Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 61

– Я их врачам не доверяю. Идем в нашу санчасть. – Катя попыталась сдвинуть его с места.

– Нет, подожди, это успеет. – Он отпустил ее. – Выслушай меня до конца.

Ей ничего не оставалось, как подчиниться. Когда он закончил, она сказала:

– А у меня для тебя тоже есть новости. Я снова была у Абакановых в Калмыкове. И знаешь, туда вдруг неожиданно приехал Марк Гольдер.

И она поведала ему свою историю. Но кое о чем все же умолчала. Да и словами того было не передать, как они с Марком потом, после разговора в парке, когда он не верил ей, а потом верил, а потом снова не верил, вернулись в дом. Как Марк встретился с Ниной. Как под настороженными взглядами домочадцев они все втроем, точно на эшафот, поднялись в детскую. Константин Абаканов на этот раз ни словом не возразил, удалился вместе с Павлом в кабинет, нарочито громко хлопнув дверью. Как в детской на три голоса они разыграли, как по нотам, комедию «врачи-специалисты и безутешный папаша». Две несчастные самозванки. И он, веривший и неверивший, но ради Нины принявший эту игру…

– Ну, вы даете! – не выдержал Колосов, перебив ее на полуслове (о, это уже был вполне прежний Никита. Новость огорошила его, оглушила и моментально вылечила от собственных переживаний). – Так, значит, Нина и этот шахматист были знакомы раньше?

– Да. И, представляешь, Никита, я про это знала. Она говорила мне о нем. Она вообще-то ужасно скрытная, но про Марка Гольдера, про их роман, если, конечно, это можно назвать романом, она мне говорила. А я, идиотка, забыла. Я только там, в доме, поняла, что может случиться, хотела Нину предупредить, но не успела. Он приехал, Константин Абаканов начал выяснять с ним отношения. Ну и пришлось действовать сообразно обстановке – ужасно грубо и неуклюже.

– Семья что-нибудь заподозрила, только честно?

– Честно? Кажется, нет, но…

– Что же, тебе пришлось все рассказать этому Гольдеру?

– Пришлось, Никита. Другого выхода не было.

– Ну, блин, вы даете! Ну и операция… Ну, Ануфриев и навербовал себе деятелей. Чтоб еще раз когда я с вами связался… А говорят, не бывает на свете совпадений.

– Как видишь, Никита, бывают, и еще какие.

– Ну и что… это… как они там пообщались: Нина твоя разлюбезная и Гольдер? Мило?

Катя только вздохнула. Тогда там, в детской, все было просто ужасно. Они говорили одно, глаза их говорили совершенно другое. Она была третьей лишней, но выйти ей из детской было невозможно. Они вынуждены были соблюдать эту пошлую конспирацию до конца. Ведь Нине еще предстояло работать в этом доме.

– А как мальчик воспринял появление родителя? – буркнул Колосов хмуро.

Как? Там, в детской, Марк схватил Леву на руки, прижал к себе. Он заплакал, повторяя: «Сынок, сынок, Левушка», он стыдился своих слез и не мог, бессилен был их скрыть. Но об этом Катя Колосову говорить не стала. А Лева… увы, с ним ничего не произошло. Совсем. Отца своего он словно не узнал. Будто и не помнил этого человека, как не помнил ничего из своей прошлой – такой коротенькой жизни.

– Мальчику там очень плохо, Никита, – сказала Катя. – И волшебное явление «те же и отец» его не спасет и не вылечит. Его очень трудно будет вылечить, поставить на ноги. Нина это ясно осознает. Она пыталась объяснить это Марку.

Какое же сумбурное это было объяснение… Катя снова была бесконечно третьей там, бесконечно лишней. «Я не знал, что мне просить у бога после смерти жены, я просил, чтобы он сохранил, сберег мне сына, – шептал Марк. – Нина, он сжалился… он послал сюда к моему ребенку вас… тебя…» «Ты» и «вы» вообще постоянно мешались в их речах, обращенных друг к другу. Эти бессвязные отчаянные речи нечего было слушать третьему лишнему. И уж тем более нечего было пересказывать, перевирать в этих таких чужих, таких официальных милицейских стенах.

– Они договорились, что буквально завтра-послезавтра вместе повезут мальчика в неврологический центр на консультацию, – только и сказала Катя. – На том и порешили. И расстались. Марк вынужден был уехать.

– Вот, значит, какой там расклад. – Колосов закурил. – Что же, пора подводить итоги.

– Какие итоги?

– Ну, хотя бы такие, что наша версия не выдержала испытания ни фактами, ни временем. – Он невесело усмехнулся. – Право, стоило слетать в Волгоград, чтобы убедиться, что все последние дни ты, как дурной бобик, бежишь, высунув язык, по ложному следу за собственной тенью.

– По ложному следу?

– Абсолютно ложному, Катя. – Он сел за стол. – Сейчас вот «партайгеноссе» Ануфриеву позвоню, проинформирую его. То-то будет звону на всю Лубянку.

– Лично я никогда в эту вашу фантастическую версию о мстителе не верила. – Катя не удержалась, чтобы не уколоть. – И это все Ануфриев виноват. Это он сбил тебя с толку своими бреднями!

– Я был готов, чтобы меня сбили с толку. Я ориентировался не только на информацию Ануфриева. Для меня другое было важнее.

– Что? – спросила Катя тревожно.

– Реакция семьи. Ведь Абакановы, Катя, как мне казалось, сами искренне верят в то, что все они, как и семья Мужайло, стали жертвой застарелой мести. Но все дело в том, что Мужайло никто мстить и не думал. Там, в Волгограде, это было разбойное нападение с убийством. Юргин, Суслов и Макаров вместе с этой девкой Рощук готовили его долго и тщательно. Банкира Андрея Мужайло и его близких убили не потому, что он внук своего деда – генерала МГБ, а потому, что в сейфе у него дома, как на грех, оказалась сумма, равная восьмистам тысячам долларов.

– Никита, а если… а не забегаешь ли ты снова вперед? Ведь, насколько я поняла, там, в Волгограде, все концы сейчас почти обрублены. Охранник Мужайло – этот Суслов – мертв. Его подельник Макаров тоже. Рощук, ты говорил, была ранена в перестрелке. А Юргин, которого ты чуть не… которого вы там задержали.. – Тут Катя едва не оговорилась, но вовремя одернула себя, поправилась. – Он же, когда признавался во всех этих убийствах, был ведь совершенно неадекватен: от ран, от потери крови, от штурма, от страха – от всего…. Мало ли что он мог там в болевом шоке наплести?

– Его сожительница Рощук, слава богу, в перестрелке пострадала легко, ей пуля лишь плечо оцарапала. Орала она зверски, мы думали: кончается баба. Ну а потом разобрались. Из больницы ее прямо в прокуратуру повезли. Я был там. Ничего у следователя она скрывать не стала. Назвала номер банковской ячейки. Деньги, что Юргин забрал из сейфа после убийства семьи Мужайло, она хранила, пока он в бегах был. Честно хранила, верно, как собака цепная. Только ей одной, любовнице своей, Юргин и доверял. А подельников своих знаешь почему прикончил? Да потому, что зачем было на троих делить, когда можно было взять все себе? Он ведь ради этих восьмисот тысяч пять человек грохнул там, в доме, – всю семью. Ну а потом и корешков своих не пожалел.

– Значит, вы нашли похищенные деньги?

– Изъяли в банковской ячейке, кстати, банк был тот самый, в котором Рощук работала, после того как из «Евразийского сотрудничества» уволилась. По месту работы и капитал свой хранила. Сто сорок тысяч они потратили. Остаток мы с капитаном Угловым обнаружили в кейсе, в банковской ячейке. Рощук потом показания Юргина полностью подтвердила. Это было самое настоящее разбойное нападение, Катя. И оно никак, ты слышишь, никаким боком не связано с убийствами, которые происходят в семействе Абакановых.

– Но ведь ты только что утверждал, что Абакановы верят в эту связь! И отец их покойный тоже верил, боялся. Да что, я и сама там, на даче, видела, когда стреляли в Зою… Ее лицо. Их лица. Они верят. Они боятся. Никита, они до смерти напуганы!

– Напуганы. Только знать бы истинную причину их страхов. – Колосов смотрел в окно. – Так я лажанулся с этой волгоградской историей…

– Но как же тогда?..

– А вот так. Знаешь, где мы сейчас? Мы думали, что прошли такой огромный путь, столько всего узнали про это дело, про его подоплеку, про них. А оказалось, что мы… мы, Катя, в начале пути. Мы снова вернулись в исходную точку. Все то, чем я занимался, о чем думал неотступно, на чем строил свои выводы, – все это ложная версия. Обман. Мираж.