Плющ (ЛП) - Кинг Стивен. Страница 19

Гордость… затем горечь… затем работа.

А, к черту. Сейчас выйду на улицу, куплю себе бутылку бурбона и напьюсь до поросячьего визга. Это был Джон Кентон, который завершает свой монолог и отправляется на поиски приключений.

Конец третьей части (1985)

Часть четвертая

25 марта 1981 года

После десяти недель неподдельного возбуждения (по большей части, нездорового) дела в «Зенит Хаус», похоже, наконец-то возвращаются в привычное, монотонное русло. Портер по-прежнему тайком обнюхивает кресло Сандры Джексон во время короткого рабочего перекура, и это происходит каждое утро между 10–00 и 10–30, пока ее кресло пустует (в это время мисс Джексон, прихватив с собой «Вог» [100] или «Лучшие дома и сады», [101] отправляется в женское «логово»); Гелб возобновил свои тайные посещения казино Ридли Уокера и после опрометчивого решения, сделанного на этой неделе, сыграть по ставке «Удвойся или проиграй» теперь должен мне 192 доллара 50 центов; Херб Портер после короткой паузы вновь оседлал своего любимого политического конька, существующего только в его воображении, хотя миллиарды людей на Земле лучше него разбираются в политике; что касается меня, то я продолжил ведение своего дневника после трехнедельного перерыва, во время которого днями тихо-мирно вытирал пыль, а ночами писал свою повесть, и если этот напыщенный маскарад и попытка выдать себя за другого не есть искусство, то что тогда?

Но размеренный ход в жизни в «Зените» уже не тот, что был раньше, не правда ли? Есть две принципиальные разницы: одна из них — внизу, в вестибюле, а вторая — прямо здесь, в моей маленькой каморке уборщика…или, возможно, только в моей голове. Я бы дорого дал, чтобы узнать, где именно, и поверьте мне, это не пустая болтовня. Главное изменение в вестибюле — это, конечно, Джон Кентон. Главное изменение здесь (или в моей голове) — это плющ обыкновенный по имени «Зенит».

Херб Портер даже не подозревает, что с Кентоном творится что-то странное. Билл Гелб заметил это, но ему плевать. А вот Сандра вчера спросила, есть ли у меня какие-нибудь соображения, почему ни с того, ни с сего Джон решил тщательно пересмотреть каждую рукопись из числа тех, которым ранее было отказано в публикации и которые хранились в углу комнаты обработки почты, что я бы назвал «Островом погибших книг».

— Ни знаю, мэдам, — ответил я. — Никак нет!

— Пусть прекратит это, — сказала она. Она с треском раскрыла свою пудреницу, вгляделась в нее и принялась яростно расчесывать свои волосы афрорасческой. — Я больше не могу туда зайти, потому что чихаю до слез. Всё покрыто пылью и этим сухим отвратительным материалом из дешевых посылок. Как ты это терпишь?

— Ани очинь пыльныя, миз Джексан, эта факт!

— Что он делает с рукописями, возвращает их по почте?

— Ни знаю.

— Ну, это же твоя работа, так ведь? — спросила она, пряча пудреницу и раскрывая тюбик губной помады. Вращающими движениями ее пальчики произвели на свет нечто размером с пенис ребенка и цвета охотничьей фуражки, нечто, что она приложила к своим замечательным блестящим блюдцам. Я учуял слабый запах и сразу же понял, почему Портер обнюхивает не ее лицо, а ее сиденье.

— Да, мэдам, так точна!

— Так что, если ты не видел, что отправляли, значит, их не отправляли. Пусть будет так. Но если он отослал их, мне придется пожаловаться Роджеру и, возможно, даже написать по этому поводу докладную мистеру Эндерсу, — она закрутила губную помаду, надела на нее крышку, швырнула ее в утробу огромной бесформенной сумки и на мгновение кокетливо взглянула. — Возврат ни одной из этих рукописей не был оплачен. По этой причине они и находятся здесь. В наши обязанности не входит их возврат (всех или части), но если он осуществляет это за свой счет, то меня это не касается.

— Пусть прекратит это, даже если он уничтожает эту груду хлама в мусоросжигательной печи, — сказала она, доставая теперь небольшую пластмассовую коробочку, содержавшую душистую пудру и обесцвеченную сигарету. Сандра Джексон затянулась и исчезла в розовом удушливом облачке, которое подействовало на меня так же, как и на Сандру (по ее словам) в кабинете Кентона.

— Из-за него мы все выглядим не в лучшем свете, и в этом, черт возьми, нет никакой необходимости, — закончила она, окруженная облаком.

— Никакой, мэдам, — подтвердил я и чихнул.

— Ты здесь выращиваешь марихуану, Ридли? — спросила она. — Тут какой-то странный запах.

— Нет, мэдам, канешна, нет!

— Угу, — сказала она и убрала сигарету. Сандра начала расстегивать свою блузку в тот момент, когда я начал надеяться, что смогу улизнуть от нее. Она сняла блузку, обнажая две маленькие приличные груди белой женщины, похожие на сырые сдобы с вишенкой, воткнутой в каждую из них. Она начала расстегивать молнию на своей юбке и затем на секунду замерла, давая мне проблеск мимолетной надежды.

— Что еще с ним не так, Ридли?

— Ни знаю, миз Джексан, — ответил я, хотя знал, так же, как и Роджер Уэйд. По-моему, это чудо, что Уэйд каким-то образом убедил остаться такого законченного романтика, но оно свершилось. Портер не знал, Гелбу было всё равно, Сандра тоже слишком эгоцентрична, чтобы заметить то, что творится перед ее носом: девушка Кентона сказала ему, что вычеркнула его из своей жизни. И Кентон отреагировал (с небольшой помощью Роджера Уэйда, надо полагать), по моему мнению, самым достойным образом, так, как отреагировал бы и я (хочется верить): он полностью погрузился в чертову работу.

Юбка упала к ее ногам, и она переступила через нее.

— Хочешь поиграть сегодня в водителя грузовика и хичхайкера, [102] Ридли?

— Канешна, хачу, миз Джексан, — ответил я в тот момент, когда ее руки потянулись к застежке моего пояса и рывком ее расстегнули. В такие секунды я прибегаю к одной из своих четырех фантазий, и это всегда срабатывает. Одна из них, каюсь, заключается в том, что моя сестра Дейдра сначала пеленает меня, а затем укладывает после того, как я сделал пи-пи в свои подгузники. Секс — это одна сплошная комедия, в этом нет никаких сомнений.

— О, мистер Водитель грузовика, он такой большой и твердый, — воскликнула Джексон писклявым голосом маленькой девочки и сжала его в руке. И благодаря Дейдре и подгузникам, он действительно был таким.

— Эта мой рычах пириключения, малинкая миз Хичхайка! — прорычал я. — И пряма щас ён пириходит в рижим ускаряющай пиридачы.

— Хотя бы десять минуток, мистер Водитель грузовика, — сказала она, ложась на спину. — Я хочу, по меньшей мере, трижды, и ты знаешь, что мне нужно… — она вздохнула удовлетворенно, когда я проник своим карданным валом в ее универсальный шарнир, — … немного, чтобы достичь крейсерской скорости.

Перед самым уходом она причесалась афрорасческой, бросила ее в сумку поверх трусиков, огляделась по сторонам пристальным взглядом и вновь спросила меня, не выращиваю ли я здесь коноплю.

— Нет, мэдам! — сказал я. К тому времени я прекрасно знал, что она учуяла запах «Зенита», и также знал, что наш плющ обыкновенный пахнет так, как не пах ни один плющ в моей жизни.

— Потому что если ты выращиваешь, — сказала она, — я хочу свою долю.

— Но, миз Джексан! Я ужо сказал вам…

— Слышала. Но помни: если это так, то поделись со мной.

И она ушла.

Так получилось, что она испытала четыре оргазма вместо желаемых трех и теперь будет недоступна пару недель, прежде чем вернется поиграть в «Водителя грузовика и Хичхайкера» или в «Девственницу и Шофера» или, может, в «Юную белую редакторшу и Большого черного уборщика», вот к чему всё в конечном итоге сводится.

Но не беспокойтесь, мы подошли к кое-чему другому, что не даст спокойно уснуть, и это плющ, посланный Немезидой [103] Кентона. В моей голове возникает вопрос, на который я никогда не мог дать удовлетворительного ответа; возможно, потому что на протяжении своей жизни считал его незначительным. Это был вопрос, над которым я не задумывался серьезно, не думал над ним постоянно и не ставил своей целью найти на него ответ. А вопрос следующий: существует ли невидимый, параллельный мир? Возможны ли сверхъестественные явления в мире, где всё можно объяснить и всё можно разъяснить? Всё, за исключением Туринской плащаницы… [104]