Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло - Бертран Алоизиюс. Страница 6

Бедный господин Кассандр нагнулся, чтобы подобрать парик, а тем временем Арлекин дал старику пинок в задницу; Коломбина [77] смахнула слезинку, наплывшую от безудержного смеха, а набеленное мукою лицо Пьеро исказилось улыбкой, и рот у него вытянулся до самых ушей.

Но вскоре, когда взошла луна, Арлекин, у которого погасла свечка, стал просить своего друга Пьеро впустить его к себе и дать огонька; таким образом предателю удалось похитить девушку, а вместе с нею и ларчик старика.

* * *

«Черт бы побрал лютника Иова Ханса, продавшего мне эту струну!» – воскликнул регент, укладывая пыльную виолу в пыльный футляр. – Струна лопнула.

VIII. Алхимик [78]

Нашу науку постигают двумя путями, сиречь путем учения у мастера – из уст в уста и никак не иначе – или благодаря откровению и внушению свыше; а не то так при помощи книг, но они зело темны и запутанны; дабы в оных отыскать смысл и истину, надлежит быть зело проницательным, терпеливым, прилежным и бдительным. [79]

Пьер Вико. Ключ к тайнам философии

Опять неудача! – И зря целых три дня и три ночи, при тусклом мерцании светильника, я перелистывал сокровенные труды Раймонда Луллия [80].

Да, неудача, если не считать, что сквозь гудение раскаленной реторты слышался издевательский смех саламандры [81], которая забавляется тем, что не дает мне погрузиться в размышления.

То она подвешивает хлопушку к волоску моей бороды, то пускает из лука огненную стрелу мне на кафтан.

Или же начинает чистить свои доспехи – тогда пепел из очага сыплется на мою рукопись и летит в чернильницу.

А реторта, все более и более раскаляясь, запевает ту же песенку, что насвистывает дьявол, когда святой Элигий [82] у себя в кузнице терзает ему нос раскаленными щипцами.

Как-никак опять неудача! – И вновь три дня и три ночи придется мне, при тусклом мерцании светильника, перелистывать сокровенные труды Раймонда Луллия!

IX. Сборы на шабаш [83]

Ночью она встала и, затеплив свечу, взяла склянку и натерла себе тело салом; затем прошептала какие-то словеса и понеслась на шабаш. [84]

Жан Воден. О бесовской одержимости колдуний

Их собралось с дюжину, и они хлебали варево из браги, и каждый держал в руке вместо ложки кость из плеча покойника.

Очаг был раскален докрасна, свечи множились в густом чаду, от мисок же несло, как весной из выгребных ям.

А когда Марибас смеялась или плакала, казалось, будто это смычок стонет, касаясь трех струн сломанной скрипки.

Но вот служивый при свете сального огарка дьявольски развернул на столе колдовскую книгу, и на страницу упала опаленная муха.

Муха еще жужжала, когда на край магического фолианта вскарабкался паук с огромным мохнатым брюхом.

Но колдуны и колдуньи уже вылетели через трубу верхом кто на помеле, кто на каминных щипцах, Марибас же – на ручке от обыкновенной сковороды.

Здесь кончается первая книга Фантазий Гаспара из Тьмы
Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло - pic_4.jpg
ЗДЕСЬ НАЧИНАЕТСЯ ВТОРАЯ КНИГА ФАНТАЗИЙ ГАСПАРА ИЗ ТЬМЫ

СТАРЫЙ ПАРИЖ

X. Два еврея

Ты сварлив, муженек,

Ты ревнив, муженек,

Но меня все равно

Не запрешь на замок.

Старинная песенка

Два еврея, остановившись у меня под окном, загадочно отсчитывали по пальцам часы медлительной ночи.

– Есть ли у вас деньги, ребе? – спросил младший у старшего.

– Кошель мой – не погремушка, – отвечал тот.

Но вот из соседних закоулков шумно хлынула ватага молодцов, и окно у меня задрожало от выкриков, словно на стекла посыпалась дробь из духового ружья.

То были озорники, весело бежавшие на Рыночную площадь, откуда тянуло горелым и ветер гнал искорки от пылавшей соломы.

– Эй, эй! Держи карман шире! Мое почтение сударыне Луне! – Сюда, чертова братия! Два жида в неурочный час! – Бей, бей! Жидам – день, бродягам – темь!

А с высоты, с готических башен храма святого Евстафия несся перезвон дребезжащих колоколов: «Динг-дон, динг-дон, пусть вам будет сладок сон, динг-дон!».

XI. Ночные бродяги

Холод мучит,

Ветер крючит,

Голод пучит.

Песенка бродяги

– Эй, посторонитесь-ка, дайте погреться!

– Не хватает тебе только сесть верхом на очаг! У парня ноги все равно что каминные щипцы.

Уже час ночи! – Ветер лютый! – А знаете ли, совиное племя, отчего луна так ярко светит? Оттого, что там жгут рога обманутых мужей.

– На рдеющих угольях неплохо бы мясца поджарить! – Как пляшут над головешками голубые огоньки! Эй, какой же это срамник побил свою срамницу?

– У меня нос отмерз! – У меня поножи испеклись! – А тебе, Шупий, ничего в пламени не мерещится? – Алебарда мерещится. – А тебе, Жанпуаль? – Мне – глаз.

– Расступись, расступись, место господину де Ля Шуссери! – Какой на вас, господин стряпчий, для зимней стужи теплый мех, перчатки какие! – Еще бы, жирные коты лапок себе не отмораживают!

– А, вот и господа из ночного дозора! – У вас сапоги дымятся. – А что с ворами? – Двоих мы застрелили из одной пищали, остальные бросились вплавь через реку.

Так мирно беседовали вокруг костра ночные бродяги, стряпчий, искавший себе подходящую девицу, и стражники, которые степенно описывали подвиги своих дрянненьких пищалей.

XII. Фонарь

Маска. Какая темень! Одолжимне свой фонарь.

Mеркурио. Как бы не так! Котам фонарь заменяют собственные глаза.

«В карнавальную ночь»

Ах, и зачем только вздумалось мне, крошечному блуждающему огоньку, в тот вечер укрыться от грозы в фонаре госпожи де Гургуран!

Я потешался, слыша, как какой-то нечистый дух, застигнутый ливнем, жужжит вокруг освещенного домика и никак не может найти дверь, через которую мне удалось туда забраться.

Бедняга совсем продрог и охрип, но тщетно взывал он ко мне, моля позволить ему хотя бы зажечь от горевшей у меня свечи огарок, чтобы ему легче было выбраться на дорогу.

Вдруг желтая бумага фонаря вспыхнула – ее прорвал порывистый ветер, от которого на улице стонали вывески, болтавшиеся наподобие знамен.

– Господи! Смилуйся! – воскликнула монашка, осеняя себя крестным знаменем. – «Черт бы тебя побрал, колдунья», – вскричал я, раздув пламя, что твой фейерверк.

Увы! А я-то еще утром мог потягаться нарядом и осанкой со щеглом господина де Люина, гордым своей малиновой грудкой!

ХIII. Нельская башня [85]

В Нельской башне было караульное помещение, но по ночам там размещалась стража. [86]

Врантом
вернуться

[77]Барбара, Пьеро, Кассандр, Арлекин, Коломбина – персонажи ренессансного народного театра. Барбара – наперсница Коломбины. Пьеро первоначально изображал крестьянского парня – простофилю, глупого и незадачливого. Позже, в XVIII в., его образ видоизменяется: Пьеро становится трагикомическим персонажем, мужем Коломбины, вечно страдающим от ее измен. Кассандр – отец Коломбины, глупый, упрямый и вздорный старик, которому достается от выходок Арлекина. Арлекин – любовник Коломбины, озорной и насмешливый проныра, полная противоположность своему другу Пьеро. Любопытно отметить, что итальянское слово «Арлекино» происходит от старофранцузского «Эллекен» (Haillequin). Эллекен – предводитель «адской охоты», неистовый демон бурь и гроз. Коломбина поначалу воплощала в себе тип веселой и предприимчивой крестьянской девушки, впоследствии превратилась в изящную, лукавую и остроумную субретку.

вернуться

[78] Стихотворение свидетельствует об интересе Бертрана к «тайным наукам» вообще и алхимии в частности. Говоря о библиотеке Бертрана, его биограф Г. Спритсма упоминает среди прочих книг «Смятение философов» («Turba philosophorum»), сборник алхимических трактатов различных авторов, вышедший в XVIII в., а также рукописную копию одного из сочинений знаменитого французского алхимика Никола Фламеля (XV в.), заглавие, которой небезынтересно привести целиком: «Сия книга есть подлинная книга Никола Фламеля, плод его мудрости и опыта, каковая книга изведена и переписана с пергаменного подлинника, запечатлевшего его собственную руку, относительно подлинной науки алхимии, а также эликсира мудрых».

Стихотворение Бертрана является поэтической парафразой картины Д. Тенирса, известной под названием «Мастерская алхимика», около двадцати реплик которой хранится в музеях Дрездена, Гааги, Лондона, Мадрида и других городов. Изображенный на ней алхимик сидит в своей лаборатории, заставленной диковинными приборами; в одной руке он держит ветхую книгу, другой раздувает с помощью мехов огонь в алхимической печи, «атаноре». И картина Тенирса, и миниатюра Бертрана носят иронический характер, ибо живописуют злоключения искателя-одиночки, не прошедшего «учения у мастера» и не получившего «откровения и внушения свыше». Он вынужден пробираться к цели с помощью «зело темных и запутанных книг», беспрестанно раздувая гаснущее пламя «атанора». Таких алхимиков-эмпириков презрительно именовали «суфлерами» (от франц. глагола souffler, одно из значений которого – «раздувать мехи») в отличие от «адептов», озаренных «откровением и внушением свыше».

вернуться

[79] Эпиграф, по всей вероятности, является плодом фантазии Бертрана. Нам неизвестен алхимик, носивший имя Пьера Вико.

вернуться

[80]Раймонд Луллий (ок. 1223 – ок. 1315) – испанский философ, богослов, поэт, знаток иудейской и мусульманской теологии, проповедник христианства в Северной Африке, где, по преданию, претерпел мученическую смерть. Основное его сочинение – «Ars Magna» («Великое искусство») – не имеет ни малейшего отношения к алхимии, как впрочем, и остальные его труды. Но поскольку в средние века выражение «Ars Magna» употреблялось для обозначения алхимического процесса, «великого дела», Раймонд Луллий обрел посмертную славу алхимика. До нас дошло немало приписываемых ему трактатов.

вернуться

[81] Здесь саламандра является символом не столько огненной стихии, сколько «творческого горения». См. также примечание к стихотворению «Саламандра».

вернуться

[82] Святой Элигий (ок. 588 – 658) – святитель Фландрии, был по профессии золотых дел мастером; обычно изображается с молотком и клещами в руках.

вернуться

[83] Это стихотворение также является поэтической парафразой одноименной картины Д. Тенирса (известно более десятка реплик и вариантов). Вариант, хранящийся в музее г. Дуэ (Франция, деп. Нор), изображает сцену у камина, вокруг которого расположились нечистые духи и колдуньи. Одна из них помешивает костью варево, бурлящее в котле, другая натирает волшебным составом спину своей товарки, третья слушает чтение служивого, который «дьявольски развернул на столе колдовскую книгу», четвертая, оседлав помело, уносится в каминную трубу. На заднем плане через раскрытую дверь видна сцена шабаша. Сходным образом трактует этот сюжет Франц Франкен Младший (1581 – 1642) в картине «Сборище ведьм» (Вена).

вернуться

[84] Эпиграф взят из Жана Бодена (1529 – 1596) – французского юриста, профессора прав в Тулузе. Главное его сочинение – «О бесовской одержимости колдуний» (1580, перевод на латынь – 1581) выдержало к концу XVI в. десять изданий. В нем Боден, несмотря на свои кальвинистские симпатии, выказывает себя прямым преемником инквизиторов Инсисториса и Шпрангера, авторов печально знаменитого «Молота ведьм». Пафос его книги – в оправдании самых жестоких методов расследования во время ведовских процессов. «Ни одна ведьма из миллиона, – пишет он, – не была бы обвинена и наказана, если бы к пей применялась обычная судебная процедура; подозрение является достаточным оправданием для пытки, ибо слухи никогда не возникают на пустом месте».

вернуться

[85] Стихотворение навеяно легендами, окружавшими Нельскую башню, входившую некогда в систему оборонительных укреплений Парижа. Она была возведена в ХШ в. на левом берегу Сены, напротив Лувра, по указу короля Филиппа 11 Августа. Несколько позже рядом с ней построил себе особняк Амори де Нель, именем которого она была со временем названа. В 1308 г. король Филипп Красивый купил у него особняк и вместе с башней подарил своей жене Жанне Бургундской. Согласно легендам, получившим распространение с XV в., башня была местом оргий невесток короля или самой его жены, которые заманивали туда приглянувшихся им прохожих, а потом топили их в Сене. Говорили даже, что одним из незадачливых посетителей Нельской башни был французский философ Жан Буридан (ок. 1300 – ок. 1358). В своей «Балладе о дамах былых времен» Франсуа Вийон меланхолически вопрошает:

«Где королева, чьим веленьем Злосчастный Буридан казнен, Зашит в мешок, утоплен в Сене?… Но где снега былых времен?»

(Пер. Ф. Мендельсона)

В 1660 г. башня была срыта, но перед тем Жак Кал-ло успел увековечить ее в нескольких своих рисунках и гравюрах.

вернуться

[86] Эпиграф взят из Пьера Брантома (1540 – 1614) – французского политического деятеля и писателя.