Жемчужины бесед - ан-Наари Имад ибн Мухаммад. Страница 50

ПОВЕСТЬ о сыне царя Забулистана, [264] о том, как он купил у брахмана добрый сон, как явились к нему женщина, змея и лягушка, как сын эмира освободил лягушку из пасти змеи, и как они воздали за то царскому сыну

На семнадцатую ночь, когда златоглавый властелин-солнце отправился из дворца неба в шатер запада, когда облаченный в серебряный кафтан шах луны перебрался из дворца востока в замок небес, Мах-Шакар твердо вознамерилась пойти к возлюбленному, пришла к попугаю и вновь попросила у него разрешения на это. Чудесный попугай раскрыл свои сахарные уста и произнес такую речь:

– Если госпожа медлит и мешкает с тем, чтобы пойти к возлюбленному, если она сомневается и колеблется по какой-либо причине, то мне такая причина неизвестна. Воистину, никто не посвящен в тайны и сокровенные мысли другого человека! Я непрестанно советую тебе и увещеваю без раздумья и промедления идти к любимому, не мешкая ни на миг. Тревожит меня только одно: когда моя госпожа удостоится счастья свидания, когда окрепнут ваши дружба и любовь, какие же обязанности ты на себя возложишь и как освободишь шею от этого ярма?

Мах-Шакар, убедившись в искренности и доброжелательности попугая, всячески расхвалила его, а потом сказала стихами:

– Мое желание состоит в том, – сказал попугай, – чтобы ты, если это в твоих силах, служила любви верно, подобно тому как служили забульскому царевичу женщина по имени Никфал, змея и лягушка, которые исполнили свой долг и были преданны ему насколько это было возможно.

– А как это было? – спросила Мах-Шакар.

Рассказ 33

– В сборниках сказаний говорится, – отвечал попугай, – что у царя Забулистана было два сына и после его смерти царский трон достался старшему сыну, в правление которого все сословия подданных жили в благополучии и безопасности.

Прошло какое-то время, и злые подстрекатели посеяли между братьями раздор и смуту, так что старший брат разгневался на младшего, стал недолюбливать его и решил причинить ему страдания и мучения.

Бедняга младший брат прослышал об этом. Хоть и против воли, но решил он покинуть родные края и в одежде странника тайком двинулся в путь. Пройдя долгий путь, он прибыл в пустыню, полную ужасов и страхов, и увидел там брахмана, который плясал в полном упоении, по индийскому обычаю, хлопая руками и топая ногами, без сопровождения бубна или флейты. Сын эмира удивился, подошел к брахману и воскликнул:

– Эй, невежа! Что заставляет тебя плясать столь безрадостно и невесело в этой ужасной пустыне и страшной степи, где ничего не слышно, кроме криков шакалов, волчьего воя и рева диких онагров, а ведь сказано: «Воистину, самый противный голос у ревущего осла», [265] где вместо звучного бубна царит раскаленный солнечный диск, где взамен звона медиатра о лютню раздаются лишь удары когтей львов и тигров, где вместо лесных кущ лишь заросли осоки, где ширь земная изрезана буграми и оврагами, наполнена камнями и колючками? Какие чувства и побуждения вызвали сей безрадостный и неказистый танец? И чего ты добиваешься таким нелепым поведением? Рассудительные и мудрые прекрасно сказали по этому поводу:

– О знатный юноша! – отвечал брахман. – Оставь меня в покое, пусть тебя не тревожит, почему я пляшу без флейты и без звуков музыки.

Но царевич настаивал, продолжая донимать его расспросами, и брахман, наконец, ответил:

– Мне передали благословенную весть, царственная птица прочитала мне на ухо письмена счастья. От этой доброй вести радость всколыхнулась в моей груди, от великого счастья я стал плясать помимо воли, словно упоительная мелодия и чудесный напев, музыкант счастья и певец дружбы играют и поют моей душе. Поэтому мои руки и ноги сами пришли в движение.

Царевич, выслушав эти слова, показал брахману перстень с драгоценными каменьями и предложил:

– Не продашь ли ты в обмен за этот перстень частицу той благой вести, которую сообщили тебе, чтобы тем самым облечь меня в одежды твоего благожелательства?

Для брахмана такой перстень и был счастливым предзнаменованием и благословенной вестью, побег предзнаменования без промедления принес ему плод счастья, на пальце у него оказалось кольцо удачи. Он продал за земное богатство часть своего предзнаменования, сочтя его залогом на будущее и запасом на черный день. Царевич заключил с ним соглашение о купле и продаже, двинулся своей дорогой и, пройдя немного, встретил красивую женщину, приветливую, прекрасной наружности, тонкой натуры. Цепи ее кос и волны аромата из ее уст были бутоном прелестей, распускавшимся во время улыбки, а свежие нарциссы вяли от зависти к ее глазам, подобным миндалю.

Дева подошла к нему, и царевич воздал ей подобающие почести, проявив великую скромность и почтительность, а потом стал расспрашивать о ее жизни. А дева, в свою очередь, стала расспрашивать, кто он и откуда.

– Я – служанка и набожная женщина, – объяснила дева. Зовут меня Никфал. [266] Где бы я ни встретила благородного мудрого человека, я начинаю служить ему, проявляя покорность и смирение. На твоем лице я вижу приметы величия и достоинства, читаю на твоем челе черты добродетели и похвальных качеств. Вот я и пришла, чтобы быть твоей рабой, повиноваться тебе, чтобы следовать за твоим счастьем, куда бы ты ни направился.

Царевич давно страдал от одиночества и искал спутника. Что и говорить, увидев такую красотку, он возликовал и молвил этой усладе душ такие стихи:

Царевич очень обрадовался, оказал ей всяческие милости, и они вдвоем двинулись в путь и прибыли к реке, на берегу которой в тот момент лежала лягушка. Тут подползла змея и, словно цапля, схватила лягушку. Бедная лягушка издала писк, и царевичу стало жаль ее; поняв, что она просит о помощи, он закричал на змею. Та от страха выпустила лягушку и поспешила в нору, разочарованная и раздосадованная.

Царевич был человек великодушный и милосердный, он подумал, что поступил несправедливо, поскольку лягушка для змеи – средство пропитания, ее удел в этом мире. Всевышний и всеславный господь назначил каждой твари свою участь, так что гибель одного создания служит основой поддержания жизни другого. И нет в этом никакого насилия и жестокости, ибо решения божьи принимаются согласно его мудрости. «Насилие проявил как раз я, – продолжал рассуждать царевич, – ибо бедная змея осталась сегодня без пищи». Он, не медля, обнажил нож, отрезал кусок мяса от своего бедра и бросил перед змеиной норой, она же утащила его внутрь. Когда змееныши стали заглатывать то мясо, они приговаривали: