Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 63

– Павлик, можно я тебя попрошу об одной вещи? – спросила она.

– Что такое, Ириш?

– Можно я поеду сегодня с тобой?

– Куда?

– Мне все равно. Я не могу здесь быть. И к матери ехать тоже не могу.

Он растерянно развел руками.

– Не берешь меня? – Она запустила руки себе в волосы. – Ну конечно, ты занят. Все тут у нас заняты делами, только какими – непонятно. А я бы тебе не мешала. Просто в такси бы прокатилась. Ты – в банк, а я бы в какой-нибудь кафешке тебя подождала.

– Ириш, это невозможно, извини, – сказал он тихо.

– А Марк бы меня взял с собой. Он бы непременно взял меня, не бросил. Он бы помог мне, понял. А вы его вчера выгнали, как собаку!

– Зоя, дай ей воды. У нее, кажется, истерика начинается, – сказал Павел нервно.

Нина вместо Зои протянула Ирине стакан с апельсиновым соком.

– Ира, попейте.

Но Ирина оттолкнула ее руку. Сок пролился на белую крахмальную скатерть. Она выскочила из-за стола и ринулась в гостиную.

Павел раскрыл портфель, проверил его содержимое. Защелкнул замок. Глянул на Нину. Он был бледен, на висках его блестела испарина, словно он в это тихое домашнее утро успел пробежать марафон.

– Она зря психует, – произнес он медленно. – Здесь, в доме, больше ничего такого не случится. Константин оставил здесь двух охранников. Вон они во дворе, в машине.

Ему никто не ответил. Зоя, сидя в одиночестве за большим накрытым столом, намазывала себе вишневым джемом бутерброд. Он сел в такси и уехал. Нина, прежде чем снова подняться к Леве, заглянула в гостиную.

Ирина лежала на диване, уткнувшись лицом в кожаный подлокотник. Портрет смотрел на нее со стены. Тень лежала на матовом породистом лице, выписанном маслом. Нина подумала: вот он, ее дед, она – его внучка, а ощущение такое, что он… пялится на нее с холста несытыми глазами любовника…

Ирина подняла голову – лицо ее было в слезах. Она перехватила Нинин взгляд.

– А, – прошипела она, – что, нравится? Он нравится, да?

– Кто? – спросила застигнутая врасплох Нина.

– Он. – Ирина схватила диванную подушку. – Сволочь, вампир!

– Ира, успокойтесь.

– Да я спокойна, ты что – не видишь? Я совершенно спокойна. А он… Вот, на тебе! – Она с силой запустила подушкой в портрет на стене. – Ненавижу его! С детства ненавижу! Это он, он во всем виноват! Федьку из-за него убили. И нас всех скоро прикончат. Прибьют, как навозных мух!!

Подушка ударила генерала по лицу, но не причинила портрету никакого урона. Тяжелая резная сталинская рама даже не покосилась.

– Сестра, послушай меня.

На пороге стояла Зоя. Она пересекла гостиную и присела на диван рядом с Ириной.

– Отстань ты от меня, Зойка. Тоже еще – утешительница нашлась. – Ирина тряхнула волосами. – Ты бы в морге давно уже на столе валялась, если бы не… если бы тот подонок тогда не промазал.

– Знаешь, что я тебе скажу, сестренка? – Зоя обняла ее за плечи. – Или жить, или бояться – одно из двух. Понимаешь? Третьего нам, видно, сейчас не дано. Так вот я выбираю первое.

– Это после всего, что с тобой было?

– Да. Бояться я уже устала. Тряслась от страха два дня, но это уже слишком. Еще одни такие сутки, и меня в Соловьевку можно будет отправлять, как Павлика нашего.

– А что, разве Павел Андреевич лечился в Соловьевской больнице? – спросила Нина.

– Лечился. Только не надо нас спрашивать, от чего, ладно, доктор? – Зоя вздохнула. – А я в психушку не хочу. Нет, девочки. Я… я танцевать хочу, я танцевать хочу, – спела она из «Моей прекрасной леди», закружилась, закружилась и замерла, закрыв лицо руками.

– Неужели в школу танцев свою поедешь? – спросила Ирина удивленно.

Зоя кивнула. Отняла от лица руки. Гибко нагнулась, подняла валявшуюся на полу подушку.

– Зойка, а что, если мне тоже попробовать? – спросила Ирина. – Я помню, когда вы с Дуней начали танцами заниматься, вы так изменились обе. Были такие счастливые обе. С Дуньки потом все это слетело. С нее быстро все слетало, не задерживалось. А ты… Тебе это правда помогает?

– Отчасти.

– Танго?

Зоя улыбнулась – вопрос был детски-наивный.

– Тогда я тоже в эту вашу школу танцев запишусь. – Ирина тряхнула волосами. Перемена в ее настроении была мгновенна и весьма непоследовательна. – А что? Всего и делов-то, деньги твоему Анхелю заплатить.

– Дело не в деньгах.

– Думаешь, у меня не получится? Помнишь, ты однажды сказала, что я пластичная.

– Танго такой танец, Ира. Одной пластики мало. И техники тоже мало. Даже страсти. Страсть может украсить, а может и все испортить. Нужен расчет, понимаешь? Трезвый, холодный расчет здесь и здесь. – Зоя ткнула сестру пальцем, как указкой, в лоб и в сердце.

– Мне щекотно, Зойка, перестань!

– Ну, вот слезы и высохли, – усмехнулась Зоя. – Быстро у тебя это. А он, Ира, – она кивнула на портрет на стене, – ни в чем таком перед нами не виноват, запомни.

– Ну да, как в «Бумере», не мы такие, блин, жизнь такая, – фыркнула Ирина.

– Какие были у него грехи, – Зоя говорила о своем деде снисходительно, как о ровеснике, – он их искупил. Думаешь, тогда, в пятьдесят четвертом, ему под колесами метро за нас за всех умирать легко было?

От этой фразы, брошенной через плечо на пороге, у Нины остался странный осадок. Из окна детской она наблюдала за тем, как машина Зои – маленький храбрый синий «Пежо» один, без охраны выезжал за ворота дачи. Сердце Нины сжимала тревога.

Тревожно и муторно было на сердце и у Ираклия Абаканова. В тот самый момент, когда Никита Колосов справлялся в ординаторской кардиологического отделения о самочувствии Варвары Петровны, Ираклий как раз садился в свою машину, хмурый, высосанный бурной бессонной ночью до дна.

Ночь он провел с проституткой, снятой на «Белорусской» возле «Комеди-Холл». Девка была уже в летах, потасканная, однако шустрая и отвязная до предела. Ираклию она сразу заявила: «Ты мне глянешься, много я с тебя не возьму». Ему было плевать на ее комплименты. И хотеть он ее особо не хотел – такую рыжую, сырую, наглую, обабившуюся, прокисшую от пива и джина. Но ему надо было где-то ночевать. А в свою квартиру на Багратионовской он в эту ночь по целому ряду причин возвращаться не хотел. С некоторых пор в квартире этой ему стало неуютно и беспокойно. В «Комеди» обещали посетителям «бурное шоу на базе виртуозной ненормативной лексики и нахального стриптиза». Ираклий хотел развеяться, но очень скоро устал от всего этого шумного бардака. Девка прониклась участием и повезла его, пьяного, на свою хату – куда-то в Люблино. И там, в Люблине, в чужой заплеванной квартире, в несвежей койке он и очнулся.

Оделся молча, швырнул на столик скомканные купюры. Во рту было кисло, погано. Сев в машину – благо не угнали в этой дыре, – пошарил в бардачке, ища сигареты, но их не было. Эх, сейчас бы поехать в «Джус-Джокер», попытать счастье – первое, дневное, незатраханное, незасаленное – на рулетке или в карты… А потом в сауну или в турецкие бани. А вечером снова в «Джус». К папе Валету под крыло…

Он ехал, высматривая киоск по продаже сигарет. Но, как на грех, все они были закрыты. А кругом уже были все знакомые в доску места: Автозаводская, салон авто, контролируемый людьми Валета, забегаловки, залы игровых автоматов, бар «Сирота казанская», а там промзона, набережная, кривые заводские переулки и до боли знакомый, милый сердцу Погрузочный тупик, с которым столько всего связано! Ираклий остановил машину у продуктовой лавчонки – вот здесь сейчас он купит сигарет. Подумает о том о сем. Соберется с духом и позвонит Валету – Семену Ивановичу Кондакову. И не надо, не надо дергаться, психовать, все скоро уладится само собой…

В лавчонке под потолком работал телевизор. Продавщица отсчитывала сдачу за сигареты, а Ираклий смотрел «Новости». Как и тогда в «Джус-Джокере», по телевизору шел репортаж о птичьем гриппе – люди в костюмах химзащиты собирали дохлых, зараженных вирусом птиц, швыряли их в закрытые брезентом фуры. Некоторые птицы – утки, куры, гуси – еще дышали, еще трепыхались, их убивали ударами палок. Палками били по голубям, воробьям, расплющивая их в лепешку, в загонах травили домашнюю птицу хлором, собирали в полиэтиленовые мешки. Жгли в кострах птичьи трупы, еще живых, кудахтавших, но уже приговоренных кур закапывали в огромные рвы.