясной.

Небо на западе уже стало цвета княжеского плаща. Земля потемнела, а вода теперь выглядела как застывшая темная смола. Старик не поднял головы, а когда поднял ковшик, в нем кипело, брызгало. Добрыня вздрогнул и застыл: старик вдруг распахнул пасть, куда пролезла бы овца, вылил из ковша, довольно почавкал, буркнул, не поднимая головы:

– Перевоз? Завтра.

– Нам нужно на ту сторону, отец, – попросил Добрыня осторожно.

– Утром, – отмахнулся лодочник. Глаза его, на миг ставшие огромно-жабьими, вернулись к человечности, а рот снова стал как рот. – Нешто за вами гонятся? А завтра такой же день, как и сегодня…