Острова и капитаны - Крапивин Владислав Петрович. Страница 110
— Лапы крашеные, — хмуро объяснил Гай. — Все еще не отмылись…
— В аэропорту костюм надень. В Среднекамске всего семь градусов. Мама пальто к самолету принесет.
— Ага… Толик…
— Что?
— Толик… ты меня совсем простил?
— Совсем, — серьезно сказал Толик. — Хватит уж об этом.
— Да, «хватит»… Ты все еще вон какой…
— Какой, интересно?
— Ну… молчаливый.
— Здрасте! Веселиться прикажешь? После всего… И не вздумай никому рассказывать… про все про это.
— Что я, дурак, что ли? То есть дурак, конечно, но не такой уж…
— Это я не хочу выглядеть дураком.
— А ты-то при чем? — изумился Гай. — Ты же, наоборот… это… — Он оробел, но все же выговорил: — Подвиг совершил.
— Че-во? — сказал Толик.
Гай струхнул еще больше. Но пролепетал:
— А что ли, нет? Ты же не знал… что не по правде…
— Я сейчас, кажется, в самом деле дам тебе по шее.
— Ну, дай, — покорно вздохнул Гай. — А все равно…
— Пошли наверх!
Они молча поднялись по тропинке. С обрыва Гай еще раз глянул на море, на развалины Херсонесского храма на другом берегу. Воздух принимал уже неуловимо золотистый вечерний оттенок. А может, это золотились волоски непросохших ресниц. Гай видел все словно сквозь искристую дымку: сквозь виноватость, и прощение, и неуверенность в этом прощении, и сквозь надежду, что все случившееся — не так уж страшно. Море все-таки осталось его морем. Берег — его берегом. И Остров — остался…
— Пошли, — повторил Толик.
Они зашагали по обрыву, потом по Катерной, и Гай наконец набрался смелости:
— Я все же не понимаю… Почему ты говоришь, что ты дурак? Ты же не знал…
— Воображаю, как это выглядело со стороны.
Гай вспомнил, что выглядело это страшно. И сказать не посмел. Сказал другое:
— Зато ты единственный…
— Что — единственный?
— Ну… ты только не сердись… Помнишь, ты говорил?
— Не помню… Про что?
— Когда такое… Никто не знает, что человек думает в последние секунды… Ты теперь знаешь.
Гай даже зажмурился, ожидая чего угодно. Однако не жалел о своих словах. Не сказать этого он почему-то не мог.
Толик не ответил. Гай покосился на него. Толик растерянно улыбался. Потом сказал удивленно:
— А я ни о чем не думал.
Гай опасливо и недоверчиво молчал.
— Нет, думал… — тихо проговорил Толик. — Вспомнил… Думал, скорей бы… Да, а потом еще: что же с этим дураком, с Гаем, теперь будет? В самом деле…
Гай втянул голову.
— Но никакая «вся жизнь» перед глазами не проносилась, — словно неторопливо размышляя вслух, сообщил Толик. — Вот еще что. Подумал: Тасманов же не знает, куда я положил коричневую папку с последней документацией… А! Потом вот что: черт, как обидно — перед самыми испытаниями…
— А говоришь «ни о чем», — вздохнул Гай.
— Хм… А в самом деле, как много, оказывается, можно подумать… за такое время.
… Тех секунд — с тишиной и растерянностью — было две или три. А потом Гай со слезами тряс Толика за плечо, тянул за рубашку, и тот медленно, с непонимающим лицом встал на колени. Потом вскочил…
Лучше не вспоминать…
А как — не вспоминать?
Толик сказал, будто сам себе:
— Потом еще мысль: значит, судьба…
— Почему? — прошептал Гай.
— «Почему»… Отец — здесь. И про Алабышева сколько раз читал и думал… Все одно к одному… И забыл, дурак, простую истину: история повторяется дважды — сперва как трагедия, потом как фарс. Как пародия то есть…
— Что? — робко переспросил Гай.
— Это еще Маркс сказал…
— Не про тебя ведь он сказал, — буркнул Гай.
— Нет, но это, видимо, общая формула. Применима и к государствам, и к отдельным людям… Вообще-то он это про Наполеонов сказал. Один был великий, а другой пыжился и подражал ему. И кличка была Маленький. Хотя ростом он удался не в пример первому Бонапарту… Кстати, это он послал армию под Севастополь.
Гай с минуту шел молча, сердито размышлял о «великом» и «маленьком» Наполеонах. О битве под Бородино и о севастопольских бастионах. Наконец сумрачно возразил:
— Великого мы прогнали с треском. А Маленький-то… все-таки французы взяли тогда Малахов курган…
— Мало ли что… Наполеон Первый тоже сперва Москву взял. Важны не отдельные военные эпизоды, а вообще… Ты что, с Марксом решил поспорить?
— Не с ним, а с тобой… Ты же все сделал правильно, ты не знал… Зато теперь знаешь.
— Ты очень понятно изъясняешься: «Не знал, знаешь…»
Тихо, но упрямо Гай сказал:
— Ты знаешь, что можешь такое… если надо…
Толик посмотрел удивленно. Потом усмехнулся:
— Вряд ли… Наверно, каждый раз человек это решает заново… И послушай, дорогой, хватит об этом, а? Если без конца переживать, рехнуться можно. А у меня завтра дел — во! — Он ладонью провел над макушкой.
— Ладно, — неуверенно сказал Гай.
— И не терзайся, как старый грешник пред вратами ада. Мы оба хороши… Если хочешь знать, я тебе даже благодарен.
Это была, кажется, неправда. Но Гай обрадовался такой неправде — понял, что Толик опять прощает и жалеет его.
— Почему благодарен?
— Раз ты мне такое устроил… Я будто смерть обманул. Значит, буду теперь жить до ста лет.
— Да? — повеселел Гай.
— Да.
— Ну, смотри!
— Ну, смотрю…
ОБРАТНЫЙ БИЛЕТ
Через четыре часа Гай сидел в ровно гудящем самолете. В темном иллюминаторе слабо светился серебристый край крыла. По нему равномерно пролетали отблески рубиновых сигнальных вспышек. Рядом с Гаем посапывал сосед — лысоватый добродушный инженер, которого Толик попросил в аэропорту «присмотреть за братцем». Ровно светились плафоны, бесшумно и с улыбкой двигалась между креслами стюардесса… Раньше, когда приходилось лететь, у Гая порой вертелась боязливая мысль: «Не случилось бы чего с самолетом…» Но сейчас было так уютно, что Гай чувствовал себя полностью спокойным и беззаботным.
Как всегда бывает в середине дороги, мысли ходили туда-сюда. То к дому, куда Гай мчался со скоростью звука, то назад — к Севастополю и «Крузенштерну». О доме думалось, конечно, с радостью, о Севастополе — с грустью. Радость была спокойная, потому что дом — это то, чего у Гая впереди будет много. Это — надолго. Печаль тоже была спокойная, потому что Гай знал: все, что было хорошего, с ним останется навсегда. Жить на Острове постоянно нельзя, но вспоминать его можно все время. И как вспомнишь — он словно опять рядом. А грустно — потому что все-таки не совсем рядом. Не перегнешься через каменный забор, не крикнешь в полуоткрытую дверь дома: «Ася!..»
… Асю перед отъездом он так и не увидел. Когда они с Толиком пришли домой, оказалось, что Ася отправилась за братишкой в детский сад. А ждать уже было нельзя. Времени оставалось, только чтобы подхватить чемодан — и на автостанцию.
«А может, и к лучшему», — опять подумал Толик со смесью горечи и облегчения. Он боялся прощания. Догадывался, что оба станут неловко молчать или говорить неважные, ничего не значащие слова. «Может, и к лучшему…»
— Я ей все объясню, — пообещал Толик. — А ты потом напишешь.
— Ага.
На автостанции случилась неприятность. Толик растерянно зашарил по карманам:
— Черт… Этого еще не хватало…
— Что?
— Билеты… — Толик, роняя пятаки, расческу, записную книжку, вывернул карманы.
— Потерял? — испугался Гай.
Толик сердито сопел.
— У тебя дурацкая привычка таскать деньги и документы в карманах штанов, — в сердцах сказал Гай.
— В зубах мне их носить, если я без пиджака?.. Стой здесь.
Толик исчез и появился лишь через десять минут.
— Пошли! Я изловил такси.
— Ура! Это даже лучше!
— Для чего лучше? Для моего бюджета?.. И где я эти билеты посеял, дьявол их разнеси…
— Наверно, там, на улице. Когда платок доставал, — неловко сказал Гай. Он вспомнил, что в тот момент вроде бы вылетели у Толика из кармана какие-то кусочки бумаги или картона. Но тогда до бумажек ли было Гаю!