История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен. Страница 83

Он водит руками в траве, которая растет у основания креста, но не находит того, что искал, и дурацкая, счастливая улыбка сползает с лица. «Может, кто-то его за… – начинает он, замолкает. Лицо напрягается, расслабляется, с губ срывается истерический смешок. – Да вот же он! Я уж испугался, что укололся иглой… после стольких-то лет, только этого и не хватало… но колпачок на месте! Смотри, Лизи!»

Ничто, казалось, не могло отвлечь ее от окружающей красоты (красно-оранжевого неба на востоке и западе и зелено-синего над головой, экзотических ароматов, далекого звона таинственного колокольчика), но маленькая вещица, которую Скотт протягивает ей в умирающем дневном свете, отвлекает. Это шприц, который дал ему отец, содержимое которого Скотт должен был ввести Полу, когда мальчики попали бы сюда. Стальной ободок в основании цилиндра чуть поржавел, а в остальном шприц выглядит как новенький.

– Это все, что я мог здесь оставить, – говорит Скотт. – Фотографии у меня не было. Фотографии были только у тех детей, которые ходили в «ослиную школу».

– Ты вырыл могилу, Скотт… голыми руками?

– Я попытался. И вырыл небольшую ямку. Земля-то здесь мягкая… но трава… трава выдергивалась с трудом, жесткие сорняки… а потом стало темнеть, и хохотуны начали…

– Хохотуны?

– Как гиены, я думаю, только злые. Они живут в Волшебном лесу.

– Волшебный лес… так назвал его Пол?

– Нет, я. – Он указывает на деревья. – Пол и я никогда не видели хохотунов вблизи, только слышали их. Но мы видели других тварей… я видел других тварей… одна из них… – Скотт смотрит на быстро темнеющее пространство под деревьями, потом на тропу, которая, уходя в лес, едва ли не сразу растворяется в темноте. И в голосе уже слышны нотки осторожности: – Скоро нам придется вернуться.

– Но ты сможешь перенести нас обратно, не так ли?

– С твоей помощью? Конечно.

– Тогда расскажи мне, как ты его похоронил.

– Я смогу рассказать об этом, когда мы вернемся, если…

Но медленное покачивание ее головы останавливает его.

– Нет. Я понимаю, почему ты не хочешь иметь детей. Теперь понимаю. Если бы ты пришел ко мне и сказал: «Лизи, я передумал, я хочу рискнуть», – мы могли бы это обсудить, потому что был Пол… и есть ты.

– Лизи…

– И тогда поговорили бы обо всем этом. Но если нет – то мы никогда не будем говорить о тупаках, дурной крови и этом месте, идет? – Она видит, как он смотрит на нее, и смягчает тон: – Речь не о тебе, Скотт… не только о тебе, ты знаешь. Обо мне тоже. Здесь так прекрасно… – Она оглядывается. По телу пробегает дрожь. – Слишком прекрасно. Если я проведу здесь много времени или просто буду много думать об этом месте, боюсь, красота эта сведет меня с ума. Поэтому, если время у нас ограничено, пожалуйста, хоть раз в твоей долбаной жизни будь краток. Расскажи мне, как ты его похоронил.

Скотт наполовину отворачивается от нее. Оранжевый свет заходящего солнца проводит полосу на его теле. По лопатке, талии, округлой ягодице, длинному бедру. Он касается перекладины креста. В высокой траве, едва видимый, поблескивает стеклянный изгиб шприца, словно позабытый обрывок мишуры.

– Я забросал его травой и вернулся. Не мог попасть сюда почти неделю. Заболел. Слег с высокой температурой. Отец утром кормил меня овсяной кашей, а вернувшись с работы – супом. Я боялся призрака Пола, но так его и не увидел. Потом мне стало лучше, и я попыталься прийти сюда с лопатой отца, которую взял в сарае, но у меня ничего не вышло. Сюда я попадал без лопаты. Я думал, что животные… животные… съедят его, хохотуны и другие, но нашел его на прежнем месте, вернулся домой и попыталься прийти сюда снова, на этот раз с игрушечной лопаткой, которую нашел на чердаке в старом ящике для игрушек. Эта лопатка не исчезла из моих рук, и ею я вырыл могилу, Лизи, красной пластмассовой лопаткой, которой мы маленькими играли в песочнице.

Уходящее за горизонт солнце тускнеет. Становится розовым. Лизи обнимает Скотта, прижимает к себе. Его рука ложится на ее плечи, и на мгновение-другое он прячет лицо в ее волосах.

– Ты очень сильно любил его, – говорит Лизи.

– Он был моим братом, – отвечает Скотт, как будто это все объясняет.

И пока они стоят в сгущающемся сумраке, она видит что-то еще или думает, что видит. Еще одну доску? Похоже на то. Такую же доску, из которых сбит крест, лежащую за тем местом, где тропа сбегает с заросшего люпином холма. Не одну доску – две.

Это еще один крест, гадает она, только развалившийся?

– Скотт? Ты похоронил здесь кого-то еще?

– Что? – В голосе удивление. – Нет. Тут есть кладбище, но это не здесь, у… – Он прослеживает направление ее взгляда и смеется. – Вот ты о чем! Это не крест – указатель! Пол сделал его во времена первой охоты на була, когда мог приходить сюда сам. Я совсем забыл про этот старый указатель! – Он высвобождается из ее рук и спешит к тому месту, где лежит указатель. Спешит по тропе. Спешит под деревья. Лизи не уверена, что ей это нравится.

– Скотт, уже темнеет. Ты не думаешь, что нам пора?

– Еще минута, любимая, еще минута. – Он поднимает одну из досок и приносит Лизи. Она может различить буквы, но они практически выцвели. Ей приходится прищуриться, прежде чем удается прочитать надпись:

– Пруд? – спрашивает Лизи.

– Пруд, – соглашается Скотт, – через «у», как бул, ты понимаешь, – и смеется. И только в тот момент где-то в глубине леса, который он называет Волшебным (там-то ночь уже точно наступила), хохотуны подают голос.

Поначалу их двое или трое, но издаваемые ими звуки ужасают Лизи, как никакие другие. По ее разумению, кричат хохотуны совсем не как гиены, это крики людей, безумцев, запертых в самых глубоких подземельях какого-нибудь сумасшедшего дома XIX века. Она хватает Скотта за руку, ее ногти впиваются в его кожу, и говорит ему (едва может узнать собственный голос), что хочет вернуться назад, что он должен перенести ее обратно прямо сейчас.

Издалека доносится едва слышный звон колокольчика.

– Да, – отвечает он и бросает доску в траву. Над ними темный поток воздуха шевелит кроны деревьев «нежное сердце», заставляя их вздыхать и выделять аромат более сильный, чем запах люпинов, окутывающий, прямо-таки облепляющий. – С наступлением темноты место это небезопасное. Пруд безопасен, и скамья… скамьи… может, даже кладбище, но…

Новые хохотуны присоединяются к первым. Какие-то мгновения – и их уже десятки. У некоторых лающий смех вдруг срывается на дикий вскрик, и Лизи сама едва сдерживает крики ужаса. Они спускаются обратно, навстречу утробным звукам, иногда напоминающим чавканье грязи.

– Скотт, что это за существа? – шепчет она. Высоко над его плечом луна напоминает раздувшийся воздушный шар. – Судя по крикам, они вовсе не животные.

– Я не знаю. Они бегают на четырех лапах, но никогда… не важно. Я никогда не видел их вблизи. Ни я, ни Пол.

– Иногда они что, Скотт?

– Встают. Как люди. Оглядываются. Ерунда это. А что не ерунда, так это наше возвращение. Ты хочешь вернуться прямо сейчас, так?

– Да!

– Тогда закрой глаза и мысленно представь себе наш номер в «Оленьих рогах». Постарайся как можно четче визуализировать его. Мне это поможет. Послужит нам толчком.

Она закрывает глаза – и на короткую жуткую секунду ничего не может увидеть. Затем из мрака выплывают комод и столики по обе стороны кровати, подсвечиваемые луной, когда той удается прорваться сквозь облака, обои (переплетенные розы), металлические ножки кровати, забавный скрип пружин, раздающийся всякий раз, когда кто-то из них шевелится. Внезапно эти ужасные звуки, издаваемые существами, которые смеются в

(Лесу Волшебном Лесу)

окутанных тьмой деревьях, становятся тише. И запахи слабеют, а потому какую-то ее часть охватывает грусть (они покидают это место), но главным образом Лизи испытывает облегчение. Телом (разумеется), разумом (по большей части), но прежде всего душой, ее бессмертной долбаной душой: люди вроде Скотта Лэндона могут отправляться на прогулку в такие места, как Мальчишечья луна, но странность и красота созданы не для обычных людей вроде нее, если сталкиваешься с ними не на страницах книги или в безопасной темноте кинотеатра.