Сказки Западной Африки. Живой огонь - Автор неизвестен. Страница 73

Заяц Лёк быстро отодрал от ствола баобаба прядь крепких волокон и сделал из него петлю. Когда Ба-Нйоли просунула в дупло голову, заяц накинул ей петлю на шею и затянул посильнее.

— Вуйе яйе о! О, моя мама! — застонала Ба-Нйоли. — Ты меня душишь, Лёк! Отпусти меня, умоляю… Я сейчас снесу яйцо… и мое яйцо… разобьется! Отпусти! О, я так и знала… я снесла яйцо… Ты видишь его, Буки? Оно не разбилось?..

— Конечно, разбилось, да еще как разбилось! — ответила гиена, доедая белок и желток и вылизывая скорлупу огромного страусиного яйца. — Но утешься, оно не пропало зазря. Давно я не пробовала ничего вкуснее, честное слово. Почаще бы такое случалось!

Заяц Лёк услышал слова гиены, услышал, как она жадно причмокивает. Отпустил он страусиху и сказал гиене Буки:

— Право же, Буки Н'Джур, ты еще глупее, чем я думал. Твои собственные яйца еще крупнее и еще вкуснее яиц Ба-Нйоли. Но верно сказано: всегда кажется, будто кускус у соседки вкуснее!

— О чем ты говоришь? — всполошилась Буки. — Разве я тоже несу яйца?

— Ну конечно, как и все другие звери и птицы, тетушка, как и все на свете! Как курица Ганар, как жаба М'Ботт, как Джанна-змея и как рыба Джэн. Ты тоже несешь яйца, как и все на свете. Надеюсь, ты не станешь этого отрицать?

— Уверяю тебя, дядюшка Лёк, я об этом сама ничего не знала!

— Ну, это меня вовсе не удивляет. Ты ведь никогда не оглядываешься назад! Ты рыщешь, ищешь, вынюхиваешь, выискиваешь и суешь свой нос всюду, кроме того места, где он тебе больше всего пригодился бы. Впрочем, ты, наверное, давно уже потеряла нюх!

— А ты сам когда-нибудь ел мои яйца?

— Еще бы, и сколько раз!

— И часто я их несу?

— Так же часто, как все остальные, и может быть, даже чаще, — уверил гиену заяц Лёк.

— Куда же деваются мои яйца? — забеспокоилась гиена. — Что с ними бывает потом?

— То же самое, что было с яйцом Ба-Нйоли. За тобой всегда следят любители яиц и подбирают их на дороге. Тем более что яйца гиены считаются отменным лакомством. Уж я-то в этом знаю толк! И никто не может понять, почему ты сама предпочитаешь им падаль! Все думают, что у тебя просто испорченный вкус…

— Неужели яйца у меня такие же вкусные, как яйцо Ба-Нйоли? — еще раз спросила гиена Буки.

— Говорю тебе: в десять раз вкуснее!

Буки-гиена совсем уже поверила зайцу, но на всякий случай спросила Ба-Нйоли, хотя и знала, что страусиха глупа и мало в чем разбирается:

— Скажи, ты тоже видела мои яйца?

Ба-Нйоли-страусихе не хотелось казаться глупее других. Раз Лёк говорит, будто все знают, что Буки несет яйца, значит, так оно и есть. И страусиха подтвердила:

— Конечно, я тоже видела.

— Какая досада, что я одна ни разу их не отведала! — закручинилась гиена Буки.

— И правда, обидно, — согласился заяц Лёк. — Но, если хочешь, можешь их попробовать хоть сейчас. Встань на место Ба-Нйоли и просунь голову в дупло баобаба. Я тебе сдавлю тихонько шею, и… сама увидишь! Таким способом ты снесешь столько яиц, сколько сама захочешь. Но у меня условие: когда кончишь нести яйца, ты выпустишь меня из дупла. Клянешься?

— Клянусь! — ответила гиена.

Буки просунула в дупло свой нос, уши, всю голову и толстую шею.

Но заяц, пока говорил с гиеной, уже сплел из волокон баобаба крепкую веревку и сделал большую петлю, куда больше и куда прочнее той, что он накинул на голую шею безмозглой страусихи Ба-Нйоли.

Гиена сунула в петлю свою вонючую морду, свои острые уши и тяжелую голову. И тогда заяц Лёк затянул петлю вокруг ее толстой шеи, заткнувшей дупло баобаба. И потянул изо всех заячьих сил.

Буки так и не снесла яйца.

Гиенам, понятное дело, никогда не нести яиц.

Буки-сирота

Умер старый дед гиены Буки, умер старый Н'Джур, последний и единственный ее родственник.

Ко дню его смерти остался от стада Буки последний единственный бык. И пришлось его зарезать, ибо обычай повелевает в таких случаях принести богатую жертву, одарить неимущих и задобрить всех предков гиен, чтобы они благосклонно встретили дух старого Н'Джура, когда он предстанет перед ними и будет рассказывать о деяниях своего племени.

Буки-гиена не стала звать ни мясника, ни помощника мясника, ни ученика помощника мясника, она не стала звать ни мавра, ни раба мавра, чтобы зарезать, ободрать, разделать и разделить быка, предназначенного в жертву.

Задыхаясь и обливаясь потом, Буки сама зарезала и ободрала быка, кое-как разделала тушу, а вот делить мясо она не стала.

Сошлись к ее дому плакальщицы, уже охрипшие от воплей, собрались огорченные соседи и родичи, чтобы выразить свое сочувствие последней гиене в их краю, последней и единственной наследнице старого Н'Джура. Сошлись и увидели, что Буки сидит перед тремя кучами мяса, — это было все, что осталось от жертвенного быка.

Удивились плакальщицы, соседи и дальние родичи гиены, что так мало мяса им осталось.

Начали они спрашивать:

— А кому достанутся эти три кучи мяса? Нищим странникам? Беднякам? Или, может быть, Буки пожертвует их святым людям?

Но Буки-гиена ответила на это:

— Первая часть — для меня. Вторая часть — для покойного Н'Джура. А последняя часть достанется тому, кто первый ее коснется. Но вы видите, я уже положила на нее мою лапу!

Рыдания плакальщиц смолкли, слова утешения и сочувствия замерли на устах родичей гиены Буки. Старейшего из племени гиен в том краю покойного Н'Джура похоронили кое-как, второпях, и все разошлись, возмущенные и оскорбленные. Только муха Вэнь и ее неисчислимое племя остались с гиеной Буки и не покидали ее, пока гиена оплакивала своего деда Н'Джура… и пока жрала все мясо жертвенного быка.

Буки-гиена не чтила обычаев предков, не берегла родовых воспоминаний. Схоронила она своего деда Н'Джура, сожрала его быка, очистила все кости добела и решила, что там ей больше делать нечего, а молиться за усопшего и стеречь его могилу ей даже и в голову не пришло.

Покинула она свой опустевший дом, деревню и ушла. И не осталось в том краю никого из многочисленной когда-то семьи гиен. Никто из потомков не воздавал больше должных почестей мертвым предкам, и никто не охранял могил рода Н'Джура.

И решили старейшины: если кто-нибудь еще осмелится назвать себя Н'Джуром, его следует убить на месте без всякого сострадания.

А Буки-гиена все бегала, бегала и как-то поздно вечером забрела в соседнюю деревню. Уселась она под деревом на площади, где собирается совет, и услышала, как Йенекатт, гриот и глашатай, объявляет о решении старейшин.

Встревожилась Буки, вскочила и говорит:

— Пойду-ка я домой!

А потом повернулась к старому кабану-бородавочнику М'Бам-Алу и добавила:

— Прощай, сосед Н'Джур, доброй тебе ночи! Заволновались все, начали вопрошать с угрозой:

— Кого тут назвали Н'Джуром? Кто это Н'Джур?

— А тот, с кем я сейчас попрощалась! — ответила гиена Буки и юркнула в темноту, не задумываясь над тем, что станет с М'Бам-Алом, который остался на площади посреди разгневанных жителей деревни.

Но джунгли, где ветер разносит все новости, когда Тхиойе-попугай и Голо-обезьяна встречаются на тропинках или в ветвях деревьев, внизу или наверху, и начинают судачить и сплетничать, — джунгли все слышат и знают. И скоро все узнали, что Буки-сирота стала изгоем без роду без племени и даже без имени, потому что отреклась от могил своих предков.

И теперь за ней следили тысячи глаз, тысячи ушей прислушивались к ее шагам, ей грозили тысячи клыков и когтей, рогов и бивней. Выли джунгли, грозно рычала саванна, вселяя страх в сердце Буки. Куда бы она ни кинулась, ее встречали возмущенные крики, хохот, свист и насмешки.

Буки бежала все дальше и дальше и наконец добралась до земли, где рогатый скот жил рядом с людьми, под их бдительной охраной.

И были там воды изобильные в реках текучих, в заводях стоячих. И похоже было, скот не подыхал там ни от старости, ни от болезней, потому что Буки нигде не нашла ни одного дохлого ягненка.