Противостояние. Том I - Кинг Стивен. Страница 20

Фрэнни уже было собралась спросить отца, все ли с ним в порядке, когда он взял ее за руку и заговорил:

— Фрэнни, тебе очень не повезло, что у тебя такой старый отец. Но тут уж ничего не поделаешь. Я женился только в пятьдесят шестом.

Он задумчиво смотрел на нее в свете сумерек.

— Карла была другой в те дни. Она была… черт возьми, прежде всего она была молодой. И она оставалась такой, пока не умер твой брат Фредди. До той поры она была молодой. Но после смерти Фредди она окаменела. И… ты, Фрэнни, не должна думать, что я плохо отзываюсь о твоей матери, даже если это и звучит похоже на то. Но, мне кажется, Карла… окаменела… после того, как Фредди умер. Она замуровала свое отношение к миру под тремя слоями лака и слоем быстросхватывающегося цемента и заявила, что так и нужно. Она стала похожа на музейного смотрителя: если кто-то пытается дотронуться до выставленных там мыслей, она тут же ощетинивается. Но она была такой не всегда. Поверь мне на слово, это чистая правда.

— А какой она была, папа?

— Ну… — Он обвел сад рассеянным взглядом, — Она была очень похожа на тебя, Фрэнни. Она любила смеяться. Мы ездили с ней в Бостон болеть за «Ред Сокс» и в середине игры ходили в буфет пить пиво.

— Мама… пила пиво?

— Да, пила. А потом все оставшееся до финала время бегала в туалет и, возвращаясь, бранилась, что из-за меня пропустила лучшую часть матча, забывая, что именно она всю дорогу упрашивала меня спуститься в буфет.

Фрэнни попыталась представить себе, как ее мать с кружкой пива в руке смотрит на отца и весело смеется, будто девчонка на свидании. Но ей это никак не удавалось.

— Она долго не могла забеременеть, — смущенно продолжал отец, — мы пошли к врачу, чтобы узнать, в ком из нас причина. Но врач сказал, у нас обоих все в порядке. И вот в шестидесятом году родился твой брат Фредди. Она полюбила этого парня больше жизни. Ты ведь знаешь, Фред — это имя ее отца. В 65-м у нее случился выкидыш, и мы оба думали, что детей больше не будет. А потом, в 69-м, родилась ты, на месяц раньше срока, но вполне здоровая. И я полюбил тебя больше жизни. Каждый из нас выбрал себе по ребенку. Но она своего потеряла.

Он замолчал, погрузившись в воспоминания. Фред Голдсмит умер в 1973 году, когда ему было тринадцать, а Фрэнни — четыре. Его сбил пьяный шофер, за которым числился длинный список всевозможных дорожных нарушений, включая превышение скорости, опасную езду и пребывание за рулем в нетрезвом виде. Фред прожил после этого семь дней.

— Аборт, я думаю, слишком чистое слово для такого дела, — сказал Питер Голдсмит. Он медленно выговаривал слова, будто каждое причиняло ему невыносимую боль. — Я думаю, что это детоубийство, простое и очевидное. Прости, что я такое говорю, что я такой… непримиримый, категоричный в отношении того… на что ты собираешься пойти только потому, что это допускается законом. Я же говорил тебе, что уже стар.

— Ты не стар, папа, — прошептала Фрэнни.:

— Стар, стар! — резко ответил он. Он вдруг словно обезумел. — Я, старик, пытаюсь дать совет молодой дочери, все равно что обезьяна, старающаяся обучить медведя хорошим манерам. Пьяный водитель семнадцать лет назад; лишил жизни моего сына, с тех пор моя жена изменилась и уже никогда не станет прежней. Я всегда смотрю на аборты как человек, потерявший сына. Я не могу относиться к этому иначе, так же как ты, Фрэнни, не в силах была удержаться от смеха на поэтическом вечере. Твоя мать привела бы против аборта тысячи традиционных доводов. Положений морали, как сказала бы она. Морали, которой вот уже две тысячи лет. Право на жизнь. Вся наша западная мораль основана на этом. Я читаю философов. Я дотошно изучаю их, как хозяйка, присматривающая товар в магазине. Твою же маму не оторвать от «Ридерз Дайджест», где кратко излагают содержание романов. Но в спорах мой конечный аргумент — чувства, а ее — положения морали. Фред и сейчас стоит у меня перед глазами. У него были сильно повреждены все внутренности. Никакой надежды на спасение. Эти а защитники права на жизнь выставляют на всеобщее обо зрение фотографии законсервированных эмбрионов, ручек и ножек, выскобленных из женского чрева на железную крышку стола, и что? Конец жизни всегда ужасен. Я вижу Фреда, пролежавшего на больничной койке семь дней, его обмотанное бинтами, искалеченное тело. Цена жизни невелика, но аборты делают ее еще дешевле. Я читаю больше ее, но она, в конце концов, оказывается к этой истине ближе. Часто то хорошее и правильное, что мы делаем и думаем, основывается на произвольных суждениях. Я не могу примириться с этим. Я задыхаюсь, как будто в горле ком застрял, при мысли, что вся истинная логика покоится на иррациональной почве. На вере. Не слишком понятно, да?

— Я не хочу делать аборт, — спокойно сказала Фрэнни. — По моим собственным соображениям.

— Каким же?

— Этот ребенок — часть меня, — ответила она, слегка приподнимая подбородок. — И мне безразлично, эгоистично это или нет.

— Ты откажешься от него, Фрэнни?

— Не знаю.

— Но ты хочешь отказаться?

— Нет, я хочу, чтобы он остался со мной.

Он замолчал. В его молчании ей почудилось скрытое неодобрение.

Ты думаешь о моей учебе? — спросила Фрэнни.

— Нет. — Он встал, потер поясницу и с удовольствием потянулся. — Думаю, мы с тобой уже наговорились вволю. И мне кажется, тебе сейчас не стоит принимать окончательное решение.

— Мама приехала, — сообщила Фрэнни.

Он проследил за ее взглядом и увидел выруливший на подъездную дорожку фургон, хромированная отделка которого сверкала в лучах заходящего солнца. Карла заметила их, просигналила и радостно помахала рукой.

— Я должна сказать ей, — проговорила Фрэнни.

— Да, но лучше через день-другой.

— Хорошо.

Она помогла отцу собрать садовый инвентарь, и они вместе пошли к машине.

Глава 7

В мягких сумерках, которые наступают сразу после захода солнца, но предшествуют полной темноте, в то время, которое люди кино называют «магическим часом», Вик Полфри ненадолго очнулся от бреда.

— Я умираю, — подумал он, и слова так звучно отдались в мозгу, что ему показалось, будто он произнес их вслух, хотя это было обманчивое ощущение.

Он осмотрелся вокруг и увидел, что лежит на больничной кровати. Она была наклонена так, чтобы он не захлебнулся собственной мокротой. Его тело удерживали медные крепления, борта кровати были подняты. «Верно, метался. — Эта мысль показалась ему забавной. — Буянил. — И вдруг спохватился: — Где я?»

Вокруг его шеи был повязан нагрудник, сплошь покрытый сгустками слизи. Голова болела. В ней плясали самые невероятные мысли. Он знал, что у него был бред… и скоро начнется опять. Он был болен, и его пробуждение означало не выздоровление или его начало, а только короткую передышку.

Он коснулся правой рукой лба и резко отдернул ее, как от раскаленной печки. Он горел как в огне и был весь в трубках. Две тоненькие прозрачные пластиковые трубочки выходили из ноздрей. Еще одна змеилась из-под больничной простыни и спускалась в бутыль, стоявшую у кровати.

Вик точно знал, к чему был прикреплен ее второй конец. Две бутыли свисали со штатива у изголовья. Из них тоже выходили трубки и, соединяясь латинской буквой V, вонзались в его руку чуть пониже локтя. Капельница.

Вик подумал, что они явно перестарались с трубками. Но его опутывали еще и провода. Они были прикреплены к голове, груди, к левой руке. Один, похоже, прилепили к его чертову пупку. И кроме всего прочего, он был абсолютно уверен — что-то стискивало его задницу. Господи, что же это может быть? Какой-то датчик для пробы дерьма?

— Эй!

Он собирался крикнуть громко и негодующе. Но с кровати донесся лишь тихий шепот тяжело больного человека. Звуки словно потонули в душившей его слизи.

«Мама, Джордж поставил лошадь в стойло?»

Это был бред. Абсурдная мысль словно метеор ворвалась в круг более связных размышлений, снова на секунду превратив его в полного идиота. Он долго не протянет. От этого он почувствовал панику. Глядя на свои руки, превратившиеся в иссохшие плети, он подумал, что потерял больше тридцати фунтов, а он и раньше не много весил. Это… что бы это ни было… убьет его. Вика ужаснула мысль, что он должен умереть, бормоча всякую ерунду, как слабоумный старик.