История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен. Страница 81

А что в этом глупого? Ты остановила Блонди, не так ли? Да, почести достались не тебе, но остановила-то его ты.

– Тогда было по-другому. – Она стояла, глядя на уходящую вверх лестницу, держа под правой рукой белый тазик, прижимая к бедру, чтобы коробочка с пакетиками чая и вязаный квадрат не вывалились. Лестница уходила вверх миль на восемь. Лизи подумала, что последние ступени, по всей вероятности, прячутся в облаках.

Если тогда все было иначе, почему ты идешь наверх?

– Потому что там лежит викодин! – крикнула Лизи пустому дому. – Чертовы таблетки, которые снимают боль!

Голос произнес еще два слова и умолк.

– СОВИСА, любимая – это правильно, – согласилась Лизи. – В это надо верить, – и начала долгий медленный подъем по ступеням.

На полпути пологи вернулись, еще более темные, чем прежде, и Лизи уже не сомневалась, что сейчас потеряет сознание. Твердила себе, что падать нужно вперед, на лестницу, а не назад, в пустоту, когда перед глазами вновь прояснилось. Она села, поставив таз на колени, и оставалась в таком положении, с опущенной головой, пока не досчитала до ста, после каждого числа произнося «Миссисипи». Потом встала и закончила подъем. Второй этаж продувался ветерком, и там было еще прохладнее, чем на кухне, но к тому времени, когда Лизи добралась до верхней лестничной площадки, она обливалась потом. Пот натекал и в резаную рану, которая по диагонали располосовала грудь, так что к боли в глубине прибавилось сводящее с ума поверхностное жжение от соли. И ей снова хотелось пить. Воды жаждало не только горло, но и желудок. Это по крайней мере она могла поправить, и довольно скоро.

Лизи заглянула в спальню для гостей, когда медленным шагом проходила мимо нее. Спальню отремонтировали после 1996 года (если на то пошло, дважды), но она без труда увидела черное кресло-качалку с гербом университета Мэна на спинке, слепой экран телевизора и морозную пленку на окнах, которая меняла цвет, отслеживая пляску света на небе…

Забудь, маленькая Лизи, это все в прошлом.

– Это все в прошлом, да только точка не поставлена! – раздраженно крикнула она. – В этом вся долбаная проблема!

На это ответа она не услышала, но зато наконец-то добралась до своей спальни и смежной с ней ванной, которую Скотт (деликатность не относилась к его достоинствам) называл «Большая жопатория». Она поставила таз, вытряхнула из стакана две зубные щетки (теперь, увы, обе принадлежали ей) и до краев наполнила его холодной водой. Жадно выпила, потом улучила мгновение, чтобы посмотреть на себя. В смысле, на свое лицо.

Увиденное не порадовало. Глаза напоминали синие искорки в глубине темных пещер. Кожа под ними стала темно-коричневой. Нос сместился влево. Лизи не думала, что он сломан, но как знать? По крайней мере дышать через него она могла. Под носом запеклась кровь, «обтекая» рот, что справа, что слева, точно гротескные усы Фу Манчи [97]. «Посмотри, мама, я – байкер», – попыталась сказать она, но не вышло. Да и шутка, если уж на то пошло, была говняная.

Губы у нее так раздулись, что вывернулись наизнанку, и на распухшем лице выглядели так, словно она их обиженно надула и теперь ждала, что ее пожалеют и поцелуют.

«И я думаю о том, чтобы в таком виде поехать в «Гринлаун», обиталище знаменитого Хью Олбернесса? Действительно думаю? Очень забавно. Им хватит одного взгляда, чтобы вызвать «скорую помощь» и отправить меня в настоящую больницу, причем в такую, где есть отделение интенсивной терапии».

Ты думаешь совсем не об этом. Ты думаешь…

Но эту мысль она отсекла, вспомнив слова Скотта: «Девяносто восемь процентов того, что происходит в головах людей, совершенно их не касается». Может, они соответствовали действительности, может – нет, но на данный момент она полагала, что заглядывать вперед ей незачем и лучшее для нее – метод, использованный на лестнице: наклонить голову и сосредоточиться исключительно на следующем шаге.

Лизи снова пережила несколько ужасных мгновений, когда никак не могла найти викодин. Уже почти сдалась, решив, что одна из трех уборщиц, которые побывали в ее доме весной, позаимствовала пузырек, но тут обнаружила его за мультивитаминами Скотта. И, чудо из чудес, срок использования истекал именно в этом месяце.

– Негоже добру пропадать, – сказала Лизи и одну за другой отправила в рот три таблетки, запив каждую глотком воды. Потом наполнила таз теплой водой и бросила в нее несколько пакетиков чая. Понаблюдала, как та становится янтарной, пожала плечами и отправила вслед остальные пакетики. Они легли на дно таза, под все более темнеющую воду, и Лизи вспомнила о молодом человеке, который сказал: «Немного пощиплет, но помогает действительно очень хорошо». Случилось это в другой жизни. Теперь ей предстояло убедиться в этом самой.

С вешалки у раковины она сняла чистое полотенце, опустила в таз, легонько отжала. Что ты делаешь, Лизи? – но ответ был очевиден, не так ли? Она по-прежнему шла по следу, оставленному ее мужем. Следу, который уводил в прошлое.

Блузку она скинула на пол, а потом, заранее морщась от боли, приложила смоченное в чае полотенце к груди. Заболело, все так, но в сравнении с той болью, которую вызвал собственный пот, эта, можно сказать, доставила удовольствие, какое, скажем, доставляет терпкий эликсир для полоскания рта.

Это сработает. Действительно сработает, Лизи.

Однажды она в это поверила (в какой-то степени), но тогда ей было только двадцать два года и хотелось верить во многое. А сейчас она верила в Скотта. И Мальчишечью луну? Да, она полагала, что верила и в это. В мир, который ждал аккурат за следующей дверью и за пурпурным занавесом в ее разуме. Вопрос состоял лишь в том, сможет ли попасть туда жена знаменитого писателя после того, как он умер, и она оказалась предоставлена самой себе.

Лиза выжала из полотенца кровь и чай, вновь смочила в тазу и приложила к ране. На этот раз щипало еще меньше. «Но это не лечение, – думала она. – Лишь еще один путевой столб на дороге в прошлое». А вслух произнесла:

– Еще один бул.

Прижимая полотенце к груди и держа окровавленный вязаный квадрат («усладу» доброго мамика) в другой руке, подставленной под грудь, Лизи медленным шагом вернулась в спальню и села на кровать, глядя на лопату с серебряным штыком и надписью на нем: «НАЧАЛО, БИБЛИОТЕКА ШИПМАНА». Да, она действительно видела небольшую вмятину. В том месте серебряный штык сначала вошел в контакт с револьвером Блонди, а потом с его физиономией. Лопата оставалась при ней, и, хотя желтый афган, которым Скотт укрывался теми холодными ночами 1996 года, давно уже перестал существовать, у нее сохранился его «кусочек», эта «услада».

Бул. Конец.

– Как бы мне хотелось, чтобы это был конец. – И Лизи легла, по-прежнему прижимая смоченное в чае полотенце к груди. Боль уходила, но только потому, что начинал действовать викодин Аманды, эффективность которого превосходила и лечение чаем Пола, и просроченные таблетки Скотта. Однако когда препарат перестанет действовать, боль обязательно вернется. Как и причинивший ее Джим Дули. Вопрос заключался в другом: что она собиралась делать в промежутке? Могла ли она что-нибудь сделать?

Чего тебе абсолютно нельзя делать, так это засыпать.

Да, засыпать, пожалуй, не стоило.

Профессор должен связаться со мной сегодня до восьми вечера, потому что в следующий раз боль будет куда сильнее, – сказал ей Дули, и выхода у нее не было. Дули велел ей лечиться самой и никому не говорить о том, что побывал у нее. Пока она так и делала, но не потому, что боялась смерти. В определенном смысле осознание того, что он все равно намерен ее убить, придавало ей силы. Она уже точно знала, что языка здравого смысла он не понимает. Но если бы она позвонила в управление шерифа… ну…

– Ты не можешь охотиться на була, когда в доме полным-полно клаттербагных помощников шерифа, – сказала она. – Опять же…