Шут (СИ) - Кочешкова Е. А. "Golde". Страница 92

  Когда в один из обычных серых дней Мила наведалась в сарай за ведром, Фрем решил, что настал его час. Шут едва не обезумел от ярости, когда широкая крепкая лапа ухватила его за зад. Он до боли закусил губу, чтобы не разразиться самыми грубыми ругательствами, какие только знал. Прежде ему даже в голову не приходило, что с женщинами могут обходиться и вот так. Боясь выдать себя голосом, он развернулся и попросту залепил Фрему оглушительную затрещину.

  И попятился прочь, взвинченный, сраженный тем, что сделал.

  - Э, Мила... ну ты чего? - кухонный обиженно потер щеку. Такого обхождения от тихони-служанки он не ожидал. Что уж говорить про самого Шута... Все внутри у него клокотало от возмущения и... изумления самому себе. Он, беспомощный, невыносящий насилия 'уродец' Виртуоза, впервые по-настоящему поднял руку на другого человека. Тот кучер не в счет, его даже трогать не пришлось...

  Дрожа, он отступил вглубь сарая, а Фрем все стоял, раздумывая не повторить ли попытку. Судорожно сглотнув, Шут схватил какую-то здоровенную палку, кторая так удачно подвернулась под руку и, выставив ее перед собой, сказал, наконец, кривоглазому все, что думал о его приставаниях и о нем самом. Получилось коротко и визгливо - как раз по-бабьи. Недоуменно пожав плечами, Фрем развернулся и вышел из сарая, сердито хлопнув за собой дверью. А Шут еще несколько минут стоял, сжимая побелевшими пальцами черенок метлы.

  'Это я. Я. Шут, - ему казалось, если он перестанет твердить свое имя, то и впрямь забудет, кто он есть. - Я, - повторял он. - Я... - а сам с ненавистью смотрел на метлу, которая стала неизменной спутницей его новой жизни. Символом его бытия...

  Фрем еще несколько раз пытался подбить к Шуту подковы, но вскоре понял всю тщетность этой затеи и угомонился. Только порой нет-нет да кидал в сторону Милы долгие обиженные взгляды.

  4

  Между тем, тихо и скромно, прошла свадьба тайкурской принцессы с Руальдом. Совсем немного гостей, закрытая церемония в дворцовом храме, скромный ужин в троном зале - только для того, чтобы уважить традицию...

  И все же.

  Нар стала королевой.

  Полноправной властительницей, десницей короля. Теперь она сидела по правую руку от него и со спокойным величием взирала на тех, кто был достоин предстать перед монархом и его супругой.

  Служанка Мила такой чести не имела, она существовала в другом измерении, о котором господа мало чего знают. Однако слушать из-за стенки никто не запрещал. И Шут был в курсе почти всех встреч и важных разговоров короля. Вскоре он понял, что быть шпионом при дворе - удивительно простая задача, если только у тебя хватит ума стать незаметной серой прислугой. Все чаще ему случалось задуматься, сколько же на самом деле в Чертоге слухачей и шептунов. И все меньше хотелось открывать рот.

  Зато слушал он за двоих и знал теперь о Руальде и его делах едва ли не больше, чем прежде. Читая своего короля как книгу, Шут видел, что тому, как и предрекала Ваэлья, делалось все хуже... С горечью он все больше и больше убеждался - Руальд хоть и остался номинально королем, но фактически позволил Торье забрать всю власть. Произошло это не за один день, но в какой-то момент стало очевидно даже слугам, которые с тревогой вздыхали: дескать, король нынче - что табурет, кто хочет, тот его и двигает, куда нужно...

  Видел Шут и беспокойство Нар, которая, теряя контроль над собственными чарами, становилась все тревожней. Нет, он не мог чувствовать маленькую колдунью как Руальда, но все же многие поступки ее и слова понимал глубже, чем кто-либо другой. Их связь по-прежнему была крепка, и иногда Шуту казалось, Нар ищет его своим сознанием, будто догадывается, что он рядом. Не желая выдать себя, Шут закрывался, как учила наставница, хотя порой нестерпимо жаждал поведать свою тайну хотя бы Нар...

  Но он не смел.

  Нет...

  Шут хотел бы вовсе забыть о ней. Забыть о той ночи.

  Перестилая простыни на королевской кровати, он не мог не думать о том, что новая королева носит под сердцем его дитя... Его сына. Мальчика, который станет королем. Мальчика, чей настоящий отец никогда не имел короны краше соломенной...

  'Ох, Нар... - думал Шут, - что же будет, если этот ребенок родится со светлыми волосами? Волосами, которые сияют на солнце... Как ты докажешь Руальду, что они не имеют отношения к его бывшему любимцу? Как объяснишь ему, таргано?'

  Что бы там ни говорила маленькая степная колдунья, а чувство вины постепенно все больше росло в душе у Шута. И эти самые королевские простыни были тому жестоким напоминанием.

  'Нет! - думал он. - Руальд никогда не должен узнать... Никогда! Это слишком унизительно...'

  Теперь, спустя много дней после той невероятной ночи, Шут корил себя за слабость... За неумение устоять перед соблазном, за предательство. И особенно - за трусость. Как иначе назвать то, что он поверил Нар, будто для короля и впрямь так будет лучше?.. Она-то женщина, девочка... ей простительны подобные мысли. Но сам он? Верный друг короля Руальда... сотворил то, что прежде и в страшном сне боялся увидеть.

  'Я обвинял его в предательстве, - думал Шут со стыдом, - а сам сделал то же самое... даже хуже!..', - и в отличие от Руальда, он никого не мог обвинить в этом оступке. Никто не накладывал на него чар. Сам, все сам.

  А ведь когда-то Шут думал про себя, будто он хороший человек. Может не во всем нормальный, но зато порядочный...

  Как ужасно было осознавать, что это вовсе, вовсе не так. Нестерпимо, хоть беги на башню и - головой вниз...

  Шут стискивал зубы до немоты в скулах, и выносил белье с королевской кровати на вытянутых руках - чтобы не чувствовать этого запаха степных трав...

  Боги, как он мог пасть так низко...

  Права была Дала, когда говорила, мол, не суди других... никогда не известно, что ты сотворишь завтра сам.

  Постепенно Шут вжился в свою новую роль: его движения и жесты стали более раскованными, он уже не боялся выдать себя повадками господина Патрика. И нервы уже не скручивались в узлы каждый раз, когда приходилось сменять рабочее платье на ночную сорочку - тайком, забравшись под одеяло... Соседки привыкли к его чудачеству и не стремились разгадывать чужие секреты.

  Но один раз он все-таки попался... да так по-глупому.

  Шут возвращался в свою комнатушку после долгого трудного дня. Руки его горели от цыпок, заработанных непрерывным полосканием тряпки в холодной воде, глаза закрывались от усталости, желудок давно сводило судорогой.

  'Поесть, - думал Шут, - и спать. Спать...'

  Он уже почти добрался до своего барака, когда увидел перед собой кривого Фрема. Шут вздрогнул и отшатнулся, но Фрем не попытался снова облапать его, а жалобно заныл:

  - Мила... помоги, а?.. - кухонный смотрел побито и топтался перед Шутом точно провинившийся мальчишка.

   - Ну? - неласково спросил Шут. Собственный женский голос казался ему на редкость противным, но Фрем, похоже, так не считал. В глазах его читалось немое обожание. А может просто похоть...

  - Да я там... ну... - кривоглазый никогда не был особенно красноречив. - Словом... Может ты сама глянешь, а? Сломал, ну... как починить, не знаю... Матушка Тарна меня на фарш покрошит...

  Шут вздохнул и кивнул, веди мол. От Фрема пахло неприятностями. И связываться с ним не хотелось вовсе, но когда человек так просит... куда ж деваться. Шут брел за кухонным в сторону вверенных тому подсобных сараев и гадал, что такого парень мог натворить. Впрочем, его это занимало только постольку, поскольку от решения проблемы зависело, когда Шут сможет, наконец, поужинать.

  За сараями было темно. Сердито ругаясь на разбросанные кем-то дрова, Фрем полез за самый дальний. Шут нахмурился, но последовал за ним.

  Прямо в лапы к двум дюжим парням, которые весело скалясь, схватили его и оттащили еще дальше от прохода. Один из них широкой ладонью мгновенно зажал Шуту рот, а другой завел руки за спину и прижал к себе медвежьей хваткой.