Стожары - Мусатов Алексей Иванович. Страница 7

Глава 6. МАЛЬЧИК В УШАНКЕ

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не паренек в короткой куртке серого шинельного сукна, в тяжелых не по ногам кирзовых сапогах и солдатской шапке-ушанке. Он сбежал с пригорка и довольно нелюбезно встряхнул Девяткина за плечи:

— Чего надрываешься?

— Девчонка наша… На льдине… Жуткое дело!.. К мосту несет, — забормотал Петька. — Совсем глупая девчонка…

— Вижу, — хмуро перебил паренек в ушанке и, распахнув куртку, сдернул с себя поясной ремень, словно тут же на берегу решил высечь Петьку; потом сбросил с плеч вещевой мешок и с треском оторвал от него лямки. — Ремень есть?

— Ремень?! — не понял Петька.

— Ну, поясной там, брючный… Или веревка. Все давай.

Мальчик в ушанке сунул руки Петьке под пиджак, нащупал на животе ремень, снял его, потом так же бесцеремонно оторвал от школьной сумки шнурок и все это — ремни, лямку, шнурок — связал друг с другом.

Затем прыгнул на зыбкий движущийся лед и начал пробираться к Маше. Остановился у самого края разводья и, размахнувшись, с силой бросил девочке конец ремня.

Маша не сразу поняла, что ей нужно делать. Ремень просвистел над головой и шлепнулся в воду. Мальчишка быстро подтянул к себе самодельную спасательную веревку, свернул ее в кольцо, сердито крикнул: «Лови, девочка!», и вновь кольцо развернулось в воздухе. Теперь оцепенение Маши прошло. Она поймала конец ремня, уперлась ногами в льдину, и паренек в ушанке начал осторожно подтягивать ее вместе с льдиной к себе.

Стожары - pic_5.png

Разводье становилось все уже и наконец совсем закрылось. Паренек схватил Машу за руку и повел к берегу, выбирая льдины покрупнее, чтобы они могли выдержать двоих. Порой течение вновь разводило льдины в стороны.

— Ничего, девочка, ничего, — говорил мальчик в ушанке и пережидал, пока разводье не закрывалось.

Так они добрались до берега.

Почувствовав под ногами твердую почву, Маша отвернулась от реки и закрыла лицо руками. Потом поглядела на своего неожиданного спасителя.

Тот стоял в стороне и сосредоточенно развязывал узлы на лямках.

— Мальчик, а мальчик! — тихо позвала Маша.

Паренек в ушанке оглянулся.

Маша виновато улыбнулась и, не зная, как выразить свою благодарность, вдруг подбежала к пареньку и взяла у него из рук мокрые лямки.

— Давай я развяжу! — И, вцепившись зубами, принялась развязывать туго затянувшиеся узлы.

От моста мчались школьники: Санька с приятелями, Алеша Семушкин, Зина Колесова.

Встревоженные, тяжело дыша, они окружили Машу.

— Ты… ты зачем это через лед?.. — заикаясь, закричал на девочку Санька.

— Я бы пробежала, — растерянно заморгала Маша, — а тут вода кругом… голова закружилась.

— Всегда с тобой беды наживешь! — петухом наскочил на Машу Девяткин и ударил себя в грудь кулаком. — Еще и утонуть могла. А мы отвечай! Как в прошлое лето, когда у тебя в Черном омуте ноги свело.

— Кто бы говорил! — фыркнула Маша. — Это у тебя ноги свело.

— Видали! — разошелся Девяткин, обращаясь к мальчишкам. — Еще и спорит. Нет, довольно! Заказать ей за нами увязываться! На всю жизнь. Пусть ходит со своими девчонками.

— Веселый разговор, — негромко произнес паренек в ушанке. — У вас что же, так заведено?

Санька, словно от толчка, обернулся назад. Паренек сидел на бурой проталине и переобувался.

Был он невелик ростом, худощав, смугл, глаза его чуть косили, и в них бегали озорные искорки.

— Как — заведено? — настороженно переспросил Санька.

Паренек ответил не сразу. Он выжал воду из мокрой портянки, ловко, без единой складочки запеленал в нее ногу и сунул ее в широкий зев кирзового сапога.

— А так… Девочка чуть не утонула, а они… на бережку стоят, наблюдают.

— Кто… на бережку?

— Виноват, на мостике.

— Говори, да не заговаривайся! — Санька не заметил, как сделал шаг к незнакомцу, и неожиданно, без всякой связи, но довольно сурово, как ему показалось, спросил: — Ты чей? Куда идешь?

Паренек в ушанке вскочил на ноги, притопнул сапогами:

— Патруль? Проверка документов? Прикажете доложиться?

— И проверю… очень свободно. Много тут ходит всяких…

Но паренек будто не расслышал этих слов. Он смотрел на Машу. Девочка, стоя на одной ноге, сняла с другой сапог и, прыгая, выливала из него воду. Нога была красная, зазябшая.

Паренек подбежал к Петьке, выхватил у него из рук свой вещевой мешок, достал сухие портянки и протянул девочке:

— Переобувайся: простудишься!

Санька чуть не поперхнулся от досады. Мало того, что неизвестно откуда взявшийся паренек выставил его чуть ли не трусишкой, — он же первый предложил Маше переобуться.

Но Маша портянки не взяла.

— Я домой побегу… — И она обернулась к пареньку в ушанке: — Пойдем к нам! Отогреешься. Тебе еще далеко идти?

— В Стожары мне, в колхоз имени Пушкина.

— В Стожары? — воскликнула девочка. — К нам, значит. Мы все тут стожаровские. Вот она, за рекой, деревня наша. А ты к кому?

— Дед Векшин — у вас есть такой?.. Захар Митрич.

— А ты… ты к деду идешь?

— К нему.

Маша отступила шаг назад, обошла паренька кругом:

— Тебя Федей зовут? Да? Федя Черкашин?

Паренек, недоумевая, кивнул головой.

— Ребята! — закричала Маша. — К Векшину внук приехал! Федя Черкашин! — и, схватив мальчика в ушанке за руку, потянула за собой: — Пойдем, я тебя провожу.

Глава 7. ТЕРЕМ-ТЕРЕМОК

Изба Захара Векшина стояла на краю деревни. Чудом сохранившаяся при немцах, просторная, грузно осевшая в землю, она наклонилась вперед, словно хотела выбежать поближе к большой дороге, чтобы сказать каждому, кто заходил в Стожары: «Добро пожаловать! Заходи, места хватит».

И люди охотно сворачивали к Захаровой хате. Возчики и шоферы, перевозившие грузы на станцию, часто останавливались в ней на ночевку. Готовили ужин, пили чай и, застелив пол свежей соломой, устраивались спать. По утрам около «государственной хаты», как звали в деревне избу Векшина, рычали моторы, ржали кони, звенели ведра.

Денег за постой старик ни от кого не брал, кровно оскорблялся, когда ему совали в руки смятые бумажки, и сердито кричал на возчиков или шоферов: «Что везешь? Хлеб, картошку? Фронтовой груз, значит, солдатское довольствие. Так и вези поскорее, нечего тут прохлаждаться, чаи распивать!»

Но поужинать с заезжими людьми старик не отказывался и, кроме того, частенько после их отъезда находил в столе оставленную банку консервов, круг колбасы, буханку хлеба.

Школьники звали Захаров дом «терем-теремок» и по вечерам забирались в него учить уроки, слушать дедовы сказки или просто «на огонек», который нигде не горел так ярко и приветливо, как в «теремке», потому что заезжие шоферы щедро снабжали Захара керосином.

Сейчас Маша первая подбежала к «терем-теремку», пошарила под ступенькой крыльца, нашла ключ и открыла калитку.

— Входи, входи! — радушно пригласила она Федю. — Это ничего, что дедушки нет… Он не взыщет…

Вслед за Машей и Федей в избу вошли Зина Колесова, Алеша Семушкин и еще несколько ребят.

Санька с приятелями в нерешительности переминался около крыльца.

— А здорово он Машу выручил! — вполголоса сказал Степа Так-на-Так. — Откуда он взялся, Федя этот? Зайдем, Коншак, поговорим.

Санька молчал. Ничего не скажешь, парень находчивый, не растерялся. А он-то связался с этой худой лодкой… Но после того, что произошло на реке, как тут зайдешь в избу, что скажешь Маше?

— Кому интересно, идите, — дернул Санька плечом. — А мне домой нужно. — И он зашагал вдоль деревни.

Приятели переглянулись и поплелись за ним следом.

Маша, войдя в избу, быстро разулась, повесила пальтишко на гвоздик и залезла на печь.

Федя оглядел коричневые щелястые стены, увешанные пучками сухих душистых трав, снопиками пшеницы, ржи, овса, и спросил: