Ковер-самолет (журн. версия) Иллюстрации Е.Медведева - Крапивин Владислав Петрович. Страница 7

И опять — дворы, огороды, тень заборов и шорох кустов.

Двор Ивана Иваныча Разикова был обширный. Дом стоил посреди двора. От крыльца до калитки тянулась проволока, на нее была надета цепь, а на цепи сидел грязно-серый пес громадных размеров и свирепого вида.

Мы скользнули в дальний угол и притаились в тени сарая. Разикова не было видно. У крыльца стоял голубой мальчишечий велосипед-подросток. Виталька приготовил веревку.

— Поехали!

Мы взмыли на высоту и повисли рядом с крышей, над велосипедом. Тень от ковра упала на пса. Он поднял голову, присел, молча прыгнул почти на метр, шлепнулся и зашелся булькающим лаем.

Веревочная петля затянулась на изогнутой рукоятке велосипеда. Пес бесился.

— Тявкай, тявкай, — хладнокровно сказал Виталька.

Он опустил веревочную петлю к рулю и дернул. Петля затянулась на изогнутой рукоятке. Пес бесился. Виталька стал подтягивать велосипед. Я вдруг испугался, что ковер не удержит лишнюю тяжесть, но он удержал. Даже не шелохнулся.

От калитки, махая молотком, бежал Иван Иваныч.

— Помоги, — сказал Виталька.

Я тоже вцепился в веревку. Мы медленно пролетели над двором. Велосипед, вертясь на веревке, двигался в метре от земли.

Разиков хотел ухватить его за колесо, но промахнулся. Только тогда он понял, что происходит невероятное.

— Ай! — громко сказал он и сел, раскинув тощие ноги в шлепанцах.

Мы подтянули велосипед и уложили его на ковер. Иван Иваныч вдруг задребезжал мелким смехом и погрозил нам пальцем. А потом бросил в нас молоток.

Молоток упал обратно и стукнул его по ноге. Иван Иваныч Разиков тихонько завыл, держась за шлепанец. Так мы его и оставили. Нырнули в соседний двор и прежней дорогой помчались к дому.

Едва мы опустились на своем дворе, как на крыльцо вышла тетя Валя.

— Мальчики! Что вы делаете с ковром?

— Решили еще почистить, — торопливо соврал Виталька и зашлепал по ковру ладошками.

— А откуда велосипед?

— Это одной девочки, она просила починить.

— Это прекрасно, —заметила тетя Валя. — Но зачем грязный велосипед укладывать на ковер? Особенно, если вы его чистите.

Мы убрали ковер-самолет на вышку. Затем для вида повозились у велосипеда и вывели его за калитку. Виталька сел в седло, а я — на раму. Через три минуты мы были на улице Челюскинцев.

— Вет-ка-а!

Она открыла окно и выпрыгнула в палисадник.

— Ой...

Глаза у нее сделались счастливые. Блестящие такие, зеленые глаза. И заулыбалась она так хорошо. Почему это я решил, что у нее лягушачий рот? Нисколечко.

— Как это вы сделали? — тихонько спросила она.

Виталька вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами: «Как хочешь».

— Никому не скажешь? — спросил он у Ветки. — Это такая тайна...

Если бы Ветка начала обещать изо всех сил и давать всякие клятвы, мы бы что-нибудь наврали. Но она просто сказала:

— Что вы! Я не болтливая.

— Ладно, — решил Виталька. — Пойдем.

И стало нас трое.

Она оказалась отличной девчонкой. С виду такая тихая, даже испуганная немного, а на самом деле ничуть не боязливая и характер твердый.

... В тот день мы показали ей ковер-самолет, а в полночь прилетели за ней.

— Ой. я так волнуюсь, — шепотом сказала она, когда выбралась из окна.

— Не пугайся, — успокоил Виталька. — Мы сперва не будем высоко летать, а потом привыкнешь.

Она махнула рукой.

— Я не про это. Вдруг мама проснется...

Мы засмеялись: не полета боится, а мамы.

Она посмотрела на нас по очереди, поворачивая по-птичьи голову на тонкой шее, и тоже засмеялась...

Мы взлетели от Веткиного палисадника прямо в ясное небо. Высоко! И опять мчался мимо нас шелестящий воздух — то теплый-теплый, то колючий от свежести. И опять разворачивался внизу город, опоясанный светлой рекой. Черные кораблики на реке мигали красными и зелеными огоньками. На телевизионной вышке горели большие рубиновые огни. А в домах, где еще не спали, и на улицах — огни неяркие, желтые.

Мы остановили полет. Воздух перестал шуметь и трепать наши рубашки. Ласковый и мягкий, он окутывал нас и согревал.

И было тихо-тихо.

Мы взяли Ветку за горячие ладошки, и она встала рядом с нами.

— Какая красивая земля, — сказала она. — И небо. Небо даже лучше...

На севере, за рекой, над темным туманом лесного горизонта, светила желтая зорька. Над ней повисло прозрачное облако, а чуть в стороне от него — еле видный, похожий на серебряную нитку месяц. А выше, где небо было синевато-серым, полыхали две белых звезды.

Мы медленно-медленно поплыли к северу.

— А я учила для праздника танец «Звездочка», — вдруг шепотом сказала Ветка. — Знаете, почему я вспомнила? Потому что эти звезды увидела.

— А ты станцуй, — серьезно сказал Виталька. — Если «Звездочка» — значит, это танец для неба.

Она не стала по-девчоночьи отнекиваться и стесняться. Только сказала:

— Как же без музыки?

— А ты вспомни, — посоветовал я, — и представь, будто играет.

— Я-то представлю... А вы?

— Мы тоже.

— А... вы это по правде? Смеяться не будете?

— Ты что! — сказал Виталька.

Мы отодвинулись на самый край ковра-самолета. Ветка встала на другом краю. Он сразу же заботливо приподнялся.

Конечно, ей было страшно с непривычки на такой высоте. Пока мы держали ее за руки— еще ничего, а сейчас она одна оказалась среди пустоты. Огоньки да небо... Но она была храбрая девчонка. И может быть, она в самом деле представила себя звездой. Или ей подумалось, что это сон, а во сне страх высоты иногда пропадает.

Сначала Ветка постояла, обняв себя за плечи, а потом вскинула руки и закружилась.

Я не знаю, хорошо ли она танцевала. И музыки никакой я представить не мог. Ветка была в желтом платьице, и казалось, что громадная светлая бабочка трепещет над кромкой ковра-самолета...

Ну, бабочка так бабочка. Все равно я на всю жизнь запомнил, как в темном негаснущем небе летней ночи, высоко-высоко над уснувшей землей танцует девчонка...

Мы летали каждую ночь. Иногда с Веткой, иногда одни. Ветка все-таки боялась, что дома узнают про ее ночные приключения. Отец у нее был спокойный и добрый, а мамаша — сердитая. Даже не верилось, что Ветка—дочь этой крикливой краснолицей тети.

Сначала Ветка постояла, обняв себя за плечи, а потом вскинула руки и закружилась.

Мы понимали, что Ветке может крепко влететь, и поэтому не каждый раз брали ее в полеты.

Не думайте, что просто катались над городом на высоте. Мы испытывали ковер-самолет. Во-первых, на быстроту. Мы ложились ничком, крепко хватались за передний край ковра и наращивали скорость. Скорей, скорей, скорей! Встречный воздух становился обжигающим и холодным, он пытался содрать с нас одежду, а самих нас оторвать от ковра и сбросить на землю. Виталька называл такую быстроту «ухоот-рывательная скорость».

Долго с такой скоростью мы лететь не могли — захлебывались ветром и уставали. Начинали болеть уши.

Один раз мы предприняли высотный полет. Натянули свитеры, лыжные брюки, зимние шапки и рванули с крыши прямо в зенит.

Сначала было все, как раньше. Но мы уходили все выше и выше. Мы не боялись, потому что верили в полную надежность ковра-самолета, но все же сердце стучало у меня все чаще и чаще. Может быть, потому, что воздух становился реже?

Не знаю, высоко ли мы поднялись. Ведь приборов у нас не было. Город с высоты выглядел почти так же, как и в прежних полетах, только огни телевышки ушли далеко вниз и смешались с другими огоньками. Горизонт сделался совсем расплывчатым и начал выгибаться вверх, словно край громадной чаши. Над этим туманным краем невозмутимо висел тонкий месяц, такой же, как всегда.