Зумана (СИ) - Кочешкова Е. А. "Golde". Страница 63

Спутники его, между тем, и в самом деле придавались наслаждению горячей пищей. Друзья сидели за отдельным столом в углу просторной комнаты, освещенной множеством масляных фонарей. Привешеные к балкам невысокого потолка, фонари эти давали вполне достаточно света, чтобы без труда разглядеть съедобна ли местная пища. Не всякое заведение могло позволить себе такую роскошь, многие хозяева предпочитали довольствоваться одним только огнем главного очага, на котором зачастую еще и готовили. И это было вполне оправдано, учитывая, что экономили не только на масле для фонарей… В тарелках тоже вместо говядины запросто могла оказаться бродячая собака из ближайшей подворотни.

Так что на этот раз они удачно выбрали, где остановиться.

Кайза встретил Шута доброй усмешкой и тут же налил ему полный кубок рубинового напитка.

— Пей, Зумана! — ухмыльнулся он. — Может, хоть вино сделает тебя чуток решительней!

Но что-то в этот вечер у Шута не было ни аппетита на жареную утку, ни жажды на славное дорское. Сидя перед остывающей едой, он впервые за последние дни посмел взглянуть в лицо своей королевы. И уже не мог оторвать от него глаз. Знал, что это неприлично, навязчиво, но… пока Хирга с Кайзой стучали бокалами и вкусно жевали, Шут мучительно искал в этом милом родном лице ответ на терзавшие его вопросы. Сама Элея смотрела все больше в тарелку, хотя содержимое этой посудины, похоже, было последним, что волновало принцессу. Подобно Шуту она лишь вяло ковыряла давно остывшее рагу и в мыслях была далека от своих спутников.

Завтра их ожидало прощание. Дорога в разные края.

Из-за стола Элея тоже встала первой и, коротко пожелав всем доброй ночи, ушла наверх. Потом и Кайза с Хиргой покинули харчевню. А Шут все сидел, подперев голову руками, и выводил на щербатой столешнице бессмысленные узоры, размазывая красную лужицу вина.

Когда он наконец отодвинул скамью и встал, то почувствовал, как страх скручивает нутро в узел.

Но другого пути у него больше не было…

Дверь в ее комнату была такая же, как и во все остальные — тяжелая, темного дерева, с изогнутой бронзовой ручкой в виде водяной лилии. Гостиница хоть и маленькая, а не самая дешевая…

Шут уже несколько раз брался за эту ручку, но вновь и вновь отпускал ее… А потом рассердился на себя, свою дурацкую нерешительность и, словно ныряя в ледяной водопад, без стука открыл дверь.

В комнате было темно, но она не спала… Обхватив себя за плечи, в одной сорочке стояла у полузамерзшего окна и смотрела на улицу, где робко рассеивали свет несколько фонарей. Длинные волосы рассыпались по плечам… Дверные петли были смазаны на совесть, и Элея даже не заметила появления незваного гостя.

Оглушенный ударами своего сердца, Шут тихо подошел к ней и, ни слова не говоря, обнял.

Тихий вскрик сорвался с губ принцессы, а потом она обернулась, испуганная, готовая обрушить на него если уж не кулаки, то как минимум все те ругательства, какие только допустимы приличной даме. Но Шут не дал ей такой возможности. Дрожащими пальцами он накрыл эти милые губы и заговорил сам.

— Боги сыграли с нами злую шутку, моя королева, — он смотрел ей прямо в глаза, опрокидываясь как всегда в их янтарную глубину. — Я нищий бродяга, а вы рождены для трона. Но я хочу, чтобы вы знали… в моей жизни… нет другого смысла, кроме вас. И ничего я не желаю так страстно, как быть рядом с вами. Хоть слугой, хоть дураком, кем угодно… только бы видеть вас, вашу улыбку. Ни прогонять вас, ни удерживать я не в праве. Но если с вами… что-то случится, я не вынесу этого.

Он вновь закусил губу, отчаянно пытаясь найти нужные слова, но они не шли…

— Пат… Мой Пат… — Элея вздохнула и прикрыла глаза. — Ты все не то говоришь. В праве, не в праве… Если ты пришел, чтобы мучить меня своими сомнениям, лучше уходи… А завтра и я покину вас.

— Нет! — Шут не мог больше выносить этого напряжения. Он прижал ее к себе так неистово, что она снова вскрикнула, стиснул тонкую ночную сорочку у нее на спине. — Элея… будь со мной… не оставь меня никогда… люблю, люблю тебя, моя милая королева… люблю больше жизни! — наверное этот дикий, отчаянный поцелуй больше походил на укус, но уже ничего не имело значения, потому что ее губы открылись ему навстречу, а руки скользнули под рубашку, заставив Шута вздрогнуть как от удара и забыть обо всем…

— Патрик… мой Патрик… — она тоже вся дрожала, смотрела на него пойманной ланью. — Ты забыл, мой родной, я только для тебя теперь королева… У меня больше нет трона, нет короны, я свободна… я только твоя теперь… только твоя…

— Моя… — шептал он, осыпая ее лицо поцелуями, все еще не веря своему счастью, задыхаясь от чувства, которого не знал прежде, — да… моя… — Шут и не подозревал, что в нем таилось столько страсти, столько безудержного огня, испепеляющего все вокруг — все страхи, все правила, все запреты… они казалось такими бессмысленными теперь. Даже когда Элея развязала и отбросила прочь его рубашку, когда он подхватил ее на руки и отнес к широкой кровати… когда, застонав от счастья, скользнул губами по нежной груди, а тонкие пальцы жарко стиснули его плечи… когда мир, вспыхнув, обернулся радужным светом, и они стали единым целым…

…Когда, крепко обнимая ее, он прошептал свое настоящее имя.

4

"А все-таки Руальд глупец… — думал Шут, ласково перебирая золотисто-осенние пряди, что разметались по широкой подушке, по плечам его драгоценной королевы. — Он слепой еще хуже меня. Не понял своего счастья. Не разглядеть ее… такую удивительную, созданную для любви… Глупец… хвала богам…"

Элея спала, прильнув щекой к его груди, и теплое дыхание щекотало Шутову кожу. Он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить чудесной благодати, осиявшей лицо его любимой. Еще никогда ему не приходилось видеть ее такой… такой беззащитной, хрупкой и совсем не напоминающей ледяную властительницу. Элея походила на девочку, которая долгое время делала вид, что она взрослая, но обронила свою маску и сама того не заметила.

— Моя снежинка… — прошептал Шут, касаясь губами ее светлого лица, любуясь этой невинной детской красотой. — Сердце мое в твоих руках… — нежность переполняла его душу, разум же метался в тревоге…

Минувшая ночь изменила все, и он с трудом представлял, как сложатся их судьбы теперь. По правде сказать, не представлял вовсе. И впервые с горечью думал о том, что не нажил ни титула, ни богатств, хотя когда-то запросто мог получить и то, и другое… Да, степь стирала все отличия, и под покровом ночи легко было забыть о разнице в их положении… Но Шут знал — когда этот путь подойдет к концу, им придется вспомнить о прежней жизни, в которой один был паяцем, а другая — королевой.

Она проснулась, когда за окном, грохоча пустыми бочками, проехала телега. Распахнула глаза и словно бы за единый миг вновь решила преобразиться в ту Элею, которую Шут знал всегда. Допустить этого он не мог. Не успела принцесса вымолвить даже слова, способного разрушить все волшебство минувшей ночи, как Шут привлек ее к себе и осыпал поцелуями — настороженные глаза, заострившиеся скулы, синюю жилку у виска и ту чудесную ямку, где под локонами цвета осенней листвы скрывался нежный пушок тонкой шеи.

И с облегчением почувствовал, как мгновенно без следа растаяли ее страхи и недоверие.

Глупенькая… неужели она думала, будто утром что-то изменится?

Все-таки это была очень хорошая гостиница — широкие окна в харчевне щедро пропускали лучи зимнего солнца. И все вокруг казалось Шуту таким светлым, ярким…

Только Хирга чуть все не испортил. За завтраком мальчишка долго переводил черные глазищи с Шута на Элею и обратно, силился что-то понять, а потом таки не удержался и спросил недоуменно:

— Господин Патрик, а правда мы не возвращаемся на Острова?

Шут медленно отложил в сторону ломоть хлеба и ответил непривычным ему самому твердым голосом:

— Нет, Хирга. Не возвращаетесь.