Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич. Страница 13

— Ты бы, рыцарь дорогой, вот это все сказал бы ему — Капитону своему!

Барон Николай горько вздохнул:

— Второй раз у меня не получится. — Он вдруг встрепенулся. — Но я не допущу произвола! Я не позволю, не потерплю, не дам! Я ему… я ему… Я еще преподнесу ему сюрприз из детства!

И он помаячил кулаком перед заплаканными глазами оруженоски так яростно, будто Дон Капитон был уже повержен и находился между пальцами этого кулака.

— Сложное дело… — задумчиво произнес кентавр. — Тут нужна какая-нибудь лазейка, какой-нибудь рычаг, чтобы перевернуть этого непотопляемого. Так значит, говорите, двадцать шесть пластических операций? Вот за что, стало быть, дают этот самый Орден Подтяжки. В мое время не было еще такого ордена.

Оруженоска отошла в угол и заплакала навзрыд. Барон Николай даже испугался — зачем он размахался своим кулаком!

— Вы что? — спросил Сандалетов.

— Все напрасно, — всхлипнула донья Маня, — такого храбреца ни за что не одолеть. Зря мы все это затеяли, не по зубам нам Дон Капитон.

— Какого храбреца? — не понял рыцарь, разжимая кулак и показывая донье Мане, что там никого нет.

— Я думаю, — всхлипывала донья Маня, — этот Орден Подтяжки дают только исключительным храбрецам. Я уж, на что не трусиха, а ни на одну пластическую операцию никогда не решилась бы… хотя и хотела бы кое-что изменить в своей внешности.

— Он что же, выходит, только по этому поводу в госпиталях лежал? — скептически спросил Сандалетов, продолжая расхаживать туда-сюда и размышлять вслух. — Только рожу подтягивал? Стало быть, ему лет может быть гораздо больше, чем мы предполагали. Го-о-раздо больше. Да и внешне он совсем изменился. Правильно?

И кентавр, приклонив передние ноги, полез под койку и снова стал вытягивать оттуда чемоданы с выпускными альбомами. На этот раз его заинтересовал самый дальний чемодан, с самыми старыми его выпускниками. Воздух наполнился пылью времен, и рыцарь с оруженоской отошли подальше, к балконной ограде.

Воспользовавшись паузой, оруженоска призналась рыцарю:

— Знаешь, в том парке есть и моя жвачка…

Барон Николай обнял ее за плечи и тихо спросил:

— А чего ты там говорила про пластические операции? «Хотела бы кое-что изменить…» Ты что же — недовольна своей внешностью?

— Ну… — оруженоска промокнула платочком глаза, вытерла носик, — не совсем.

— Странно, — усомнился барон Николай и, отойдя на некоторое расстояние, окинул оруженоску предвзятым взглядом. — Странно. Лично я твоей внешностью доволен на все сто.

Оруженоска посмотрела на него в зеркало своей пудреницы.

— То есть… ты хочешь сказать, что…

— Ничего я не хочу сказать, — выпалил барон Николай и стремительно чихнул.

— Ну и слава Богу, — гордо вздохнула оруженоска и тоже чихнула, расчихав пудру.

Третьим чихнул кентавр Сандалетов, — он приближался к собеседникам с альбомом в руках и на ходу смахивал хвостом пыль со старинного переплета.

— Нашел кое-что, — сказал магистр. — Теперь мы этого Ахиллеса возьмем за пятку!

— Компромат? — радостно спросил рыцарь.

— Еще какой! — и кентавр многозначительно сообщил: — Оказывается, этот ваш Дон Капитон сам когда-то был ребенком!

— Жаль, что вы пришли к завтраку, я обычно завтракаю один, — сказал Дон Капитон, поднимаясь из-за стола и откладывая нож с вилкой. — Вот если бы вы заглянули вечером, я бы с удовольствием уступил вам свой ужин… Мой повар готовит дивный черепаховый стэйк. А?

— Спасибо, я недавно ужинал, — сказал барон Николай. — И мое дело не терпит отлагательства.

— Что это у вас? — спросил Дон Капитон. — Крупнокалиберные мыльные пузыри? Или архитектурный проект площадки для гольфа?

В руках барон Николай держал старенький дерматиновый тубус бежевого цвета, — тот самый, что нашли на антресолях.

— Не бойтесь, — сказал барон Николай, отставив тубус к стеночке, — это не опасно, ваши парни меня прозвонили на входе.

— Я не боюсь, — усмехнулся Дон Капитон.

И все же, увидев решительность на лице барона Николая, он поспешил достать из коробки сигару, отгрыз кончик и выплюнул его — опять-таки прямо на ковер. Рыцарю даже показалось, что он сделал это нервно.

— Я прошу вас воздержаться от курения, — одернул хозяина гость, — у меня от ваших сигар болит голова. И еще я настоятельно прошу вас не плевать на ковер и не стряхивать на него пепел.

— Почему? — Дон Капитон выжал из себя последние остатки добродушия.

— Потому что это не ваш ковер. И дворец не ваш. А причиненный ковру ущерб вам придется восполнить.

Дон Капитон чуть было не сорвался, но выдержал испытание. Он только похлопал в ладоши, приказывая удалиться телохранителям.

— Давайте на чистоту, — сказал он, оставшись с гостем наедине. — Присаживайтесь. Я вот никак не пойму, за что вы меня не любите?

— Какой непонятливый, — причмокнул губой барон Николай. — Ну, хотя бы за то, что вы не любите детей.

— Многие люди не любят детей.

— Но вы их не любите активно. Вы — активный педофоб.

Дон Капитон все-таки вспыхнул. Впервые барон Николай увидел на его лице краску, но не розовую, а какую-то желто-позолоченую, будто тонкие золотые нити проступили сквозь кожу и превратили благородный пергамент в клетчатый тетрадный лист.

— Что это значит? — брезгливо спросил Дон Капитон. — Объяснитесь.

— Вы отнимаете у детей последнее.

— Последнее!? — Дон Капитон расхохотался. — У детей не может быть чего-нибудь последнего, у них все впереди!

— И ради этого «впереди» вы хотите отнять у них сегодняшнее счастье. Ради чего? Ради собственного удовольствия, которого у вас и так в избытке!

— Вы заблуждаетесь, вы ничего не понимаете в жизни, — зашелся Дон Капитон, — У детей невозможно отнять счастье. Все дети счастливы по определению. Нищий ребенок в сто раз счастливее престарелого миллионера, потому что детство — само по себе и есть бесплатное счастье. Ребенок счастлив независимо оттого, что вокруг него происходит, — хоть чума, хоть война, хоть музыкальная школа — ему все в радость. А вот это, — Дон Капитон обвел взглядом помещение и пейзаж за окном прихватил, — вся эта красота нужна мне — мне, взрослому и заслуженному человеку Дону Капитону, я в ней нуждаюсь больше, чем эти беспечные голодранцы! Я только среди всего этого могу чувствовать себя относительно счастливым.

— Это потому что вы не человек, а вещь, — сказал барон Николай. — Дорогая, красивая, но испорченная и совершенно бесполезная вещь. Вам нужна красивость, а не красота; красоты вы не чувствуете. Вы — драгоценная безделушка, с пустотой внутри. И то, что вы называете человеческим фактором, на самом деле — фактор вещевой.

— Вы, что ли, правда, не боитесь разговаривать со мной в таком тоне? — Дон Капитон пристально посмотрел на гостя. — Или так искусно претворяетесь?

Барон Николай вздохнул.

— Пожалуй, — сказал он, — я побоялся бы так с вами разговаривать, если бы пришел сюда только за самого себя, если бы я был, так сказать, частным лицом. Но рыцарь, как правило, выступает как лицо общественное. И как лицо общественное я не имею права вас бояться.

— Вы, — пригрозил Дон Капитон, — на общественное лицо не похожи.

— Я, ваша доблесть, общественен в другом, не доступном вашему пониманию смысле. Считайте, что я не боюсь вас как уполномоченный по правам маленького человека.

— Какого такого маленького человека? — усмехнулся Дон Капитон. — Лилипута, что ли?

— Маленького человека в широком смысле, — не сдавался барон Николай. — Я в данный момент не боюсь вас как полномочный представитель детей.

— Как вы мне надоели со своими детьми! Носитесь с ними, как баба, ей богу! Дети, дети! — Он махнул рукой. — Дети — это абстракция. Назовите мне имена, фамилии, адреса, места работы родителей, тогда это будет иметь хоть какой-нибудь вес.