Застава - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 24

Скрипач. Вот он, пожалуй, почти что друг. Но это тип людей такой, который быстро становятся хорошими знакомыми, потом – приятелями, потом – почти друзьями. В разряд настоящих друзей они переходят редко, но только потому, что у них очень-очень-очень много почти друзей, между всеми им не разорваться. Но если подружишься – то это будет настоящий друг, который со всем кавказским темпераментом станет тебя хвалить, ругать, горой за тебя стоять, а если надо – то и затрещину по-дружески отвесит. Да, Скрипач – почти друг.

Иван Иваныч – тоже почти друг. Ну или хороший приятель. Просто по той причине, что молчит. Зато слушает замечательно, ему можно что угодно рассказывать, он будет кивать, улыбаться, мимикой и жестами выразит свое ощущение, при этом у тебя даже неловкости не будет от того, что ты умеешь говорить, а он – нет. Если бы он заговорил, мы бы точно стали друзьями.

Ну и Дед. Мальчишка, воришка и страж закона одновременно (было у меня сильное подозрение, что со своим прошлым парень так и не завязал до конца). Грубоватый, порой наглый, порой дурашливый. Но как ни странно, вот он как раз – ближе всего к понятию друга. Не младший брат, не нуждающийся в опеке «сын полка», а именно боевой друг. Наверное, это означает, что я сам – инфантильный и безалаберный человек. Но что поделать, мы таковы, каковы мы есть.

– Вот он чапает! – азартно сказал Дед. – Глянь, Ударник! На восемь часов!

Я повернул бинокль и увидел нарушителя. Тот как раз остановился, чтобы напиться, и с удивлением изучал пластиковую бутылку. Видимо, первый раз видит, как пластмасса в Центруме превращается в белесые пузырящиеся сопли.

– Думаю, стрелять не придется, – решил Дед. – Возьмем тепленьким. Ударник, если у него ружье хорошее – оно мое!

– Ты вначале возьми, – пробормотал я. – А вдруг у него портал мгновенный и большой?

Но мы его взяли без всяких проблем. Это и впрямь оказался авантюрист-одиночка, он с энтузиазмом воспринял мысль стать пограничником, месяц кантовался с нами, но для его натуры у нас было скучно, так что он перебрался на другую заставу, куда-то в Аламею.

А ружье у него было паршивое, с таким только на уток охотиться. Дед сам не захотел его брать.

Кабинеты в «Шпалах и гравии» были небольшими, но универсальными. Имелся и стол с несколькими стульями, и мягкий диван – вроде как предназначенный для спокойного отдыха, рядом с ним стоял курительный столик с пепельницей и стойка со старыми газетами и журналами. Но все прекрасно знали, что диван раскладывается, а внутри, в ящике, лежит чистое постельное белье.

Что поделать – казармы-общежития уединения не гарантировали, а жизнь есть жизнь. Среди наемников были и мужчины, и женщины, да и проституция в Клондале хоть и не была разрешена официально, но и особо не скрывалась и не табуировалась.

В ожидании Эйжел (или бармена с известием, что посыльный получил по уху и вернулся один) я развалился на диване и цедил виски, разбавляя его водой. Технология производства виски в Клондале была один в один как в Шотландии. Торф, ячмень, солод, перегонные кубы… Более того – клондальский виски был только солодовым, никакое зерно, кроме местного ячменя, абсолютно похожего на земной, не использовалось. И все-таки вкус отличался разительно. Он был не то чтобы хуже – просто другой.

Кстати, однажды я попытался смешать его с кока-колой, протащив в Центрум упаковку жестяных банок. Результат был просто тошнотворный. А вот с тоником, вопреки всякой логике, он смешивался прекрасно…

Дверь кабинета отворилась. Я вскинул голову и увидел Эйжел. Девушка мрачно смотрела на меня. Я молчал.

Наемница прикрыла дверь, подошла ко мне. Я попытался угадать, что меня сейчас ожидает – крепкое рукопожатие, затрещина или презрительный ледяной тон. Судя по всему – последнее…

Эйжел плюхнулась ко мне на колени, крепко обняла и страстно поцеловала. Я едва успел отставить стакан.

– Удьарник…

– Эйжел…

– Чьто стьряслось? Чьто ты натьвориль? Чьто ви натьворили?

Вопросы не мешали ей жарко целовать меня, прижимаясь всем телом. Несмотря на неуместность ситуации, я понял, что меня это возбуждает.

– Эйжел… Послушай меня. Да послушай же!

Она отстранилась и села рядом с видом послушной девочки. Шмыгнула носом. Пожаловалась:

– Я скючала… Очьень… Говорьи!

Пока я рассказывал (максимально кратко, даже упустив наше сборище и совещание в Москве – что для Эйжел эта незнакомая Москва в мире, куда она никогда не попадет), Эйжел налила себе виски и выпила залпом, потом смешала с водой и, забравшись на диван с ногами, принялась попивать. Слушала она, впрочем, очень внимательно.

– Нас кто-то подставил, – закончил я. – Не знаю, зачем. Но мы должны спасти остальных, а потом уже разберемся.

– Ты уверен, что вас подставили? – Эйжел снова заговорила чисто, без всякого акцента. – Ударник! Пограничный штаб – серьезная структура. Ты даже не представляешь, насколько серьезная!

– Да уж, не представляю, – фыркнул я. – Откуда мне знать-то?

– Тебя никогда не удивляло, что большинство пограничников – земляне? – спросила Эйжел, понизив голос.

– Ну… – я развел руками. – Так уж сложилось. Наш мир наиболее развит технически, нам проще достать хорошее оружие, да и более сложную технику для коротких акций. Мы умеем переходить из мира в мир, а это очень важно для нашей работы.

– Допустим. Но какую границу вы охраняете?

– Мы охраняем территории Центрума… – я замолчал.

– Ну да. Из свойственного землянам альтруизма! – Эйжел презрительно улыбнулась, демонстрируя свое мнение то ли о землянах, то ли об альтруизме в целом. – Или ради прибыли? Ради прибыли вы бы оседлали потоки контрабанды между мирами.

– Что ты хочешь сказать?

– Ударник, двести лет назад весь Центрум уже был покрыт сетью железных дорог, а в воздухе летали первые самолеты. Он опережал вас в развитии… – Эйжел прищурилась, – лет примерно на сто. Так?

– Ну, наверное, – кивнул я.

– А потом произошел катаклизм. Вы его называете «пластиковой чумой», а в Центруме его называют «праздник мертвых». Знаешь, почему? Потому что люди завидовали мертвецам. Потому что огромная страна оказалась разрезанной на кусочки, из каждого угла вылез монстр, из каждого человека – зверь, а из каждого шкафа – скелет… Потому что в одних краях хватало еды, но обычная холера косила народ подчистую. А в других краях были лекарства, иногда даже техника… но не было еды.

Она помолчала. Добавила:

– У горцев не было еды. Горцы – потомки шахтеров из горных поселков. Вокруг еды тоже было мало. Но шахтеры крепкий народ… они спускались за едой в долины, грабили… уносили все, что могли найти… уводили скот… и людей тоже уводили. Моя мать однажды сказала, что в детстве пробовала человечину. А бабушка и не стеснялась, до сих пор вздыхает, что кланы перестали жить набегами и приводить «двуногую скотину». Она совсем из ума выжила… я ее, наверное, сама прибью, если вернусь в горы и найду живой.

Меня передернуло. Да, я знал, что после катастрофы горные кланы занимались грабежом, упоминалось и про людоедство. Но Эйжел этой темы не касалась.

– И не мы одни такие, – продолжала Эйжел. – Ну да, в Клондале еды хватало, не роскошествовали, но уж миску похлебки каждый нищий мог получить. Зато что пришлось пережить, чтобы стать главной мастерской Центрума… Дети у простонародья работают с пяти лет. У кого получше с координацией движений – на фабриках и заводах. Те, что посильнее, – на шахтах. Вначале кусочки угля и руды подбирают, потом и кайло берут. У самых умных есть шанс попасть в обучение на инженера, но только если очень повезет. Простолюдины доживают до сорока – сорока пяти лет. Их косит силикоз, травмы, интоксикации. Это цена выживания Клондала. Зато элита живет на широкую ногу. Все красиво, цветы благоухают, на балах ведутся умные разговоры… Так везде, Ударник. Наш мир двести лет назад упал в пропасть – и до сих пор выкарабкивается. Если бы не то, что мы – перекресток всех миров, то не выкарабкались бы вообще. Бегали бы по Центруму пещерные люди, жрали друг дружку…