Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 42
– Один из камней, самый большой – нагрей. Пора. – Женька штопором легко откупорил бутылку, вторую, третью. Струи темно-алой влаги хлынули в емкость, запахло спелым виноградом. – А это… это можно забрать. ЭТО мне больше не нужно.
Он произнес это так равнодушно, словно речь шла о… Егор покосился на небольшой сверточек на кафельном столе, тоже уже аккуратно запакованный в черный непромокаемый мешок. Нет, Женька – маньяк. Настоящий маньяк, раз он может говорить ОБ ЭТОМ так невозмутимо. Ведь в пакете – ЧЕРЕП. Они должны вывезти его вместе с трупом. Череп с пустыми глазницами. Бедный Йорик – косоглазый китаец Пекин, что с ним стало… Был у Салтычихи красавчик-телохран и сплыл, превратившись в…
– Нагрей большой камень. Пора, – настойчиво повторил Женька. Он уже деловито возился возле ванночки, погружая в нее что-то.
Егор снял со специальной подставки гранитный шар размером с небольшой мячик. Таких шаров на полке было всего восемь. Они различались лишь размером – с мячик поменьше, с ананас, с мелкую дыньку. Самые маленькие были размером с апельсин и куриное яйцо. Но Женька пользовался в основном не ими, а шестью крупнее. Он еще никак не мог довести вещь до таких малых размеров, хотя это было идеальным для такого рода изделий. По-видимому, это просто было невозможным в их условиях…
Шары из гранита они с Белогуровым специально заказывали в мастерской «Мир камня», что на Николо-Архангельском кладбище. Там делали все – памятники, надгробия, цветники, подрядились и выточить для них эти шары по размерам, указанным Белогуровым. «Для плиты, что ль, надгробной украшеньице? – полюбопытствовал мастер. – Или на ограду, на бордюр? Зачем так много – восемь штук? В копеечку влетит вам. Лучше вазоны купите готовые уже. Дешевле выйдет…»
Белогуров ответил, что шары заказывает для дачи – декоративные штуки эти украсят клумбу.
Шары они перевезли потом в подвал. Это было одним из необходимейших подручных средств в «производстве» Чучельника, так же, как и красное вино, и дубильные вещества, и ножи, лезвия, ножницы разных форм и размеров, и фруктовый джем, густым слоем которого покрывалась вещь, когда ее помещали для доводки в установку для загара под жаркие искусственные лучи почти тропического солнца.
Сейчас самый крупный шар нагревался в электрической жаровне, входившей в комплект оборудования обычной финской домашней сауны. Ее они с Белогуровым приобрели в магазине евросантехники. Купили все оборудование, чтобы не вызывать ненужных подозрений, хотя им позарез нужна была лишь эта жаровня для нагрева камней. Мукой было извлекать из нее этот раскаленный увесистый шар, водружать его потом на кафельный стол. Это пришлось сделать Егору, и, как всегда, он обжег руки, несмотря на тройные ватные рукавицы. Потом молча наблюдал, как работает Женька, аккуратно, осторожно и точно надевая ВЕЩЬ на этот пышущий жаром шар, на эту сферу. Вот он потянулся за специальной изогнутой иглой и нитками…
Затем, когда вещь дойдет в «Кетлере» до «нужной кондиции», Женька повторит всю операцию, заменив шар меньшим по размеру. А затем еще меньшим, еще, еще…
– Все. Таймер я поставил. – Чучельник вытер со лба капли пота. – Ох, жарко! Я старался, Егор. Вроде все пока получается, а?
Он действительно старался. Еще бы! Когда они приступили к работе, Егор предупредил его: «Ошибешься на этот раз – убью. Я по твоей милости больше не собираюсь все начинать сначала, понял – нет? Только попробуй сделать что-то не так! В землю по плечи вобью».
Потом он следил, как копошился Чучельник возле тела китайца, над его головой и тем, что с ней стало. Нет, Женька Чучельник все-таки маньяк. Сумасшедший маньяк… А кто же тогда я? Егор устало закрыл глаза: а пошли вы все на …! Сейчас, измотанный до предела, он испытывал одно лишь желание – увидеть себя, свое отражение в зеркале. Зеркальный двойник был его единственным другом, судьей и собеседником. А то совершенство телесных линий, гармония черт – все, что составляло лучшую часть его внешнего «я», – было его единственной отрадой в жизни. Ни один человек – будь то женщина, с которой он спал, или мужчина, не заставлял его чувствовать то, что он сам, Егор Дивиторский, чувствовал к себе, отраженному в зеркале. Ведь это просто какое-то чудо – ОН. Чудо, как те удивительные античные статуи, которые он видел в капитолийских и ватиканских музеях, когда в прошлом году они – он, Белогуров и Лекс – были летом в Риме. Иногда, запершись в комнате наедине со своим зеркальным двойником, Егор и сам воображал себя неким подобием тех умерших богов Греции и Рима – разве он не был так же прекрасен, как они? Даже лучше…
– Есть хочу, – Женька вздохнул. – Жарко, а все равно есть хочу. Ты – нет, Егор?
Дивиторский открыл глаза, глянул на часы. Когда Белогуров уехал, было почти пять утра. Они занялись работой, позабыли о завтраке, обеде. Все надо было делать очень быстро, пока труп был свежим. И что говорить, Егору просто и кусок бы в горло не полез. А сейчас…
Половина четвертого. Полдня как не бывало, вот уж летит время в этом чертовом подвале…
– Сейчас чего-нибудь перекусим. – Егор старался, чтобы его голос звучал нормально, без постыдной сиплой дрожи. – А ты… ты пойди, прими душ пока.
– Меня все время посылают в душ. Я такой грязный?
Женька смотрел на свои ногти. Егор не видел глаз брата. Ресницы у парня, как у девицы, на полщеки. Красивый он малый, Чучельник, это, видно, у нас с ним от матери – «выглёнд», как говорят поляки: кудрявый затылок, капризные чувственные губы… Только не мешало бы ему похудеть. Жрет много, разносит его. Ну да мозгов-то нет, чтобы удерживаться. Точнее, мозги есть, но…
– Я такой грязный?
Егор нахмурился. Что? Чучельник что-то там о себе понимает? Издевка, сарказм? Это у Женьки-то?!
– Пошел отсюда, – процедил он сквозь зубы. – Ну? Я кому сказал!
Брат прошел мимо, легонько задев его плечом – случайно или намеренно, Егор допытываться не стал. Он еще раз проверил установку для загара: ВЕЩЬ будет находиться в ней четыре с половиной часа. Потом, вечером, когда они с Белогуровым поедут избавляться от «бренных останков», Женька повторит всю операцию, использовав в качестве болванки меньший шар. Они запрут его в подвале на ключ. Не задохнется ли он тут, интересно?
Егор прислушался – как тихо в этом подвале, как в могиле. Словно и нет ничего там, наверху…
Женька плелся, как ему было приказано, в душ, когда повстречал в коридоре Лекс. Точнее, это она его увидела первой и подошла. Сдернула наушники плейера. Ей было смертельно скучно. Странно как: магазин сегодня отчего-то закрыт, Ивана куда-то унесло… Вчера она так быстро и крепко уснула. Белогуров дал ей дозу снотворного в стакане сока: на всякий пожарный, чтобы девчонка не увидела китайца в их доме.
– Где все наши? – капризно спросила Лекс. – Куда все подевались?
Женька остановился. Ему запрещали к ней прикасаться. Егор однажды предупредил: «Пальцем дотронешься – кастрирую, понял?» Женька не понял слова «кастрирую». Когда брат объяснил популярно, ему стало противно. Но не страшно. Он вообще мало чего боялся.
– Я тут перед тобой, – ответил он. – Егор внизу.
– А Иван куда уехал? С утра его жду.
– Я не знаю.
– Ты вечно ничего не знаешь, – фыркнула Лекс. – Бедный Женечка, ну скажи, что ты вообще знаешь?
– Ты очень красивая сейчас.
Она снова хотела фыркнуть, но… покраснела. Проклятие! Этот предательский румянец – «миндаль цветущий», как говаривал ее папаша, будучи под мухой…
Отец носил фамилию Огуреев и был алкаш запойный, но веселый. По профессии художник-реставратор, он работал в реставрационных мастерских сначала Ораниенбаума, а затем Гатчины под Питером. В Гатчине они и жили. А в 93-м мастерские накрылись к чертям собачьим…
Тогда отец стал завсегдатаем «дикого вернисажа» на Дворцовой набережной – предлагал иностранцам посредственные акварели, торговал открытками и видеокассетами. Мать его бросила давным-давно – и, наверное, правильно. «Неудачник наш папка», – говорила она своей дочке Александрине-Лекс. Впрочем, Лекс с матерью виделась редко. У той началась бурная личная жизнь, закончившаяся вторым браком и рождением сына. А Лекс жила с отцом: при разводе родители договорились – раз девочка так отлично успевает в школе, нечего ее травмировать переводом в другую.