История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен. Страница 125

«Между прочим, – думаю я, – вы в шаге от того, чтобы потерять много другого, мистер Холси. Вашу работу, вашу жену, ваших детей, если они у вас есть».

– Он не звонил вам из Филли? – спрашиваю я, не имея ни малейшего понятия, откуда это взялось и к чему может привести, но я не боюсь. Такие разговоры меня не пугают. Я могу молоть подобную чушь весь день напролет. Боюсь я другого: вдруг отец потеряет контроль над собой и начнет палить через дверь? Возможно, попадет в одного Холси, скорее – в нас обоих.

– Нет, сынок, точно не звонил. – Снег с дождем продолжают падать на крышу крыльца, но он все-таки укрыт от непогоды, поэтому я совсем не обязан приглашать его в дом. А если он пригласит себя сам и войдет? Как я смогу его остановить? Я всего лишь ребенок, стоящий на пороге в шлепанцах, с тарелкой в одной руке и посудным полотенцем на плече.

– Он ужасно волнуется из-за своей сестры. – Я думаю о биографии одного бейсболиста, которую читал. Книжка на моей кровати наверху. Я также думаю об автомобиле отца, который припаркован за домом, под навесом у сарая. Если бы Холси прошел к дальнему концу крыльца, то увидел бы его. – У нее болезнь, которая убила того знаменитого бейсболиста из «Янкиз» [133].

– У сестры Спарки болезнь Лу Герига [134]? Вот дерьмо… Будем считать, ты не слышал. Я и не знал, что у него есть сестра.

«Я тоже», – думаю я.

– Сынок… Скотт… это ужасно. И кто присматривает за вами, пока он в отъезде?

– Миссис Коул, наша соседка. – Автора книги «Железный человек «Янкиз» зовут Джонатан Коул. – Она приходит каждый день. И потом, Пол знает четыре способа приготовления мясного пирога.

Мистер Холси смеется.

– Четыре способа, значит? И когда Спарки собирается вернуться?

– Ну, она больше не может ходить и дышит вот так. – Я шумно, жадно хватаю ртом воздух. Это легко, потому что сердце у меня бьется как бешеное. Оно чуть не остановило свой бег, когда я практически не сомневался в том, что отец убьет мистера Холси, но теперь, едва появился шанс избежать выстрелов, сердце словно с цепи сорвалось.

– Ясно, малыш. – Вид у мистера Холси такой, будто он все понял. – Что ж, это ужасная новость.

Он сует руку под куртку и достает бумажник. Раскрывает его, вынимает долларовую купюру. Потом вспоминает, что у меня вроде бы есть брат, и добавляет к первой вторую. И в этот момент, Лизи, произошло ужасное. Я вдруг захотел, чтобы отец его убил.

– Вот, сынок, – говорит он, и тут я отчетливо понимаю, словно читаю его мысли, что он забыл мое имя, и от этого еще сильнее ненавижу мистера Холси. – Возьми. Один для тебя, один для твоего брата. Купите себе что-нибудь в том маленьком магазинчике на дороге.

Мне не нужен его долбаный доллар (а Полу он тем более не нужен), но я беру купюры и говорю «спасибо, сэр», и он отвечает «пустяки, сынок», ерошит мне волосы, и когда он это делает, я бросаю короткий взгляд влево и вижу глаз моего отца, приникший к трещине в двери. Вижу и конец ствола карабина. А потом мистер Холси наконец-то спускается с крыльца. Я закрываю дверь, и мы с отцом наблюдаем, как он усаживается в автомобиль компании и уезжает по длинной подъездной дорожке. Я вдруг понимаю, если он застрянет, то вернется, чтобы попросить разрешения воспользоваться телефоном, и все равно умрет. Но он не застревает, а потому вечером, после работы, сможет поцеловать жену и рассказать ей о двух долларах, которые дал двум бедным мальчишкам, чтобы они могли купить себе сладостей. Я опускаю глаза, вижу два доллара, которые держу в руке, и отдаю их отцу. Он засовывает их в карман, не удостоив и взглядом.

– Он вернется, – говорит отец. – Он или кто-то другой. Ты все сделал здорово, Скотт, но твоя история лишь на время отвадит их.

Я пристально смотрю на него и вижу, что он – мой отец. В какой-то момент моего разговора с мистером Холси он вернулся. И это последний раз, когда я действительно вижу его.

Он замечает мой взгляд и кивает. Потом смотрит на карабин.

– Мне нужно от него избавиться. С головой у меня становится все хуже, и этому…

– Нет, папа…

– …и этому не поможешь, но будет совсем уж плохо, если я заберу с собой с десяток таких, как Холси, и меня будут показывать в шестичасовых новостях на потеху всем этим тупакам. И они втянут тебя и Пола. Обязательно втянут. Мертвые или живые, вы будете сыновьями психа.

– Папа, ты в порядке, – говорю я и пытаюсь его обнять. – Сейчас ты в порядке!

Он отталкивает меня, с губ срывается смешок.

– Да, а некоторые люди в приступе малярии могут цитировать Шекспира, – говорит он. – Ты оставайся здесь, Скотти, а у меня есть одно дельце. Много времени оно не займет. – Он уходит по коридору на кухню, мимо скамьи, с которой я все-таки спрыгнул много лет назад. Уходит, опустив голову, с карабином для охоты на лосей в руках. Едва только за ним закрывается дверь кухни, я иду следом, смотрю в окно над раковиной, как он пересекает двор, без пальто или куртки, под дождем со снегом, с опущенной головой, по-прежнему с карабином.30–06 в руках. Кладет карабин на покрытую коркой льда землю на те мгновения, которые необходимы, чтобы сдвинуть крышку с сухого колодца. Для этого ему требуются обе руки. Потому что крышка скользкая и тяжелая. Потом поднимает карабин, смотрит на него и бросает в зазор между крышкой и кирпичной стенкой колодца. После этого возвращается в дом, с опущенной головой и потемневшими от дождя плечами рубашки. Только тут я замечаю, что он босиком. И не думаю, что он это понимает.

Он, похоже, не удивляется, увидев меня на кухне. Достает два доллара, которые дал мне мистер Холси, смотрит на них, потом на меня.

– Ты уверен, что они тебе не нужны? – спрашивает он.

Я качаю головой.

– Нет, даже если бы это были последние долларовые купюры на Земле.

Вижу, что ответ ему нравится.

– Хорошо, – говорит он. – Но теперь позволь мне кое-что тебе сказать, Скотт. Ты знаешь чайный сервиз твоей бабушки, который стоит в столовой?

– Конечно.

– Если ты заглянешь в синий кувшин на верхней полке, то найдешь там деньги. Мои деньги – не Холси. Чувствуешь разницу?

– Да, – отвечаю я.

– Да, готов спорить, что чувствуешь. У тебя есть недостатки, но тупость в их число не входит. Будь я на твоем месте, Скотт, я бы взял эти деньги – там порядка семисот долларов – и сделал бы ноги. Пятерку положил бы в карман, остальное – в ботинок. Десять лет – слишком мало для того, чтобы стать бродягой, даже на короткое время, и я думаю, шансов на то, что тебя ограбят еще до того, как ты переберешься через мост в Питтсбург, девяносто пять из ста, но если ты останешься здесь, случится что-то очень плохое. Ты знаешь, о чем я говорю?

– Да, но уйти не могу.

– Люди думают, что много чего не могут, а потом неожиданно обнаруживают, что очень даже могут, когда оказываются в безвыходном положении, – говорит отец. Смотрит на ступни, розовые, словно ошпаренные. – А если ты сможешь добраться до Питтсбурга, я уверен, что мальчик, которому хватило ума обвести вокруг пальца мистера Холси историей о болезни Лу Герига и сестре, которой у меня никогда не было, сумеет раскрыть телефонный справочник на букву «Д» и найти телефон городского Департамента по социальной защите детей. Или ты сможешь покрутиться какое-то время в городе и найти что-нибудь получше, если не расстанешься с этими семью сотнями баксов. Ребенку, если доставать из загашника по пятерке или десятке, семисот баксов хватит надолго. Если не попадаться на глаза копам и не дать ограбить себя на сумму, большую той, что в кармане.

Я говорю ему вновь:

– Я не уйду.