Дающий - Лоури Лоис. Страница 12

Разрешение быть грубым тоже его удивило. Хотя, перечитав этот пункт, он понял, что никто его не заставляет грубить, просто ему дают такую возможность. Но Джонас был уверен, что никогда ею не воспользуется. Он до такой степени привык к вежливости, что его пугала даже мысль о том, чтобы задать кому-то из членов коммуны личный вопрос.

А вот запрет рассказывать сны Джонаса не смущал. Он редко видел сны, ему было сложно их пересказывать, так что он был рад, что больше этого делать не придется. На секунду он задумался, как ему стоит поступать во время завтрака. Что если ему приснится сон — нужно ли просто сказать семье, как это обычно и бывало, что ему ничего не приснилось? Но это будет ложью. Хотя, в последнем правиле говорится… нет, он пока еще не готов думать о последнем правиле.

Джонаса беспокоил и запрет на лекарства. Любой член коммуны мог попросить лекарство — даже ребенок. Когда Джонас прищемил палец дверью, он сразу же сообщил об этом Матери по громкоговорителю, она потребовала обезболивающее и его тут же доставили прямо к дому. Джонас съел таблетку, и мучительная боль в руке ушла, только еще пульсировал ушибленный палец. Эту пульсацию Джонас помнил, а боль — нет.

Перечитав шестой пункт, Джонас понял, что такого рода травма как раз не связана с Обучением, так что, если подобное повторится — что маловероятно, потому что с тех пор Джонас очень аккуратно обращается с тяжелыми дверьми, — он по-прежнему сможет попросить лекарство.

И таблетки, которые он теперь принимает каждое утро, тоже не имеют отношения к Обучению, значит, их следует принимать и дальше.

Джонасу стало слегка не по себе, когда он вспомнил слова Главной Старейшины о том, что во время Обучения ему придется испытывать боль. Она назвала эту боль неописуемой. Джонас сглотнул, безуспешно пытаясь вообразить, на что может быть похожа такая боль, да еще и без лекарства. Но это было выше его понимания.

Седьмое правило Джонаса не заинтересовало. Ему бы и в голову не пришло подавать прошение на Удаление. Ни при каких обстоятельствах. Никогда.

Наконец он заставил себя перечитать последний пункт. С самого детства, с первых уроков языка его учили никогда не лгать. Обучение правильному языку во многом строилось именно на этом. Например, когда Джонас был Четырехлетним, он прямо перед школьным обедом сказал «я умираю от голода». Тотчас же его отвели в сторону, чтобы преподать урок Правильного Употребления Слов. Он не умирает от голода, объяснили ему. Он просто голодный. Никто в коммуне никогда не умирал, не умирает и не умрет от голода. Сказать «я умираю от голода» значит солгать. Случайно, но солгать. Правильный язык нужен, чтобы случайно не солгать, употребив неподходящее слово. «Ты понял?» — спросили его. И он сказал, что понял.

Ему никогда, сколько он себя помнит, не хотелось солгать. Эшер не лгал. Лили не лгала. Его родители не лгали. Никто не делал этого. Хотя…

Джонасу в голову пришла неожиданная и пугающая мысль. Что если все остальные — взрослые — в день Двенадцатилетия, как и он, обнаружили в своих инструкциях такой же чудовищный пункт?

Что если им всем сообщили: «Ты можешь лгать»?

Что если это так? Теперь, когда ему разрешено задать любой, даже самый грубый вопрос и потребовать на него ответа, он мог бы, наверное, хотя представить себе это было сложно, спросить какого-нибудь взрослого, например Отца: «Ты лжешь?»

Но он никогда не узнает, насколько правдивым будет ответ.

10

— Мне сюда, Джонас, — сказала Фиона, когда они подошли к парадному входу в Дом Старых, оставив велосипеды на стоянке. — Не знаю почему, но я очень нервничаю, — призналась она. — Хотя я здесь была уже столько раз!

Она покрутила свою папку в руках.

— Просто теперь все будет по-другому, — сказал Джонас.

— Да, даже таблички на велосипедах, — засмеялась Фиона.

Ночью Бригада Техобслуживания заменила таблички на велосипедах Двенадцатилетних теми, что были положены членам коммуны, проходящим Обучение.

— Не хочу опоздать, — сказала Фиона и заторопилась ко входу. — Если закончим одновременно, поедем домой вместе.

Джонас кивнул, помахал ей и отправился в Пристройку. Он тоже не собирался опаздывать в свой первый день.

Пристройка выглядела вполне обыкновенно. Джонас подошел к двери и взялся уже за тяжелую ручку, как вдруг увидел на стене звонок. Он позвонил.

— Да? — прозвучал голос из небольшого динамика над звонком.

— Это Джонас. Я новый, ну, в смысле…

— Входи.

Услышав щелчок, Джонас понял, что дверь открыта.

В крошечной приемной помещался только стол, за которым сидела Служительница и разбирала бумаги. Когда Джонас вошел, она встала. Это очень его удивило. Вроде бы ничего особенного, но раньше никто не приветствовал его стоя.

— Добро пожаловать, Принимающий Воспоминания, — почтительно сказала она.

— Ой, нет. Пожалуйста, зовите меня Джонас.

Служительница улыбнулась, нажала на кнопку, и он услышал еще один щелчок — открылась дверь слева.

— Ты можешь войти.

Джонас замялся — и Служительница поняла почему. В коммуне не запирали дверей. По крайней мере, он никогда с этим не сталкивался.

— Замки нужны для того, чтобы никто случайно не побеспокоил Принимающего, — объяснила она. — Ему было бы непросто сосредоточиться, если бы люди бродили тут в поисках, скажем, Отдела по Ремонту Велосипедов, правда?

Джонас с облегчением рассмеялся. В коммуне часто шутили по этому поводу — Отдел по Ремонту Велосипедов, маленький и не очень важный, постоянно менял адрес, и люди никогда не знали, где его искать.

— Тебе нечего бояться, — сказала Служительница. И, взглянув на часы, добавила: — Но ждать он не любит.

Джонас наконец вошел в дверь. Он попал в уютную комнату. Она была одновременно похожа и не похожа на его собственное жилище. Мебель в коммуне у всех была одинаковой: практичной, крепкой, функциональной. Кровать, чтобы спать. Обеденный стол, чтобы есть. Письменный — чтобы заниматься.

В этой просторной комнате были те же предметы мебели, что и во всех домах коммуны. Те же, но не такие же. Стулья и диван обиты мягкими, роскошными тканями. Ножки стола не прямые, а изящные и изогнутые, украшенные резьбой. Кровать в дальнем углу комнаты покрыта восхитительным покрывалом, вышитым изысканными узорами.

Но больше всего Джонаса поразили книги. У него дома, как и у всех остальных членов коммуны, была только справочная литература: словарь, полный указатель всех домов, офисов, фабрик и комитетов коммуны. И, конечно, Книга Правил.

Он никогда не видел никаких других книг. Он даже не знал, что они существуют.

Но в этой комнате все стены были заставлены книжными полками — до самого потолка. Сотни — а может, и тысячи томов с блестящими названиями.

Джонас не мог оторвать от них глаз. Что может быть написано на тысячах страниц? Еще Правила, кроме тех, что управляют коммуной? Еще какие-то офисы, фабрики и комитеты?

Но времени на то, чтобы как следует осмотреться, не было — сидящий за столом человек не сводил с него глаз.

Джонас быстро подошел к нему, слегка поклонился и представился:

— Я Джонас.

— Я знаю. Добро пожаловать, Принимающий Воспоминания.

Джонас узнал его. Это был тот самый Старейшина, который так выделялся среди других на Церемонии.

Джонас смущенно смотрел в светлые глаза, так похожие на его собственные.

— Сэр, я приношу извинения, но я не понимаю…

Он подождал стандартного ответа, но его не последовало.

Тогда Джонас продолжил:

— Просто я думал, то есть думаю, — поправил себя Джонас, решив, что если уж Правильное Употребление Слов зачем-то нужно в обычной жизни, то сейчас, перед лицом этого человека, оно просто необходимо, — я думаю, что Принимающий Воспоминания — это вы. Я только, ну, меня назначили, то есть выбрали только вчера. Я еще никто. Пока еще никто.

Мужчина задумчиво посмотрел на него. В этом взгляде читались любопытство, беспокойство и даже что-то вроде сочувствия.