Острова и капитаны - Крапивин Владислав Петрович. Страница 108
— Да ничего, — сдержанно сказал Толик. — Просто привлекаешь внимание…
— Жалко, что ли?
— Не жалко… Гай, ты будто считаешь, что это я виноват, что у нас завтра срочный выход…
— Не считаю. Даже хорошо, что так получилось.
— Вот и я думаю, что хорошо.
— Но я не успел, — сказал Гай.
— Что? Сняться?
— Нет… Вообще… Толик, отпусти меня на два часа! К четырем я буду дома как штык! Честное слово!
Он теперь понимал, чего ему не хватило. Попрощаться с Херсонесом! Ведь именно с тех мест началась его любовь к этой земле, к этому городу. Будто именно там он впервые высадился на Остров.
— Толик, я съезжу в Херсонес… А?
— Ох, не нравится мне это, — честно сказал Толик.
— Я знаю. Ты будешь смотреть на часы и нервничать. Будешь думать: не случилось ли чего в последний момент. Да?
— Видишь, ты понимаешь…
— Но ты ведь тоже понимаешь. Мне правда надо. Чтобы последний раз… Когда я еще здесь окажусь?
Гай все больше чувствовал, как отчаянно ему это надо. Чтобы потом не тосковать, не чувствовать себя так, словно кого-то забыл или обидел.
Гай хотел даже сказать: «Ты же знаешь, там дедушка». Но это было бы нечестно. Во-первых, не только в дедушке дело. Во-вторых, вообще нельзя об этом, когда что-то просишь.
Но Толик понял и так.
— Я поехал бы с тобой, но у меня прорва дел, — неуверенно сказал он.
— Не надо. Один-то я — бегом!.. Толик, я там никуда не полезу. И даже купаться не буду…
— Давай. Но смотри…
Гай дернул с себя алую голландку, выхватил из портфеля и натянул рубашку. Портфель и блузу сунул в руки Толику.
— Я — точно к четырем!
ГРАНАТА
Гай рассчитал, что для Херсонеса у него не меньше часа. Он попрощался со здешними местами без суеты. От остатков башни на мысу у Песочной бухты он прошел через весь заповедник — то галечными пляжами и обрывами, то среди развалин.
Ветер стих, день стоял нежаркий, но солнечный, летали бабочки. Было пустынно. Никого из ребят Гай, конечно, не встретил и, по правде говоря, не жалел об этом: что, кроме грусти, принес бы короткий разговор перед расставанием?
Гай гладил пористые камни крепостных стен, теплый мрамор колонн. Сунул в нагрудный карман желтое созвездие сурепки и пыльно-синий цветок цикория — чтобы засушить потом в книжке. У одинокой колонны среди низкорослого терновника Гай стоял минуты три — смотрел, как бегает вверх-вниз по отвесному мрамору ящерка-геккон, и не первый раз удивлялся: как она держится на гладкой вертикали?
У полукруглого гнезда берегового орудия Гай стоял дольше. Винтовые штыри, на которых когда-то крепился орудийный станок, ржаво темнели на бетонном дне. Из трещин росла трава. Гай подумал, что в сорок втором году это гнездо на скальной круче (из которого торчал тогда длинный ствол корабельной пушки) видел, наверно, не раз политрук Нечаев.
В гнезде на темном бетоне стенки темнели ровные крупные буквы: «Прощай, дружище Севастополь! Мы дети «Потемкина», внуки Петра. Ревком «Краб». Это написали коричневой масляной краской студенты-археологи еще в позапрошлом году (Славка, сын профессора, тогда тоже был с ними). Гай видел надпись не первый раз. Раньше он всегда испытывал досаду: мало ли кто чей внук, зачем краской-то ляпать там, где люди воевали? И Севастополь никакой не «дружище», он просто Севастополь. Чего его по плечу похлопывать?.. Но сейчас Гаю почудилась в словах на бетоне ласковая грусть прощания…
Гай дошагал до западного мыса Карантинной бухты, прошел по ее обрывистому берегу и вернулся к колоколу. Гладким камешком бросил в зелено-черный узорчатый обод. Побитый осколками колокол прощально погудел…
Гай вздохнул и спустился на пляж, где когда-то наступил на дракончика и познакомился с Асей. Мелкая волна с шорохом накатывалась на гальку, оставляя пузырчатую пену. Гай вобрал в себя запах влажных скал и водорослей, сел на корточки, попересыпал из ладони в ладонь мокрые камешки и осторожно положил всю горсть…
Потом он скинул сандалеты. Скользя по камням и усмехаясь собственной робости (а вдруг опять дракончик?), он по щиколотку вошел в воду. Он обещал не купаться, но вот так-то можно попрощаться с морем…
Вода плавно подкатила, поднялась до колен и, отступая, потянула Гая за собой. Не уезжай, мол, останься.
«Нельзя», — вздохнул Гай. Вышел на берег. Надел сандалеты на мокрые ступни. Поднялся по бетонной лестнице на обрыв. И… сделал то, чего не хотел. О чем старался даже не думать. Пошел на бугор у серой разваленной стенки, встал на колени у кубического камня, сунул руку в темную щель…
Граната была, конечно, там. Тяжелая, рубчатая, прохладная, она легла в ладонь так ловко, будто все дни ждала Гая.
Он достал ее. Была граната все такая же — новенькая, черноблестящая, словно только что с военного склада. Гай дернул кольцо, послушал шипящее дребезжание пружинки. Поставил чеку на место, покачал гранату — словно побаюкал.
И понял, что положить ее обратно — ну просто выше сил.
Во-первых, словно сама граната просила: «Не надо! Не хочу туда, в темноту!» Во-вторых, Гай почувствовал, какая она уверенно-грозная, хотя и без начинки. Увесистая, почти настоящая, она вливала в ладонь ощущение боевой мощи. Была она… да, красивая! В смертельном оружии тоже есть своя красота.
Юрка ошалел бы от такого подарка…
Сержик прав, играть «лимонкой» не станешь. Но показать в классе… Все ребята губы развесили бы… А потом, когда она Юрке надоест, самое правильное дело — отдать ее в школьный музей. Положили бы под стекло, табличку бы сделали: «Дар ученика 6-го кл. «А» Михаила Гаймуратова». То есть «Михаила Гаймуратова и Юрия Веденеева»…
«Нет уж, — сказал себе Гай. — Ведь решили: пусть лежит…»
Но Сержик сказал еще: «Если хочешь — бери…» Он же сам это предложил!
«И я же не для себя. Я для Юрки…»
Совесть шепнула Гаю, что если для Юрки — это немного и для себя.
«Ну и что? Я же не без спросу! Сейчас зайду к Сержику и скажу: «Можно, я возьму, как ты говорил? Я ее подарить хочу… А если нельзя — вот она, делай с ней что хочешь…»
Гай понимал, что это беспроигрышный вариант. Конечно, Сержик скажет: «Бери». Будет, пожалуй, немного неловко, но зато — честно. И никакие щипки совести Гая тревожить не станут. Фиг ей. Он все сделает открыто, без капельки обмана!
И было непонятно, почему шевельнулось в душе сомнение. Словно шепоток на ухо: «Ох, Гай, не надо…» И почему он, выпрямляясь, оглянулся с опаской?
Наверно, это была просто память о прежней стыдливой боязни — той, что жила в Гае, пока он не признался Сержику.
А теперь-то что?
… Гай понимал — такую игрушку в автобусе открыто не повезешь. Среди камней он подобрал обрывок старой газеты, завернул «лимонку» в желтую ломкую бумагу.
Потом посмотрел на море. Оно было ясным и чисто-синим. И все вокруг было спокойно-ласковым. Ни в чем Гай не уловил упрека. И черная дробина, которой боялся Гай, не шевелилась в душе. Гай с облегчением расправил плечи. Торопливо пошел к главным воротам…
Чтобы заскочить к Сержику по пути, Гай вышел из автобуса на улице Галины Петровой. Переулки и дворики Артиллерийской слободки террасами громоздились на склоне холма. Гай тропинками и лесенками взбежал к Восьмому Марта.
И сразу увидел бабу Кеану.
Она шла, огибая растущие посреди каменистой дороги кусты с бордовыми головками. Высокая, сутулая, с длинным своим посохом. Смотрела прямо перед собой.
— Здрасте, баба Ксана… — Гай на всякий случай спрятал за спину завернутую «лимонку».
Баба Ксана глянула из коричневых впадин синими глазами.
— Здравствуй, дитятко. К Сергийке бежишь?
— Ага! Он дома?
— Та ни… Они с школою на Максимову дачу поихалы, до вечеру…