Весенний детектив 2015 (сборник) - Полянская Алла. Страница 32

И тогда я с чистейшей совестью бросил трубку и стал торопливо одеваться, взяв одежду, приготовленную к укладке в чемодан. Спустя полминуты я выскочил из лифта на первом этаже отеля. Не отвлекаясь на портье, которая поднималась ко мне с вопросом, все ли у меня в порядке, – выскочил в весенний Рим. Было уже прохладно для костюма, даже и с поднятым воротником. На улице ни души, и авто не проезжали – центр Вечного города засыпает рано, если не считать, конечно, ночных клубов. Где-то слышались полицейские сирены, но далеко, а главное, они не приближались.

Вход в дом напротив вел с улицы, параллельной нашей, и я бросился к перекрестку. Поворот направо, еще одна тихая улица, еще поворот… А вот и фасад дома, задний двор которого я столь хорошо изучил. Я узнал его: по цвету и по модернистской решетке на подъезде, повторявшей балконные решетки. Здание оставалось тихим и печальным, никто не входил, не выходил и не толокся у входа. И не слышались даже полицейские сирены. Почему они не спешат? Или не обратили внимания на мой звонок? Мне рисовалось, что все пройдет иначе: я затешусь в толпу зевак у входа (а ротозеи собираются всегда и везде), порасспрашиваю их, может, перемолвлюсь и с полицейскими. Узнаю, наконец, кто орудовал в квартире на третьем этаже. Кем приходятся друг другу эти двое: девушка на тонких ногах и лысый? Что меж ними произошло?

Однако – нет: ни единого прохожего не виделось в перспективе улочки, ни одной проезжавшей машины, только припаркованные авто и мотороллеры. Тишина.

И тогда я подошел к самому подъезду. На нем имелось шесть кнопок. Никаких фамилий или нумерации. Но она и не нужна была: шесть кнопок – шесть этажей – шесть квартир. Не знаю зачем, но я (пожалуй, неожиданно для самого себя – вот тебе и уверенность с хладнокровием!) вдруг нажал третью снизу клавишу. После, вспоминая свой поступок, я пытался проанализировать: зачем я это сделал? Что это было? Авантюризм? Жажда приключений? Временное помешательство? Или, может, альтруизм? Желание спасти, помочь? Однако, если быть честным перед собой (каковым я и пытаюсь быть сейчас), сильнее всего меня вело в тот момент обыкновеннейшее поганое любопытство.

Кино и беллетристика приучили нас к тому, что все загадки всегда разъясняются. Все маски бывают сорваны. Все узлы распутываются, и все злодеи предъявляются зрителям. Поэтому мой ум отказывался терпеть наличие тайны, которую, как я чувствовал, никто не собирался мне разъяснять. Потому я и полез незнамо куда и совершенно не ведая брода.

Не успел я оторвать от звонка палец, как в домофоне что-то щелкнуло, и дверь парадного сама собой отворилась. Я сказал неуверенным голосом: «Хэлло?» – однако молчание было мне ответом. И тогда я, в помрачении и бессмысленности, вошел в подъезд.

Посетителей встречали лестница и лифт: дверь со стеклом и решеткой того же узора, что и на балконах. Подъемный механизм находился выше: в оконце виднелись висящие провода и шланги. Вызывать его я не стал и кинулся вверх, перепрыгивая даже через ступеньки. Лестница тоже оказалась под стать буржуйскому дому, да и району вообще: мраморные полы, кованая решетка перил (ее узор опять же честно копировал балконный). Я взбежал на площадку второго этажа – в ее глубине располагалась дубовая дверь единственной здесь квартиры. И тут вдруг заработал лифт. От внезапного шума я даже дернулся. Странно: не было слышно ничьих шагов. Не раскрывались и не хлопали двери. Просто как бы сам собой включился подъемный механизм. Заурчал электродвигатель. За стеклом и решеткой задвигались змеи шлангов. Вниз пошел противовес.

Значит, кабина направлялась вверх. Вот она остановилась. Звук двигателя стих. В наступившей тишине откуда-то сверху раздалось клацанье лифтовой двери. Затем донеслись чьи-то осторожные шаги. Спустя секунду хлопнула еще одна дверь, и снова все стихло.

Что это было? Убегал убийца? Но куда он направляется? На крышу? На чердак?

Я кинулся по ступенькам вверх. Нет, ничто во мне больше не напоминало хладнокровного, рассудительного человека, которым я мнил себя еще пару минут назад. Что могло быть безрассудней, чем броситься в самое пекло, на место происшествия? Что может быть глупее: метнуться преследовать убегавшего преступника – в незнакомом подъезде, чужом городе, иной стране? И тем не менее я зачем-то вмиг пролетел ступени, отделявшие второй этаж от третьего. Наконец я оказался на пороге тайны. На пороге чужого жилья, где лежало сейчас тело лысого человека. И знаете что? – дверь в жилище оказалась полурастворена – как гостеприимно открылась минутой раньше дверь подъезда. Меня словно приглашали зайти.

На секунду я подумал: приглашение на казнь. Ловушка. Западня. Не входи. Не надо. Убегай. Исчезни. Однако меня тянуло вперед. Я был словно поезд из ста груженых вагонов, набравший ход, остановиться которому чрезвычайно сложно.

И вот с налету я толкнул плечом дубовую дверь, и она распахнулась прямо в недра полутемной квартиры. Я замер на пороге. Свет, падавший с площадки, освещал переднюю: паркетный пол (рисунок которого был мне хорошо знаком) – а на стене большое зеркало в тяжелой узорной деревянной раме. Похоже, именно перед ним фигуряла в своих ботильонах давешняя тонконожка. Прихожая была вытянута в глубину и завершалась окном. Оттуда тоже падал слабый свет – его посылали окна моей гостиницы и неоновая вывеска на ее крыше. Я мог увидеть сквозь стекло стену отеля и мое оконце. На секунду создалось впечатление, словно я вдруг оказался в зазеркалье.

«Есть здесь кто-нибудь?» – вопросил я в глубину квартиры по-английски. Молчание было мне ответом. «Могу я войти?» – повторил я уже в нетерпении.

Остатки рассудительности заставили меня нажать на выключатель не голым пальцем, а локтем. Не надо оставлять отпечатков. Хотя куда благоразумнее было бы попросту не входить.

Зажглись лампы – они оказались энергосберегающими, поэтому сумрак рассеивался постепенно. Обстановка внутри показалась мне смутно знакомой – так оно, в сущности, и было. От этого на миг создалось впечатление, будто я нахожусь внутри затейливого сна. Тут взгляд мой упал на средину комнаты – прямо в центре ее, на белом ковре, припали один к другому те самые ботильоны, что час назад мерила здесь тонконогая девчонка.

У входа возвышалась слоновья нога, из которой торчала пара длинных зонтиков, две трости и коллекционная ложечка для обуви с серебряным набалдашником. Я прихватил с собой трость, примерил к руке и двинулся дальше. Какое-никакое, а оружие.

Из передней вели три закрытые двери: одна – направо, две – налево. Я прикинул, как расположены комнаты, и у меня получилось, что труп Лысого лежит в той, что справа. Однако я решил пока не лезть туда. Не желая оставлять кого-нибудь в своем тылу, я распахнул дверь, ведущую налево. Там оказалась ванная комната: большая, с вычурной ванной на львиных ногах, унитазом, рукомойником, биде. И окном, выходящим на улицу. Я включил свет – опять-таки локтем – и удостоверился, что ванная комната пуста. И так же, как прихожая, безжизненна – будто была декорацией для съемок фильма. Будто ею никто всерьез не пользовался – хотя на рукомойнике и вытянулся строй флаконов, тюбиков и флакончиков, по преимуществу женских. Однако там не было ни единой забытой, брошенной впопыхах вещички, что делало ванную столь же нежилой, что и передняя.

Я заглянул в следующее помещение. Там была спальня. Широченная кровать с высоким и резным, в стиле модерн, изголовьем. И снова – аккуратнейшим образом заправлена постель, ни единого предмета не брошено на прикроватном столике. В незавешенное окно я снова увидел огни своего отеля.

Я вернулся в прихожую. Оставалась последняя комната. В ней меня ждал труп. Я раскрыл дверь, снова заботясь о том, чтобы не наследить, и включил свет. И обомлел.

Никакого тела в комнате не оказалось. Все было, как я видел из своего окна: стол с полированной столешницей, белая скульптура в углу. Венские стулья. Один, на котором сидел Лысыман, снова стоял на ножках, спинкой к окну. Два бокала скучали на столешнице, один с недопитым вином, и пустая бутылка. Эти вещи казались единственными следами человеческого присутствия в квартире. А самих людей не было. И трупа, валявшегося на полу, тоже не было. И не было никакой крови. Разве что паркет подле стола казался чуть влажным – будто его только что хорошенько вымыли.